Артур Гафуров - Пока не проснулись сомнамбулы
На чердаке темно, чуть заметными пятнами выделяются прямоугольники окон — снаружи лишь немногим светлее, чем внутри. Но это и к лучшему. Пробравшись к одному из окошек (по пути пару раз споткнулся о валявшийся на полу хлам), я выглянул на улицу и осмотрелся. Мир да покой. Поселок живет своей обычной жизнью. Несмотря на сгущающиеся сумерки на улице полно людей: в основном, конечно, у себя на участках, за решетчатыми заборами. В воздухе плывет запах шашлыка. И справа, и слева играет музыка, две разных мелодии, накладываясь друг на друга, сливаются в ушах в нечто, призывающее эти самые уши немедленно заткнуть пальцами. Попробуйте слушать одновременно «Метель» Свиридова и дилетантский полулюбительский рэп обитателей городских задворок, повествующий об их нелегкой судьбе — поймете, о чем я. Вдоль оград по центральной улочке рассекает стайка ребятишек на велосипедах. Чуть дальше, на участке через дорогу, молодая семья при свете уличного фонаря прямо на газоне возводила палатку — не иначе, для ночлега малышни. Вон и сами «жильцы» в числе трех штук — радостно носятся вокруг взрослых, предвкушая новое приключение. Вроде бы, все тихо да гладко. Ни подозрительных машин, ни подозрительных людей. И в нашу сторону никто не косится.
Во втором окошке тоже самое.
Сколько человек сможет выделить Петя на охоту за нами? Едва ли много. Троих-четверых максимум. Имеет ли смысл бежать? Может, проще отсидеться? Вряд ли они рискнут устроить беспредел прямо в населенном районе. А вот за его пределами, в отсутствие посторонних глаз — запросто. Стоит поделиться этой мыслью с Севой и Игорем: возможно, они поддержат.
Спускаясь вниз, я услышал в зале голоса и решил задержаться. Похоже, у нас тут приватная беседа, не стоит мешать. Винтовая лестница, соединявшая второй этаж с чердаком, оказалась идеальным убежищем: я отчетливо слышал каждое слово, при том, что самого меня видно не было — ступеньки закрывали.
Разговаривали Маша, Ден и присоединившийся к ним Сева.
— Ну что, друзья мои, как будем дальше жить? — это Всеволод, его голос был громче остальных. — Теперь, когда мы все друг про друга знаем, думаю, нет смысла притворяться.
— Я и не собираюсь притворяться, — ответила Маша. — Я все уже сказала и могу повторить. Мне правда очень жаль, что так получилось. Я не хотела. Это самая большая ошибка моей жизни, о кторой я буду жалеть до конца…
— Да, я знаю, знаю, — перебил Сева. — Почему ты молчишь?
Последнее, видимо, относилось к Дену.
— Я не знаю, что говорить, — ответил он после короткой паузы. — По мне, так лучше вообще отложить этот разговор до того времени, пока мы не окажемся в безопасности.
— Возможно, ты прав. Но я хочу определенности.
— Какой определенности ты хочешь, брат? Хочешь знать мое отношение к этой девушке? Ты и так знаешь. Я люблю ее.
— Даже после всего, что она сделала?
— Даже после этого.
Денис говорил уверенно, не оставляя надежд на сомнение. И Всеволод услышал его.
— Хорошо. А она? Она хочет быть с тобой?
— Хочу.
Это ответила Маша.
— Ясно… — голос старшего Новикова превратился в невнятное бормотание, понятное, кажется, только ему одному.
— Сева, — обратилась к нему Маша. — Я знаю, это все звучит мелко и никчемно… Но все-таки, прошу: прости меня. Прости, если сможешь. Я не знаю, как смотреть тебе в глаза… После всего, что я сделала. Мне нет оправданий, я сама себя не смогла бы оправдать. Никто не смог бы. Но не держи зла на брата. Он не виноват, что так получилось. Только я одна.
— Только ты одна, — эхом повторил Всеволод. — Ты причинила столько зла и теперь просишь простить тебя и позволить жить дальше. Любить, быть любимой… Я знаю, мне рассказали: ты хотела отомстить за своего жениха. Но ты даже не знала, кому именно мстишь. И теперь хочешь, чтобы я не уподоблялся тебе.
— Хочу! Но не потому что считаю, что мне все сойдет с рук! А потому что я осознала, что была не права. Жаль, что это произошло слишком поздно…
— Слишком поздно, — подтвердил он. — Ладно, ты будешь сним. А как же я? Все то, что ты говорила мне — ложь?
— Говорила тебе? — удивился Денис. — Что ты ему говорила?
— Клянусь, ничего такого, что могло бы… Нет, — Маша осеклась на полуслове. — Это неправда. Я действительно говорила, что он мне не безразличен.
— И только это?
