Николай Лейкин - Наши за границей

— Очень ужъ я рада, что мы не одни ночью ѣдемъ, и можно быть спокойнымъ, что мошенники насъ не ограбятъ, — сказала Глафира Семеновна мужу. — Какая ни на есть, а все-таки компанія изъ четырехъ человѣкъ. А то, помнишь, какъ мы ѣхали изъ Кельна въ Парижъ, всю-то ночь одни въ купэ просидѣли. Ужасно было страшно. Я вѣдь тогда какъ есть всю ночь напролетъ не спала. Ну, а теперь ежели мы заснемъ — они не будутъ спать.

— Такъ-то оно такъ, но вѣдь и на эту компанію полагаться не слѣдуетъ, — отвѣчалъ Николай Ивааовичъ. — Почемъ ты знаешь: можетъ быть, эти-то два француза именно мошенники и есть. Мы заснемъ, а они поднесутъ намъ къ носу хлороформу, усыпятъ насъ покрѣпче, да и ограбятъ.

— Да что ты! Не похожи они, кажется, на мошенниковъ, — испуганно проговорила Глафира Семеновна

— То-есть какъ это не похожи? Что они одѣты-то хорошо? Такъ вѣдь по желѣзнымъ дорогамъ мошенники оборванцы не ѣздятъ.

— Ну, вотъ, Коля, ну, вотъ ты меня и смутилъ. Теперь я опять буду всю ночь бояться.

— Бояться тутъ особенно нечего, а просто надо держать ухо востро и спать поперемѣнно: сначала ты поспишь, потомъ я посплю

— Да, удержишься ты, ежели я засну! Какъ-же, дожидайся! Ты первый соня.

— Не хвались, горохъ, и ты не лучше бобовъ. А я вотъ лучше опять выну изъ саквояжа револьверъ и спрячу его въ боковой карманъ. Пусть они видятъ, что мы все-таки при оружіи.

И Николай Ивановичъ съ важной миной вынулъ изъ саквояжа револьверъ, внимательно осмотрѣлъ курокъ и спряталъ револьверъ въ боковой карманъ. Толстый французъ взглянулъ на Николая Ивановича и съ улыбкой сказалъ:

— C'est l'ami de voyage?

— Вуй. Закуска славная. Всякій останется доволенъ, — отвѣчалъ тотъ, самоувѣренно хлопая себя по карману.

Минутъ черезъ десять толстый французъ началъ зѣвать, наклонился къ Глафирѣ Семеновнѣ и, сказавъ «pardon, madame», снялъ съ себя полусапожки, надѣлъ гарусныя туфли и, замѣнивъ шляпу-цилиндръ красной феской, поджавъ подъ себя ноги, пріютился въ уголку и сталъ сопѣть и похрапывать. Французъ въ яркомъ галстукѣ и съ черными усиками все еще бодрствовалъ. Онъ нѣсколько разъ вынималъ изъ кармана круглую лакированную бонбоньерку, бралъ оттуда маленькія конфетинки и посылалъ ихъ себѣ въ ротъ.

— Вишь, какой лакомка! — замѣтила Глафира Семеновна и прибавила:- Нѣтъ, эти французы не мошенники.

— Почему это? — спросилъ Николай Ивановичъ. — Что одинъ спитъ, а другой конфекты ѣстъ? Ничего не значитъ, душечка. Можетъ, все это для отвода глазъ.

— Ну, зачѣмъ ты меня пугаешь? Съ какой стати? и себя стараюсь успокоить, а ты…

— Ты и успокаивайся, а я все-таки буду держать ухо востро.

Еще черезъ нѣсколько времени французъ съ усиками началъ разговоръ. Онъ приподнялъ передъ Глафирой Семеновной шляпу и спросилъ:

— Madame et monsieur sont les russes?

— Вуй, монсье, — отвѣчала Глафира Семеновна.

