Виктор Шендерович - Книги: Все тексты

— Куда на хер денется! — отрезал Григорьев. Помолчали. Длинный поднял вверх грязный палец.

— Ахмед! Я придумал…

Ахмед не поверил и посмотрел на Длинного как бы свысока. Длинный сиял.

— Ребята! Надо залить ее водой!

Генералитет оживился. Шапкин просветлел, Кузин самолично похлопал Длинного по плечу, а Ахмед восхищенно выругался. Мат в его устах звучал заклинанием: смысла произносимого он не понимал, как научили, так и говорил.

Парамонов побежал за водой, следом заторопился Длинный.

Из-под ящика выскочила мышка, заметалась пинг-понговым шариком и была затоптана. В этот самый момент на территорию дивизионного хлебозавода вступил начальник оного лейтенант Плещеев. Лицо его, раз и навсегда сложившись в брезгливую гримасу, ничего более с тех пор не выражало.

— Вот, товарищ лейтенант. Крыса, — уточнил старшина, и в голосе его прозвучала озабоченность проникшим на территорию части антисанитарным элементом. Круг раздвинулся и Плещеев присел на корточки перед дырой. Посидев так с полминуты, он оглядел присутствующих, и стало ясно, что против крысы теперь не только количество, но и качество.

— Несите воду, — приказал лейтенант.

— Послали уже, — бестактно ляпнул Шапкин. Из-за угла показалась нескладная фигура рядового Парамонова. Руку его оттягивало ведро.

— Быстрее давай, Парамон гребаный! — Ахмеда захлестывал азарт. Лейтенанта здесь никто давно не стеснялся. Парамонов ковылял, виновато улыбаясь; у самого финиша его обошел с полупустым ведром Длинный.

— Хитер ты, парень. — отметил внимательный старшина.

— Так я чего, Игорь? Ведь хватит воды-то. Не хватит — еще принесу.

— Ладно. Давай мухой за пустыми…

Кузину было не до Длинного — надо было организовывать засаду.

Минуту спустя Парамонов начал затапливать крысиное метро.

Крыса уже давно чувствовала беду и не ждала ничего хорошего от света, проникшего в ее ходы. Когда свет обрушился на нее водой, крыса поняла, что наверху враг — и ринулась ему навстречу, потому что ничего и никогда не боялась.

Крик торжества потряс территорию хлебозавода.

Огромная крыса, оскалившись, сидела на дне высокой металлической посудины — мокрая, сильная, обреченная. На крик из палатки, вытирая руки об уже коричневую бельевую рубашку, вышел повар, рядовой Лаукштейн. Постоял и, не сказав ни слова, нырнул обратно.

Лейтенант Плещеев смотрел на клацающее зубами, подпрыгивающее животное. Он боялся крысу. Ему было неприятно, что она так хочет жить.

— Кузин, — сказал он, отходя, — после обеда всем-всем оставаться тут.

Калитка заскрипела, провожая лейтенанта.

Спустя несколько минут крыса перестала бросаться на стенки ведра и, задрав морду к небу, застучала зубами. Там, наверху, решалась ее судьба. Хлебозаводу хотелось зрелищ.

Смерти надлежало было по возможности мучительной. Суд велся без различия чинов.

— Ут-топим, реб-бят, а? Пусть з-захлебнется, — предложил Парамонов. Предложение было односложно забраковано Шапкиным. Он был молчун, и слово его, простое и недлинное, ценилось.

— Повесить сучару! — с оттягом сказал Григорьев, и на шее его прыгнул кадык. Григорьев и сам понимал всю затейливость своего плана, но желание увидеть крысу повешенной внезапно поразило рассудок. А Ахмед, все это время громко восхищавшийся зверюгой и тыкавший ей в морду прутом, поднял голову к Кузину, стоявшему поодаль, и, блеснув улыбкой, сказал:

— Жечь.

Приговор был одобрен радостным матерком. Григорьев, признавая ахмедовскую правоту, сам пошел за соляркой. Крысу обильно полили горючим, и Кузин бросил Парамонову:

— Бегом за Яном.

Парамонов бросился к палатке, но вылез из нее один.

— Игорек. — Виноватая улыбка приросла к его лицу. — Он не хочет. Говорит: работы много…

— Иди, скажи: я приказал, — тихо проговорил Кузин.

Ахмед выразился в том смысле, что если не хочет, то и не надо, а крыса ждет. Шапкин парировал, что, мол, ничего подобного, подождет. В паузе Григорьев высказался по национальному вопросу, хотя Лаукштейн был латыш.

Тут из палатки вышел счастливый Парамонов, а за ним и повар-индивидуалист. Пальцы нервно застегивали пуговицу у воротника. Кузин победительно улыбнулся:

— Давай, Ахмед.

Крыса, похоже, давно все поняла, потому что уже не стучала зубами, а, задрав морду, издавала жалкий и неприятный скрежет. Ахмед чиркнул спичкой и дал ей разгореться.

