Сью Таунсенд - Адриан Моул: Годы прострации
В конце концов я замерз и ушел в дом.
Бретт, наблюдавший за мной из окна, сказал, когда я появился в гостиной:
— Надо было взять лопату и шарахнуть по их мерзким вшивым головам.
Бернард, читавший книгу, поднял на него глаза:
— Ты — законченный гад, Бретт, согласен? И чего ты вообще тут торчишь? Давай-ка проваливай в соседнее помещение.
— Это дом моего брата, ты, старый хрен, — огрызнулся Бретт. — И у меня куда больше прав находиться здесь, чем у тебя, побирушки вонючего.
Я должен был осадить Бретта, но, честно сказать, дневник, у меня более сил нет ругаться. Поднявшись в спальню, я лег на заправленную кровать.
Суббота, 16 февраля
Заглянули мать с отцом узнать, не надо ли нам что-нибудь купить. Похоже, прежде чем зайти сюда, они повздорили, и, пока я составлял список, мать продолжила перепалку.
— Джордж, — наседала она, — обещай, что не поддашься и не одолжишь Бретту эти деньги.
— Но нельзя же лишать мальчика шанса, да и что в этом такого ужасного? Без спекуляции нет аккумуляции. И не забывай, Полин, победа достается храбрым.
— Папа, — вмешался я, — если ты держишь в доме деньги, Бретт найдет их по запаху.
Мать встревожилась:
— Адриан прав. Надо их перепрятать, Джордж.
Вечером явилась мать с гигантской банкой фасоли «Хайнц». Вручая банку, она заговорщицки подмигнула мне:
— Это очень, очень ценная банка. Ты понимаешь, о чем я? У этой фасоли богатый вкус. Она станет весомым вкладом в ваши продуктовые запасы.
Я прервал этот поток неуклюжих финансовых намеков, взяв у нее банку, и поставил ее на полку с консервами.
Среда, 27 февраля
Дневник, ты словно жестокосердная возлюбленная, превратившая меня в своего раба. Но с тех пор, как я начал химиотерапию, мне все труднее находить силы для ежедневных записей. Теперь болезнь и процедуры властвуют надо мной.
Март
Среда, 5 марта
Ездил в больницу за бесплатным париком — вместе с Георгиной, она сидела за рулем «мазды». (Мать по-прежнему отказывается вписывать нас в свою страховку, пришлось купить полис, за который с нас содрали безумные деньги!) Георгина мотивировала свое участие так:
— Ты и белья себе нормального не способен купить, не то что парик выбрать.
Изготовителя париков звали Малкольм Далтри. Я спросил, не родственник ли он Роджеру Далтри, знаменитому рок-музыканту и певцу. Он озадаченно посмотрел на меня:
— Нет, не родственник.
Дневник, почему я испытываю потребность заводить светскую беседу с работниками здравоохранения? Может, мне настолько ненавистно называться «пациентом», что я каждый раз пытаюсь восстановить свой прежний статус обычного человека?
Осмотрев мой скальп, Далтри неодобрительно заметил:
— Вам следовало прийти ко мне задолго до того, как у вас начали выпадать волосы.
У самого Далтри шевелюра подозрительно напоминала парик, который, в свою очередь, сильно смахивал на мех животного, погибшего под колесами автомобиля, — горностая, например.
— Ваш парик вы сами изготовили? — поинтересовался я.
— Я не ношу парик, — сердито буркнул он. — У меня свои волосы. — Обмерив мою голову, он спросил: — У вас есть особые пожелания насчет цвета, формы, стиля, длины, волнистости?
— С тех пор как я на химиотерапии, у меня пропала способность принимать какие-либо решения, — сказал я.
Георгина, желая помочь, воскликнула:
— Ади, тебе выпал шанс обзавестись волосами, о которых ты мечтал всю жизнь!
— Примерьте образцы, если хотите, — предложил Далтри.
Первым я примерил черный парик с пробором сбоку, в нем я походил на китайского хипстера. Второй был блондинистым и кудрявым.
— Сними немедленно, — приказала Георгина, — а то мне чудится, что я вижу перед собой одного из братьев Маркс, самого придурковатого[69].
Третий, мышиного цвета и едва покрывавший череп, и париком-то было трудно назвать.
— Что ж, англосаксонскую линию вы всю перепробовали, — подытожил Далтри. — Хотите взглянуть на парики для «людей в цвете»?
— Почему нет, — согласился я.
Задумчиво поглядев на меня в черном парике с тугими кудряшками, выполненном, как выразился Далтри, по «восточным лекалам», мастер сообщил:
— В принципе, мы можем подбирать подходящий цвет и длину, но только в строгом соответствии с государственным стандартом.
