Стивен Ликок - Сумасбродные сочинения

Впрочем, по порядку. Для меня толчком к обращению в спиритизм, как очень часто бывает, послужило пустяковое, на первый взгляд, замечание моего друга.

Застав меня в печальном и подавленном состоянии, мой друг спросил:

— Вы верите в спиритизм?

Спроси меня кто другой, я лишь отмахнулся бы с кривой усмешкой. Но сложилось так, что именно моему другу я очень многим обязан. Когда я мучился ревматизмом до такой степени, что не мог подпрыгнуть на полтора метра без резкой боли, именно он скромно спросил:

— Почему бы не попробовать «Пиро» от ревматизма?

Месяца не прошло, а я уже готов был прыгнуть на три метра в высоту (если бы, конечно, мог), не поморщившись. И тот же самый человек, услышав мое восклицание «О, как же мне удалить пятна с одежды!» — сказал мне тихо и просто:

— Почему бы не постирать с «Люксо»?

И он же, обратив внимание на мой кислый вид после завтрака, немедленно выспросил, что я ел; а затем с незабываемой простотой и открытостью сказал:

— Хотите ли попробовать на завтрак «Хампо»?

И как забыть тот случай, когда, услышав мой стон: «О, неужели нет способа исключить из углеродной диеты протеины и амигдалины, оставив только азотсодержащие животворные элементы!» — он схватил меня за руку и сказал проникновенно:

— Есть! Вот!

Думаю, читатель согласится: когда спрашивает такой человек, нельзя просто отмахнуться. И на вопрос о спиритизме я ответил с безукоризненной любезностью:

— Говоря совершенно откровенно, не верю.

Мы какое-то время молчали, а затем мой друг спросил:

— А вы хотя бы пробовали?

Я нашелся не сразу — мысль поразила меня новизной.

— Нет, — ответил я наконец, — говоря начистоту, не пробовал.

Мы помолчали — минут двадцать — и мой друг задал новый вопрос:

— Вы имеете что-то против?

Я немного подумал и признался:

— Да, имею.

Мой друг замолк, наверное, на полчаса. Затем продолжил:

— Что?

Какое-то время я собирался с мыслями. Потом сказал:

— Вот что: мне кажется, все это ради наживы. Ведь полная нелепость — вызвать покойного, например, прадедушку и платить деньги за разговор с ним.

— Именно, — подхватил мой друг без промедления. — Я так и думал. А теперь представьте, что я могу обеспечить вам связь с миром духов через медиума — или посредством иных способов — и ни слова о деньгах, не считая буквально символической платы; деньги, так сказать, не в счет — взнос, если так можно выразиться, pro forma[3] и ad interim.[4] На таких условиях вы захотите принять участие в эксперименте?

Я поднялся и пожал моему другу руку.

— Дорогой мой, — сказал я. — Не только захочу, но и приму.

С этой беседы началось мое знакомство со спиритизмом, открывшим мне новый мир.

Вряд ли с моей стороны уместно приводить точный адрес агентства, куда меня направил мой друг, или описывать применяемые методы. В своих записях я стараюсь обойтись без рекламы. Тем более что объявление этого агентства всегда можно найти рядом со множеством других — несомненно, столь же честных и заслуживающих доверия, — на страницах любой ежедневной газеты. Методов, как всем известно, применяется множество. Столоверчение, ведьмина доска или голос погруженного в транс медиума — лишь малая толика способов, при помощи которых духи входят с нами в контакт. Мне же предложили метод не только необычайно простой, но и содержащий в себе доказательство собственной подлинности. Я говорил в трубку телефона, а голос духа звучал из наушника — как при обычном телефонном разговоре.

Естественно, памятуя собственное саркастическое высказывание, я начал со своего прадедушки. Никогда не забуду странную дрожь, охватившую меня, когда директор агентства сообщил, что сигнал вызова прадеда к телефону уже отправлен.

Прадедушка — надо отдать ему должное — не заставил себя ждать. Отозвался через три минуты. Не знаю, чем он занимается в мире духов — выяснить так и не удалось, — но прадедушка явно бросил все дела и поспешил к телефону. Пускай позже я испытал разочарование, тем не менее, позвольте заявить прямо и открыто: он хотя бы пунктуален. Сколько я ни звонил, прадед отвечал без заминки. Людям, склонным придираться к методам спиритов, стоит задуматься: подобная пунктуальность уже сама по себе неопровержимо свидетельствует о безукоризненной честности.

