Ллойд Осборн - Несусветный багаж
— Разумеется, дядя, — отвечала Джулия. — А то, что Моррис лишил вас этого удовольствия, это, я считаю, только из-за его скверного характера. Ведь эти милые люди с Кошачьего острова (я не ошибаюсь?) вам писали и приглашали вас прочитать доклад. По моему мнению, он должен был отпустить вас на Кошачий остров.
— В этом человеке нет ни капли интеллигентности — вторил ей Джозеф. — Вокруг него жизнь бьет ключом, а ему это безразлично. С тем же успехом мог бы жить в гробу. Ты только подумай, какие ему предоставлены возможности! Другой бы на его месте ошалел от счастья. Какими знаниями я мог бы с ним поделиться, если бы только он захотел слушать! Нет, Джулия, у меня нет слов!
— Все равно, дорогой дядюшка, вам не следует волноваться, вы ведь сами знаете, что, если будете плохо себя чувствовать, тут же вызовут врача.
— Увы, это правда, — покорно согласился старик. — Пойду немного поработаю, это меня успокоит. — А затем, перелистывая страницы своих записок, продолжил: — Я вот тут подумал, мне кажется, что раз у тебя руки заняты, то, может быть, тебя бы заинтересовало…
— Ну конечно! — воскликнула Джулия. — Прочитайте мне, пожалуйста, какую-нибудь из ваших прелестных историй, очень вас прошу!
Джозеф в мгновение ока снял с полки толстенный фолиант и нацепил на нос очки, дабы не предоставить Джулии никой возможности для отступления.
— Итак, я бы хотел прочитать тебе, — сказал он, шелестя страницами, — свою запись беседы с одним голландским дипломатом, которого звали Давид Аббас, что на латыни означает аббат. Надо сказать, что затраты, понесенные мной в течение этого разговора, окупились сполна. Дело в том, что Аббас поначалу выказывал некоторую нетерпеливость, и это навело меня на мысль, чтобы, как это сейчас называется, поставить ему выпивку. Тут всего-то двадцать пять страниц. О, нашел это место, — прокашлялся и начал читать.
На самом деле доля вложений мистера Финсбюри в финансовое обеспечение беседы составила, согласно его собственному признанию, сорок девять с половиной процентов, сведений же, полученных им от Аббаса, оказалось всего ничего. Джулии, которая вполне могла пропускать слова дяди мимо ушей, было попросту скучно, для голландского же курьера все это, по-видимому, должно было явиться настоящим кошмаром. Утешался он, надо думать, тем, что мог регулярно прихлебывать из бутылки; а под занавес, скорей всего, уже не довольствовался сдержанной щедростью Джозефа и заказал бутылку за свой счет. Во всяком случае, в конце дядиных записей прозвучали некоторые нотки удовлетворения: Аббас неожиданно стал слушать собеседника по собственной и без принуждения воле и даже выдал ему какую-то дипломатическую тайну. Джулия в этом месте оторвала глаза от своего шитья, а на ее лице появилось некое подобие улыбки, но в этот момент в дом ворвался Моррис, громко выкликая дядю и размахивая вечерней газетой.
Новости, принесенные им, были действительно важными. Газета сообщала о кончине генерала-лейтенанта сэра Глазго Биггера, кавалера многочисленных и высоких наград. С этого момента судьба тонтины была полностью в руках Джозефа и Мастермана Финсбюри. Наконец-то для Морриса засветила некоторая надежда. Правда, братьев никогда не связывали сердечные отношения. Получив известие о том, что Джозеф отправился в путешествие на Ближний Восток, Мастерман дал волю своему негодованию. «Это просто неприлично», — заявил он. — «Попомните мои слова, следующее сообщение о нем придет с Северного полюса». Об этом нелестном замечании путешественника по возвращении, естественно, поставили в известность. Хуже того, Мастерман категорически отказался присутствовать на лекции «Просвещение: его цели, задачи и необходимость», хотя должен был занять место в президиуме. С того времени братья вообще перестали видеться. Но до явного и окончательного разрыва дело никогда не доходило. Джозеф (по настоянию Морриса) был готов отказаться от преимуществ, какие предоставлял ему более молодой возраст, Мастерман же всю жизнь имел репутацию человека положительного, которому чужды любые проявления алчности. Таким образом, определенные предпосылки для компромисса существовали. Моррис, перед которым неожиданно открылась перспектива получить-таки свои семь тысяч восемьсот фунтов и избавиться от несчастной торговли шкурами, поспешил в офис своего кузена Майкла.
Майкл пользовался в обществе неоднозначной репутацией. Юристом он стал в довольно молодом возрасте, а поскольку не имел никакой протекции в профессиональных кругах, то счел, что наиболее прямой путь к успеху — это заняться делами, которые больше походили на подозрительные аферы.