— Только это. Я должна была… Сыграть на его чувствах. На твоих чувствах, Сева. Таково было мое задание. И я сыграла. Ты очень дорог мне — как друг, как очень близкий человек… Но сердцу не прикажешь.
Сева схватился за голову.
— И после этого просишь о прощении! Я верил тебе, я надеялся, любил! А ты… Только за деньги… Все ради денег! За так я тебе не нужен…
— Если бы я могла…
— Если бы ты захотела… Но ты даже не захотела.
— Не ври хоть себе, брат, — в голосе неожиданно Дениса зазвенел лед. — Ты прекрасно знаешь, почему у тебя ничего не вышло, как не выходило всегда. Ты не дурак: надо быть именно дураком, чтобы, оступившись двадцать раз, рассчитывать, что в двадцать первый все будет по-другому. Пока ты не изменишься сам, Сев, ты будешь одинок. Пока ты не перестанешь быть тряпкой и… как говорят в этой стране… подкаблучником, вот. Но ты слишком любишь себя. И не можешь даже допустить, что ты сам и есть источник своих бед. Ты готов обвинять меня, Машу, Веру, Филиппа — кого угодно, но только не главного своего врага. Изменись, брат. Покажи свои лучше качества, не держи в себе, ожидая, что кто-нибудь их разглядит. Ты хороший, очень хороший человек, но пока ты будешь хорошим только для себя — извини, такое никому и даром не надо.
Заскрипели половицы: выглянув, я увидел, что Сева, прихрамывая, подошел к занавешенному окну. Он не хотел, чтобы Ден и Маша видели его лицо.
— Ты готов ее простить? — тихо спросил он у брата.
— Готов, — также тихо ответил он.
— Хорошо. Если вы хотите быть вместе, я не буду мешать, — он повернулся к Маше. — Если ты сделаешь моего брата счастливым, если дашь ему все, что он заслуживает… Тогда я… Нет, не я… ОН простит тебя. И я тоже.
— Севочка…
Маша силилась что-то сказать, но так и не смогла: голос ее задрожал, сорвался. Упав на колени, она залилась слезами. Братья молча смотрели на нее, не в силах отвести взора. Я, уже не скрываясь, подошел к ним: разговор закончился, наступила развязка. И я смотрел во все глаза, завороженный не меньше Всеволода и Дениса. Вид ее слез — чистых, настоящих слез, вымывающих из души человеческого существа всю скопившуюся там грязь и мерзость, был сродни видению христианского чуда. Маша плакала — не от боли и не от страха — она плакала, потому что в тот момент рушился ее старый мир, погребая под собой все, что было в прошлом, и выпуская на свет заново рожденного человека. И человек этот, омытый слезами искреннего раскаяния, был ближе к Богу, чем любой из нас.
Денис подошел к ней, положил руку на плечо — и видение исчезло, словно его и не было. Передо мной снова была обычная заплаканная девушка, бессильная вымолить прощение у разбитого ею сердца. На ее щеках застыли разводы растекшейся туши.
— Филипп! — увидев меня, Сева тут же перешел от «лирики» к делу. Как будто и не было всего того разговора, свидетелем которого я стал. — Я дозвонился до своих. За нами уже выслали машину.
— Одну машину? — я даже нашел в себе силы удивиться.
— Большую машину. Она заберет нас.
— Им можно доверять?
— Можно. Они вычислили, кто меня сдал. Проследили входящие звонки за неделю… Там действительно был звонок с вашего домашнего телефона.
— Замечательно, — сидящая на полу Мария не давала сосредоточиться, разговор казался каким-то нереальным, словно плохо поставленный спектакль. — Мы выезжаем или нет?
— Выезжаем, — в дверях появилась Вера. Я бросил на нее подозрительный взгляд: не иначе, она тоже слышала всю беседу от начала до конца. — Наша машина готова.
— Я поведу, — предупреждая возмущение жены, я поспешил пояснить: — Четверо взрослых мужчин на заднем сиденье не поместятся. Поэтому за руль придется пустить меня, а ты поедешь спереди или сзади на коленях…
— У меня, — уточнил Сева, спеша прекратить бессмысленные, на его взгляд, пререкания. — Есть еще один вопрос. Они просили уточнить, есть ли в окрестностях открытая и, желательно, ровная площадка. Это, почему-то, очень важно: рандеву должно состояться именно там.
— Почему именно там?
— Не знаю. У вас есть что-нибудь подобное на примете?
— Нет, — покачал я головой. — Я в здешних краях-то бывал всего один раз…
— Я тоже ничего такого не зна… — лицо Веры вдруг озарилось ликованием. — Подождите! Это же Воскресенский район? Тогда знаю! Она как раз плоская сверху! И ее издалека заметно! Ну, Филипп, вспоминай!
Но вспомнить я не успел. С первого этажа донесся звук разбитого стекла, а следом — испуганный крик Валентины.