Беседуя с прадедушкой в первый раз, я был настолько потрясен мыслью о разделявшей нас пропасти времени и пространства, что, пожалуй, в своих вопросах проявил излишнюю бестактность.

— Ну, как ты, прадедушка? — спросил я.

Его голос звучал так отчетливо, словно он находился в соседней комнате:

— Я счастлив, очень счастлив. Поведай всем, что я счастлив.

— Прадедушка, — пообещал я, — можешь на меня рассчитывать. Я всем расскажу. А где ты, прадедушка?

— Тут, — ответил он, — за пределами.

— За пределами чего?

— Здесь, на той стороне.

— Стороне чего? — не понял я.

— Великой безбрежности, — пояснил он. — На том конце безграничности.

— Ага, понятно, — сказал я. — Вон ты, значит, где.

Мы немного помолчали. Поразительно, как трудно найти тему для разговора с собственным прадедом. Я только и смог выдавить:

— А как у вас с погодой?

— Здесь нет погоды, — ответил прадедушка. — Здесь всегда ясно и прекрасно.

— Ясно — значит, солнечно? — уточнил я.

— Здесь нет солнца, — возразил прадедушка.

— А тогда как же ты говоришь… — начал я.

Тут директор агентства похлопал меня по плечу, напоминая, что две минуты разговора, за которые я заплатил — чисто символически — пять долларов, истекли. Впрочем, агентство любезно уведомило меня, что за дополнительные пять долларов прадедушка будет говорить еще две минуты.

Я подумал и решил, что на первый раз хватит.

Не хочу сказать дурного слова о прадедушке, но в разговорах, проходивших в последующие дни, он показался мне — как бы точнее выразиться — неудовлетворительным. Прежде — по эту сторону, если пользоваться принятым у нас, спиритов, термином, — он был на редкость одаренный человек, английский судья; так, по крайней мере, мне всегда рассказывали. Однако на той стороне мозги прадедушки, похоже, серьезно повредились. Я так полагаю: живя постоянно на ясном солнце, прадедушка заработал солнечный удар. Впрочем, я могу ошибаться. Возможно, у него обычная локомоторная атаксия. Одно несомненно: он очень, очень счастлив. Прадедушка упирал на это при каждом разговоре. Впрочем, известно, что слабоумные часто бывают счастливы. Еще он говорил, что рад находиться там, где он есть; и я рад за него. Пару раз мне пришло в голову, что прадедушка счастлив, потому что выпил: что-то в его голосе, несмотря на великую пропасть, навело меня на эту мысль. Однако прадедушка сообщил, что там у них нет ни выпивки, ни жажды, потому что все ясно и прекрасно. Я поинтересовался, полный ли там «сушняк», как в Канзасе, или за большие деньги можно достать. Ответа не последовало.

А закончилось наше общение ссорой. Что говорить, я сам виноват, но мне вправду думалось, что прадедушка, один из крупнейших английских юристов своего времени, мог бы сказать что-нибудь полезное.

Вышло так: я поспорил — примерно в середине прошлой зимы — с приятелями в клубе насчет юридической трактовки Закона Адамсона.[5] Спор разгорелся не на шутку.

— Я прав, — заявил я. — И докажу, если дадите время обратиться к специалистам.

— К прадедушке обратись! — фыркнул один из спорщиков.

— Именно, — ответил я. — Так и сделаю, — и направился через всю комнату прямо к телефону — звонить в агентство.

— Позовите моего прадедушку, — сказал я. — Это срочно.

Он ответил. Что за добрая душа! Вот она, пунктуальность, скажу я вам. Он ответил.

— Прадедушка, — начал я. — У нас возник спор по поводу конституционности Закона Адамсона и полномочий Конгресса согласно Конституции. Ты ведь должен помнить, как делали Конституцию. Этот закон — он тебе как?

Последовало молчание.

— Ну, прадедушка, как закон? — повторил я. — Не подкопаешься?

И тогда прадедушка заговорил.

— Здесь, — вещал он, — нет законов, нет членов Конгресса и нет Адамсов; здесь ясно и прекрасно, и…

— Ах, прадедушка, — сказал я, раздраженно повесив трубку, — какой же ты болван!

Больше я с ним не разговаривал. Все же мне жаль его старую хлипкую душу, порхающую в безграничности, всегда готовую мчаться к телефону, душу счастливую, бестолковую и любезную; если на то пошло — прадед стал лучше, чем был при жизни; и наверняка он одинок там, в Необозримости. Все равно, больше я ему не звонил. Он счастлив — да и пусть.

На том мое знакомство с миром духов и прекратилось бы, не приди снова на выручку мой друг.