Николай Лейкин - Наши за границей

— Ну, вотъ, съ какой это стати, если я ее никогда не пью! — отвѣчала Глафира Семеновна.

— Чтобы заграницей честь русской водкѣ отдать. Какая-же иначе ты послѣ этого патріотка будешь!

— Нѣтъ, нѣтъ. Пей ужъ ты одинъ.

— Да я-то ужъ, конечно, выпью. Наша родная, русская, православная, — говорилъ Николай Ивановичъ, улыбаясь на бутылку, даже погладилъ рукой бутылку, налилъ изъ нея себѣ водки въ рюмку и выпилъ съ полнѣйшимъ умиленіемъ.

LXXX

Обѣдъ, поданный супругамъ хозяиномъ гостинницы по вкусу русскихъ, какъ онъ выражался, состоялъ изъ раковаго супа съ гренками, рыбы тюрьбо, миніатюрныхъ бифштексовъ, цвѣтной капусты, жареной пулярды, мороженаго и фруктовъ съ кускомъ сыра. Швейцарецъ не ошибся; очевидно, онъ уже много разъ имѣлъ дѣло съ русскими путешественниками. Разборчивая Глафира Семеновна все ѣла, кромѣ рыбы тюрьбо, сказавъ: «Богъ знаетъ, какая это рыба», а про остальной обѣдъ отозвалась съ похвалою.

Николай Ивановичъ, выпивъ четыре рюмки русской водки, находился въ веселомъ расположеній духа, не дулась и Глафира Семеновна; оба были веселы, но вдругъ въ концѣ обѣда появился въ залѣ комми-вояжеръ. На сей разъ онъ быль какъ-то особенно вылощенъ, блисталъ свѣжими темно-желтыми перчатками съ черными швами и имѣлъ живую розу въ петлицѣ. При входѣ его Николая Ивановича какъ-бы облило холодной водой. Онъ даже рѣчь свою оборвалъ, разсказывая что-то Глафирѣ Семеновнѣ и, нахмурившись пробормоталъ:

— Опять этотъ чортъ лѣзетъ! Пожалуйста, Глаша ни слова съ нимъ не разговаривай.

Комми-вояжеръ, завидя супруговъ, любезно съ ними раскланялся и, подойдя къ ихъ столу, помѣстился какъ разъ противъ нихъ, сказавъ: «Bon appétit».

— Чтобы тебѣ рыбьей костью подавиться, анаѳема лакированная! — отвѣчалъ Николай Ивановичъ по-русски и отвернулся отъ него.

— Ну, зачѣмъ это? Зачѣмъ? — остановила мужа Глафира Семеновна.

— А затѣмъ, что онъ пахалъ и мерзавецъ!

— Чѣмъ-же мерзавецъ? Вѣдь онъ ничего худого, намъ не дѣлаетъ.

— Еще-бы онъ смѣлъ что-нибудь худое сдѣлать! Тогда-бы я ему такую выволочку…

Комми-вояжеръ слушалъ и не понималъ разговора, но онъ все-таки видѣлъ, что супруги разговариваютъ другъ съ другомъ неласково, хотя Глафира Семеновна и старалась улыбаться.

— Доѣдай скорѣй свое мороженое! Что, словно нарочно, жуешь не жуешь! Фрукты захватимъ съ собой и по дорогѣ съѣдимъ, — грозно торопилъ жену! Николай Ивановичъ и крикнулъ слугѣ: — Счетъ. Комбьянъ пене?

Комми-вояжеръ, видя, что супруги собираются уходить, улыбнулся сколь можно любезнѣе и, вынувъ изъ петлицы розу, предложилъ ее Глафирѣ Семеновнѣ. Та вспыхнула, взглянула на мужа и не рѣшалась, братъ-ли ей розу или не брать.

— Не смѣть брать! — грозно крикнулъ Николай Ивановичъ женѣ, бросая молніеносные взгляды на француза.

— Нонъ, нонъ. Иль не фо па… Же не ве па. Мерси… — конфузливо отстраняла она отъ себя розу.