— А вы делаете прическу как у Бориса Джонсона?[70] — оживился я. — Думаю, это меня бы устроило.
— Вы требуете невозможного, мистер Моул, — покачал головой Малкольм Далтри. — Если вам по сердцу стиль интеллектуальной знаменитости, обращайтесь к частному производителю.
Мы ушли, так ничего и не выбрав, — не хотелось производить впечатление людей настолько обнищавших, что они не могут позволить себе заказать парик у частника.
На улице Георгина сказала:
— Давай-ка наведаемся в «Побалуй себя» к Лоуренсу? Он наверняка посоветует что-нибудь стоящее.
Вернувшись в Мангольд-Парву, мы припарковались у салона. Лоуренс, развалившись в кресле перед зеркалом, читал «Вог». Миссис Льюис-Мастерс сидела под сушильным колпаком; бигуди, сплошь покрывавшие ее голову, были размером с канализационную трубу. Она читала «Деревенскую жизнь». Вместо приветствия старая дама приподняла бровь.
Георгина и Лоуренс бросились друг другу на шею.
— Где ты пропадала? — пропел Лоуренс.
— Дома, — улыбнулась моя жена, — сама мыла голову, сама подравнивала волосы.
Лоуренс воздел свои жилистые руки в утрированном испуге:
— Плохая девочка! Знаю, у тебя сейчас бабла не густо, но на прическе нельзя, нельзя экономить!
Георгина объяснила, зачем мы пришли.
Лоуренс схватил меня за руку:
— Слыхал, что ты теперь на химии. — Затем он усадил меня в кресло, в котором только что сидел, встал сзади и посмотрел на мое отражение в зеркале. Взъерошив редкие кустики волос на моей голове, он заявил: — Можно пойти ва-банк и сбрить все к чертям собачьим. Что от них толку, сам подумай? Ни вида, ни блеска.
— Мне нравятся бритые головы, — вставила Георгина.
Перспектива лишиться последних волос меня не вдохновляла, но жена настаивала:
— Ади, ты каждый день в душе теряешь их целыми пучками. И, если слив засорится, придется вызывать сантехника, а это стоит недешево.
Пока я колебался, Лоуренс пригласил в соседнее кресло миссис Льюис-Мастерс и принялся снимать с нее бигуди.
— Люди пустыни, — сообщила старуха, — почитали лысину как признак мудрости и мощной сексуальной потенции.
— Ладно, Лоуренс, сбривай, — сдался я.
Пока парикмахер сушил феном волосы миссис Льюис-Мастерс, я листал брошенную ею «Деревенскую жизнь», и вдруг с разворота с фотоотчетом об Охотничьем бале в Бельвуаре на меня глянуло улыбающееся, счастливое лицо Георгины — я аж вздрогнул. Она стояла под ручку с «достопочтенным Хьюго Фэрфакс-Лисеттом» в окружении других саблезубых охотников, поднимавших бокалы с шампанским. Они словно поздравляли Хьюго и Георгину с помолвкой. Я показал журнальную страницу жене.
— Я же тебе рассказывала, забыл? — рявкнула она.
— Почему же, отлично помню. Ту ночь я как раз провел в больнице после очень неприятной, болезненной биопсии.
Георгина понизила голос:
— Хьюго не с кем было туда поехать. В последнюю минуту его предполагаемая спутница отказалась.
— Я не виню тебя за то, что ты туда поехала. Но почему ты выглядишь такой счастливой? Ты же говорила, что тебе там страшно не понравилось, что тебя тошнило от «шайки придурков», которые наперебой хвастались тем, как они измывались над беспомощными лисами.
Соорудив из волос миссис Льюис-Мастерс нечто вроде шлема (это ее обычная прическа), Лоуренс передал даму своему помощнику (который, по словам Георгины, только и умеет, что сметать кисточкой остриженные волосы с лица и шеи, да и то не слишком ловко) и повернулся ко мне:
— Итак, бреем голову, и, кстати, у меня есть сказочная продукция от Андре Агасси, с ней твой скальп засияет, как солнце.
За каких-нибудь пять минут он сбрил все мои волосы и намазал голову увлажняющим лосьоном. Я уставился на свое отражение. Череп блестел под лампой дневного света, и очки вдруг стали очень заметны.
— Будет лучше, когда ты немного загоришь, — утешила меня Георгина.
Лоуренс взял с меня всего 5 фунтов за бритье, но вместе с увлажнителем от Агасси, тонизирующим лосьоном и кремом, придающим коже шелковистость, счет разросся до 40 фунтов. На чай я Лоуренсу не оставил.