Он был известен как адвокат, берущийся за совершенно безнадежные случаи. Известно также было, что он в состоянии выжать показания из камня и извлечь выгоду из выработанного золотого прииска. Ничего, стало быть, удивительного не было в том, что в его офисе крутились люди, оказавшиеся на краю пропасти, те, кому было нечего терять, а также такие, которым не повезло со случайными знакомствами, растяпы, потерявшие компрометирующие их бумаги, господа, которых шантажировали собственные лакеи. В частной жизни за Майклом установилась слава человека, не чуждающегося радостей жизни, но всеми также признавалось, что несомненные профессиональные знания и опыт оказывали сдерживающее влияние на темперамент, а если речь шла о выгодном помещении капиталов, то эффектности решений адвокат предпочитал их основательность. Более того, а в нашем случае это важно, ко всей этой суете с тонтиной Майкл относился с полным пренебрежением. Так что Моррис явился к кузену, обуреваемый немалыми сомнениями в успехе своей миссии, отчего начал излагать свой план с некоторым излишним возбуждением. Минут пятнадцать адвокат не прерывал гостя, излагающего ему несомненные выгоды упомянутого плана, после чего встал и, вызвав колокольчиком своего секретаря, произнес одну-единственную фразу:
— Ничего не выйдет, Моррис.
Напрасно владелец кожевенной торговли умолял и убеждал, наведываясь в контору кузена несколько дней подряд, упрашивая и взывая к голосу разума. Напрасно предлагал он вознаграждение в размере тысячи фунтов, двух, трех тысяч, напрасно от имени Джозефа провозглашал, что удовлетворится всего третью суммы. Ответ был неизменен:
— Ничего не выйдет.
— Я тебя не понимаю, — заявил в конце концов Моррис. — На мои аргументы ты не отвечаешь и вообще ничего вразумительного сказать не можешь. Это просто твоя зловредность в чистом виде.
— Можешь быть уверен в одном, — мило улыбнулся в ответ адвокат. — Никогда и ни в коем случае я твоего любопытства не удовлетворю. Как видишь, я сегодня более разговорчив с тобой, поскольку это наша последняя беседа на эту тему.
— Последняя?! — воскликнул с горечью Моррис.
— Самая что ни на есть, — подтвердил Майкл. — Не могу допустить, чтобы мне кто-то мешал в рабочее время. А кстати, у тебя что, никаких других дел нет? Так плохи дела в торговле шкурами?
— Это просто твоя зловредность, — повторил Моррис. — Ты всегда меня ненавидел, всегда меня презирал, еще с детства.
— Ну что ты, какая там ненависть, — утешал его Майкл. — Ты мне в каком-то смысле даже нравишься. Есть в тебе что-то привлекательное, по крайней мере, издалека ты выглядишь вполне солидным и серьезным. Кто-нибудь, не знающий тебя, вполне мог бы даже принять тебя за романтическую натуру, человека, как говорится, с биографией. А говоря серьезно, из твоих слов вытекает, что в кожевенной торговле продолжаются неприятные сюрпризы.
— Так, — подвел итог Моррис, не обращая внимания на слова кузена. — Сюда мне больше ходить незачем. Я должен увидеться с твоим отцом.
— О нет, это тебе не удастся. Никто не может увидеться с моим отцом.
— Хотелось бы знать, почему.
— Я и не делаю из этого тайны. Он очень болен.
— Если он и вправду так болен, как ты говоришь, то это еще один довод, что тебе разумнее принять мое предложение. Но я все-таки с ним увижусь.
— Вряд ли. — Майкл встал и позвонил секретарю.
Настало время, когда в соответствии с рекомендациями сэра Фарадея Бонда, дипломированного медика, чье имя столь часто появляется в бюллетенях о состоянии здоровья сильных мира сего, Джозеф был перевезен на природу, в Борнмут, местность, знаменитую своим чистым воздухом. И вот, все семейство, отряхнув с подошв городскую пыль Блумсбери, переместилась в эти настоящие дачные джунгли. Джулия была этому искренне рада, поскольку ей случалось заводить в Борнмуте интересные знакомства. Джону переезд не был по нутру, поскольку городские развлечения он предпочитал радостям сельской жизни. Джозеф выглядел равнодушным, ему было все равно где находиться, лишь бы под рукой были перо, чернила и бумага и лишь бы не испытывать ежедневной конторской пытки. Сам же Моррис был тоже отчасти рад отвлечься от ненавистных торговых забот, к тому же здесь, на отдыхе, он мог полностью предаться размышлениям над своими планами. Он был полон решимости преодолеть любые препятствия, лишь бы отыскать свои деньги и раз навсегда избавиться от шкур. На его взгляд, то, что ему не удалось до сих пор убедить Майкла, было вещью поистине достойной удивления, принимая во внимание скромность его претензий и размер тонтины, достигший уже ста шестнадцати тысяч фунтов. «Если бы он только знал, как мне в сущности мало надо», — повторял про себя Моррис. И когда он ночами вертелся на кровати, а во время обеда забывал о еде, в купальной кабине о том, что надо переодеться, его мучила одна и та же проблема: почему Майкл отказал?