Комми-вояжеръ настаивалъ, чтобы она взяла. Къ розѣ протянулъ руку Николай Ивановичъ, взялъ ее и бросилъ на полъ.

— Monsieur!.. — протянулъ французъ, возвысивъ голосъ и поднимаясь со стула.

— Нечего, монсье! Нахалъ! Вставай, Глафира Семеновна! Пойдемъ! — говорилъ Николай Ивановичъ, вставая изъ-за стола. — Разсчитаемся вонъ за тѣмъ столомъ.

Глафира Семеновна была ни жива, ни мертва.

— Ахъ, скандалъ! Ахъ, скандалистъ… — шептала она, направляясь за мужемъ.

Къ нему подошелъ французъ и, размахивая руками, что-то говорилъ по-французски.

— Прочь! Чего ты ко мнѣ лѣзешь! Я тебя не трогаю! — наступалъ на него Николай Ивановичъ.

Французъ попятился и заговорилъ съ какимъ-то пожилымъ посѣтителемъ, сидѣвшимъ за отдѣльнымъ столикомъ въ ожиданіи обѣда и смотрѣвшимъ на эту сцену удивленными глазами. Николай Ивановичъ, бормоча ругательства, расплачивался по счету, принесенному лакеемъ. Онъ выбросилъ на столъ два золотыхъ и торопилъ лакея сдачей. Получивъ сдачу и сунувъ лакею два франка на чай, онъ замѣтилъ, что Глафиры Семеновны нѣтъ уже въ комнатѣ. Быстро выбѣжавъ изъ ресторана, онъ увидалъ ее на улицѣ. Она поспѣшно шла, направляясь домой. Онъ догналъ ее и поровнялся съ ней. Она плакала.

— Нечего ревѣть-то! Сейчасъ придемъ домой и сбирайся, чтобы ѣхать, — сказалъ онъ ей сердито. — Вонъ изъ Женевы! Довольно! А то доведешь до того, что этотъ французишка обнимать тебя вздумаетъ.

— Да развѣ я виновата?

— Ты, ты. Развѣ я не видѣлъ, какія ты ему улыбки въ вагонѣ дѣлала? Вотъ онъ и возмечталъ. Срамница! Не вѣдь какой миндальный французишка вздумалъ ей зубы заговаривать, а она ужъ и растаяла!

— Турокъ! Ревнивый турокъ! Баши-бузукъ! — отругивалась отъ мужа Глафира Семеновна.

Николай Ивановичъ настоялъ на быстромъ отъѣздѣ, и въ тотъ-же день въ пять часовъ они были уже на станціи желѣзной дороги и сидѣли въ поѣздѣ, взявъ билеты прямого сообщенія до границы. Глафира Семеновна дулась на мужа и сидѣла отъ него отвернувшись. Онъ попробовалъ заговорить съ ней, но она отвѣтила: «убирайся къ чорту!» До отхода поѣзда оставалось еще минутъ пять. Онъ отворилъ окно въ купэ и сталъ смотрѣть на платформу, на суетящуюся на платформѣ публику, на желѣзнодорожныхъ служителей, тащившихъ пледы и саквояжи, и вдругъ среди толпы замѣтилъ комми-вояжера. Комми-вояжеръ бѣгалъ отъ вагона къ вагону и заглядывалъ въ окна. Николая Ивановича передернуло.

— Фу, ты, чортъ! Да неужто этотъ нахалъ опять поѣдетъ съ нами въ поѣздѣ! — воскликнулъ онъ вслухъ и, обратясь къ женѣ, сказалъ:- Радуйтесь! Вашъ прихвостень будетъ опять при васъ. Вонъ онъ по платформѣ бѣгаетъ и ищетъ насъ.

Комми-вояжеръ, дѣйствительно, искалъ ихъ. Замѣтивъ въ отворенномъ окнѣ голову Николая Ивановича, онъ сейчасъ-же подскочилъ къ окну и, размахивая руками, заговорилъ что-то по-французски. Говорилъ онъ раздраженно, держалъ въ рукѣ визитную карточку, и по тому рѣчи Николай Ивановичъ замѣтилъ, что это были далеко не любезности.