— Позвольте мнѣ отрекомендовать себя, какъ француза, бывалаго въ Россіи. По дѣламъ тѣхъ фирмъ, представителемъ которыхъ я нахожусь и въ настоящее время, я пробылъ недѣлю въ Петербургѣ и недѣлю въ Москвѣ. Я обвороженъ русской жизнью. Le isvostschik, le samovar, le troïka, le vodka, les mougiks — все это я видѣлъ и отъ всего въ восторгѣ, тараторилъ французъ и продолжалъ припоминать русскія слова, названія нѣкоторыхъ петербургскихъ и московскихъ улицъ и зданій. — Я комми-вояжеръ… — произнесъ онъ въ заключеніе.

Глафира Семеновна слушала и молчала.

— Je crois, que madame parle franèais? — спохватился спросить ее французъ.

— Энъ пе, монсье… — отвѣчала она и, обратясь къ мужу, пояснила, что поняла изъ того, что ей разсказалъ французъ.

— Прекрасно, прекрасно, но все-таки ты съ нимъ не очень… Чортъ его знаетъ, можетъ быть, онъ и вретъ, что онъ изъ торговаго класса, — отвѣтилъ Николай Ивановичъ. — Морда, знаешь, у него не торговая.

Еще черезъ нѣсколько минутъ французъ съ усиками, вынувъ бонбоньерку, предложилъ изъ нея Глафирѣ Семеновнѣ конфектъ. Глафира Семеновна колебалась, брать ей или не брать, — и взглянула на мужа.

— Да бери, бери. Ничего… Онъ самъ ихъ ѣлъ, стало-быть отравы нѣтъ.

Глафира Семеновна взяла конфетку и положилъ ее въ ротъ.

Еще черезъ полчаса французъ съ усиками снялъ съ сѣтокъ надъ сидѣньемъ свои два маленькіе чемоданчика и, раскрывъ ихъ, началъ показывать Глафирѣ Семеновнѣ образцы товаровъ тѣхъ фабрикъ, по представительству которыхъ онъ ѣздитъ по разнымъ городамъ. Это были большіе куски дорогихъ кружевъ, фаншоны, пелерины, тюники. Французъ показывалъ и говорилъ цѣны.

— Ахъ, какая прелесть! — восторгалась Глафира Семеновна. — И какъ дешево! Коля! Коля! Смотри! Цѣлый кружевной воланъ и всего за шестьдесятъ франковъ. Вѣдь у насъ въ Петербургѣ за такой воланъ надо заплатить шестьдесятъ рублей и то еще не купишь, — говорила она мужу и, обращаясь къ французу, спросила: И онъ пе ашете ше ну?

— Это только образцы, мадамъ. По этимъ образцамъ мы принимаемъ заказы и продаемъ вообще en gros, но эта вещь у меня въ двухъ экземплярахъ и ежели она вамъ нравится, то я вамъ могу ее уступить по фабричной цѣнѣ,- отвѣчалъ французъ.

— Коля, ты передо мной виноватъ, глубоко виноватъ за твои безобразія въ Парижѣ, а потому, какъ хочешь, ты мнѣ долженъ купить этотъ воланъ. Къ тому-же, ты и обѣщалъ мнѣ подарокъ за свою провинность. Вѣдь всего только шестьдесятъ франковъ, — приставала къ мужу Глафира Семеновна.

— Деньги-то, понимаешь-ли ты, деньги-то мнѣ не хочется ему свои показывать, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Можетъ быть, онъ и товарами-то тебя съ мошенническою цѣлью заманиваетъ, чтобы узнать, гдѣ у меня лежатъ деньги, и потомъ ограбить.

— Да полно! Что ты! Онъ на мошенника нисколько не похожъ.

— Ну, покупай.

Николай Ивановичъ осторожно полѣзъ въ карманъ и, не вынимая всего кошелька, ухитрился какъ-то вытащить три двадцати-франковыя монеты и передалъ ихъ французу.

Французъ продолжалъ перебирать свои товары.