Крыса умерла не сразу. Вываленная из посудины, она еще пробовала ползти, но заваливалась набок, судорожно открывая пасть. Хлебозаводская дворняга, притащенная Ахмедом для поединка с нею, упиралась и выла от страха.

Вскоре в палатку, где яростно скреб картошку Лаукштейн, молча вошел Шапкин. Он уселся на настил, заваленный серыми кирпичами хлеба, и начал крутить ручку транзистора. Он занимался этим целыми днями — и по вечерам уносил транзистор с собой в расположение хозвзвода. Лежа в душной темноте, он курил сигарету за сигаретой, и светящаяся перекладинка полночи ползала туда-сюда по стеклянной панели.

Григорьев метал нож в ворота нижнего склада, раз за разом всаживая в дерево тяжелую сталь. Душу его сосала ненависть, и смерть крысы не утолила ее.

Парамонов оттаскивал в сторону гнилые доски. Нежданный праздник закончился. Впереди лежала серая дорога службы, разделенная светлыми вешками завтраков, обедов, ужинов и отбоев.

Длинный укатывал к свалке ржавые баки из-под воды. Его подташнивало от увиденного. Он презирал себя и ненавидел людей, с которыми свела его судьба на этом огороженном пятачке между сопок.

Лейтенант Плещеев, взяв свою дозу, лежал в коробочке-четырехэтажке, презрительно глядя в потолок.

Старшина Кузин дремал на койке за складом. Его босые ноги укрывала шинель. Приближался обед. Солнце припекало стенку, исцарапанную датами и названиями городов. До приказа оставались считаные дни, а до дембеля — самое большее месяц, потому что подполковник Градов обещал отпустить первым спецрейсом…

А крысу Ахмед, попинав для верности носком сапога, вынес, держа за хвост, и положил на дорогу, потому что был веселый человек.

1983

Ванька

Зимняя полночь. Бой кремлевских курантов. Скрип двери. На пороге стоит Путин в холщовой рубахе. С другим скрипом открывается дверца шкафчика. Путин достает пузырек с чернилами, ручку с пером. Из ящика тихонько вытягивает лист бумаги и пристраивается писать на коленях перед лавкой.

ПУТИН (пишет). «Милый дедушка, Константин Устинович!» Ой. Не Устинович. Эдмундович? Нет! Как же его зовут, моего дедушку? Надо с разгону. (Пишет). «Милый дедушка, Борис Николаевич!» Да.

ГОЛОС АВТОРА. Ванька перевел глаза на темное окно и живо вообразил себе Деда.

В окне появляется Ельцин. (Точно так же будут появляться и исчезать другие персонажи, которых будет представлять герой).

ПУТИН. «Пишет тебе твой политический внук Ванька.» (Задумывается).

ЕЛЬЦИН. В каком-то смысле, безусловно, Ванька.

ПУТИН. Но не Жуков. Хотя, конечно, полководец… (Вздыхает, пишет). «Дорогой дедушка, поздравляю вас с рождеством и желаю тебе всего от господа Бога и закона о неприкосновенности.»

ЕЛЬЦИН. И тебе, значит, со временем того же. (Исчезает).

ПУТИН (пишет). «Вот прошел год, как ты отдал меня в город, а только житья мне тут совсем нету.» (Всхлипывает). «Которым ты отдал меня в обучение полит-технологам, милый дедушка, они мучают меня так, что просто нет никакой возможности… Заставляют ездить всюду и разные слова говорить, я уж и на истребителях летал, и с девочками в дзюдо, и в кефир лицом окунался.»

ПАВЛОВСКИЙ. Так надо.

ПУТИН. Я знаю, но все равно противно.

ПАВЛОВСКИЙ. Думаете, мне не противно? (Исчезает).

ПУТИН. «Вот. Издеваются, выставляют меня на потеху, народ уже пальцем показывает. А мира меж собой у них нету, и советуют мне всё разное, одни говорят — давай, валяй ваньку, что ты демократ, другие говорят — кончай валять ваньку, покажи, какой ты есть на самом деле. А я, милый дедушка, уж забыл, какой я на самом деле, мне бы выспаться.» (Всхлипывает, успокаивается). «А Москва — город большой, важный, кругом элита, все пальцы растопырили и ездят с мигалками, крутые ужасно, но меня почему-то боятся. И чего они меня боятся, милый дедушка, сам не пойму. Я ведь совсем не страшный… если присмотреться».

ВСЕ. Да-да! Совсем не страшный. Нет-нет!

ПУТИН. «А не любят меня тут совсем».

ИЛЮМЖИНОВ. Неправда. Мы вас любим.

ЖИРИНОВСКИЙ. Я — так просто обожаю! Вы — душка!

ШАЙМИЕВ. Пощему потому щто лищность…

СЕЛЕЗНЕВ. Меня к вам даже тянет…

ПУТИН. Но-но!

СЕЛЕЗНЕВ. В политическом смысле.

ПУТИН. (пишет). «Зато здешний градоначальник прилюдно меня лицом по столу возил, говорил, что я вообще не человек, а стечение обстоятельств». (Лужкову). Говорил?