— Да что ты, тонконогая волчья снѣдь, ругаться со мною задумалъ, что-ли? — спросилъ его Николай Ивановичъ по-русски, выставляя изъ окна голову.

Французъ продолжалъ кричать и дѣлать угрожающіе жесты.

— Смѣешь еще руками махать, песъ ты смердящій! До рукъ, братъ, если дѣло дойдетъ, такъ у меня вотъ что есть. Закуска важная… — сказалъ Николай Ивановичъ и выставилъ французу изъ окна кулакъ.

Въ это время раздался звонокъ, а вслѣдъ за этимъ свистокъ паровоза, и поѣздъ тронулся. Французъ, казалось, только этого и ждалъ. Онъ подскочилъ къ высунувшейся головѣ Николая Ивановича и схватилъ ее за уши.

— Что? Ахъ, такъ ты такъ-то! — взревѣлъ Николай Ивановичъ и, высунувъ руку, сбилъ съ француза шляпу и схватилъ его въ свою очередь за волосы.

Французъ тоже взревѣлъ.

— Arretez! Arretez! — кричалъ онъ, требуя остановки поѣзда, но поѣздъ не останавливался, и французу пришлось пробѣжать нѣсколько шаговъ по платформѣ за вагономъ, пока онъ успѣлъ освободиться изъ рукъ Николая Ивановича.

Когда Николай Ивановичъ обернулся къ женѣ, поѣздъ ужъ катилъ на всѣхъ парахъ.

— Каковъ мерзавецъ-то. Драться задумалъ со мной! Ну, да вѣдь я не дуракъ! И я удружилъ ему. До новыхъ вѣниковъ не забудетъ! Вотъ мои трофеи, — проговорилъ Николай Ивановичъ и показалъ женѣ клокъ волосъ француза, который онъ держалъ въ кулакѣ.

LXXXI

Пассажировъ. выѣхавшихъ изъ Женевы, было немного, да и тѣ размѣстились главнымъ образомъ въ вагонахъ третьяго класса, второй-же классъ почти совсѣмъ пустовалъ, такъ что супруги ѣхали одни въ купэ. Первое время Глафира Семеновна все еще продолжала дуться, сидѣла отвернувшись отъ мужа и совсѣмъ не отвѣчала на его слова, которыми тотъ такъ и сыпалъ, но когда онъ, раскрывъ ладонь, сталъ собирать волосы, вырванные изъ головы комми-вояжера, сдѣалъ изъ нихъ маленькую прядь и завернулъ въ клочекъ бумаги, она не выдержала и улыбнулась.

— Трофеи… хочу спрятать, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ на ея улыбку.

— Охота! Куда тебѣ эту дрянь? — поморщилась Глафира Семеновна.

— Въ воспоминаніе о богоспасаемомъ градѣ Женевѣ. Пріѣду домой и буду показывать, какъ я расправился съ нахаломъ. Побѣда… Жаль только, что французъ попался, a не нѣмецъ. Будь это нѣмецкіе волосы, такъ даже въ брелокъ отдалъ-бы вдѣлать и носилъ-бы его на часовой цѣпочкѣ.

— Да это, кажется, былъ и не французъ, a жидъ.

— То-то я думаю, что французскій жидъ. Нахальство-то ужъ очень велико.

— Теперь и я скажу, что нахалъ. Вообрази, вѣдь онъ написалъ мнѣ любовное письмо и просилъ свиданія со мной.

— Да что ты! Ахъ, мерзавецъ! Вотъ видишь, видишь… Чувствовало мое сердце! Гдѣ-же это письмо?

— Разумѣется, я его сейчасъ-же разорвала, a то-бы ты чортъ знаетъ, что надѣлалъ изъ ревности.

— О! Да я-бы изъ него дровъ и лучинъ нащепалъ!

— И тебя-бы арестовали, и мы-бы изъ Женевы не выѣхали. Вотъ, во избѣжаніе скандала-то, я и разорвала. На раздушенной розовой бумажкѣ письмо.