Послѣ кружевъ онъ перешелъ къ шелковой басонной отдѣлкѣ, отъ басонной отдѣлки къ лентамъ, и кончилось тѣмъ, что Глафира Семеновна купила у него еще на сто десять франковъ.

— Вотъ чортъ нанесъ соблазнителя! — сердито бормоталъ Николай Ивановичъ.

LXXV

Покупками своими у комми-вояжера Глафира Семеновна была буквально очарована. Она нѣсколько разъ принималась ихъ разсматривать, поднимая къ свѣту лампы, устроенной въ потолкѣ вагона, а комми-вояжеръ, покручивая свои черненькіе усики, продолжалъ расхваливать проданный товаръ.

— Эти кружева — знаменитыя Шантильи, не подражаніе, а настоящія Шантильи, — бормоталъ онъ по-французски.

— Да, да, это Шантильи… Я вижу… я знаю, я понимаю… — отвѣчала Глафира Семеновна по-русски. — Мерси, монсье, боку мерси, и она протянула ему руку.

Комми-вояжеръ крѣпко пожалъ ея руку, стрѣльнулъ глазами, произнеся:

— Очень радъ, что могъ угодить русской дамѣ. Русскимъ я вообще симпатизирую, а отъ русскихъ дамъ окончательно въ восторгѣ.

— Ахъ, какой любезный человѣкъ! — обратилась къ мужу Глафира Семеновна. — То-есть въ высшей степени любезный, а мы его приняли за мошенника.

— Такъ-то оно такъ, а все-таки ты, Глаша, съ нимъ не очень… — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

А комми-вояжеръ такъ и бормоталъ безъ умолку, такъ и пересыпалъ свой разговоръ любезностями, не заботясь о томъ, все-ли понимаетъ изъ его рѣчей Глафира Семеновна. Мало-по-малу онъ превратился въ самаго услужливаго кавалера. Стоило только Глафирѣ Семеновнѣ облокотиться на свою подушку, какъ уже онъ бросался поправлять ей эту подушку, снялъ съ веревочной плетенки одинъ изъ своихъ маленькихъ кожаныхъ баульчиковъ съ образцами товаровъ и подставилъ ей подъ ноги вмѣсто скамеечки. На какой-то станціи, выглянувъ въ окно, онъ купилъ нѣсколько сочныхъ грушъ и предложилъ ихъ Глафирѣ Семеновнѣ. На одной изъ слѣдующихъ станцій явилась корзиночка съ виноградомъ, которая была тоже предложена Глафирѣ Семеновнѣ. Благодарить ей тоже за любезность приходилось поминутно. Николай Ивановичъ только и слышалъ слова «мерси, монсье», взглядывалъ на жену и, видя ея улыбку, обращенную къ комми-вояжеру, начиналъ уже недружелюбно коситься.

Часу въ двѣнадцатомъ ночи Глафира Семеновна спросила мужа:

— A неужели мы такъ-таки нигдѣ и не поужинаемъ? Я начинаю хотѣть ѣсть.

— Ничего не знаю, матушка, ничего не знаю. Спроси объ этомъ своего француза, — отвѣчалъ онъ раздраженно.

— Ужъ и своего! — обидѣлась Глафира Семеновна. — Почему-же онъ мой?

— Да конечно-же, твой. Ты его привадила. А мнѣ даже противно смотрѣть, какъ ты съ нимъ миндальничаешь. Приказчичишка какой-то французскій, а ты передъ нимъ такъ и строишь разныя улыбки.

— Что-жъ, мнѣ языкъ ему показывать, что-ли! Должна-же я его поблагодарить за его любезность.

— Всего нужно въ мѣру, въ мѣру, — наставительно произнесъ Николай Ивановичъ.

— А вотъ не хочу въ мѣру. Нарочно-же, на зло вамъ буду съ нимъ любезничать. Даже сейчасъ спрошу его, можно-ли будетъ гдѣ-нибудь поужинать. Дитъ муа, монсье… Ну не саве па, сюръ кель статіонъ онъ пе супе ожурдюи? — обратилась она къ французу.