Валентин Катаев - Красивые штаны. Рассказы и фельетоны (сборник)
– Василий Иваныч, у меня ум за разум заходит. Скажите, сколько это будет, если помножить на восемнадцать?
– Сто восемь! Не мешайте!
– Мерси! Товарищ председатель, пишите: сто восемь женщино-мужчин за первую половину третьей стадии туберкулеза.
– Валяй, Миша! Мужайся. Что у нас там осталось? Газеты, что ли? Есть такое дело. Триста номеров «Гудка» помножить на одного начальника станции и разделить на одну четверть телеграфисто-лекции…
Поздней ночью председатель месткома, взъерошенный, без фуражки, с блуждающими глазами, ворвался в собственную свою квартиру и, зловеще захохотав, закричал жене:
– Веро-мания! Дай мне четыре с половиной ножо-вилок и две тарело-бутылки щей! А также хлебо-газету. Хи-хи-хи!
На следующий день председателя месткома бережно везли в ближайший сумасшедший дом.
1925
Умная мама
– Домик у нас, мамаша, ничего себе. Подходящий. Летом – прохладный. Зимой – теплый. Если, конечно, уголька достать…
– Вот именно – если достать.
– А что же. Достанем.
– Погляжу, как ты достанешь.
– Не будьте, мамаша, таким скептиком. Пойду в контору. Напишу заявление и достану.
– Гляди, Васенька, зима на носу. Как бы мы с твоими заявлениями не померзли.
– Будьте уверены.
– Посмотрим.
– Увидим.
Антошкин бодро надел драповое пальто, сунул ноги в глубокие галоши и, охваченный радужными надеждами, отправился в контору.
Небо хмурилось. Дул довольно холодный ветер. Мамаша зябко куталась в шерстяной платок и печально усмехалась.
Вернулся Антошкин вечером.
– Ну что? Достал уголь?
– Достал. То есть не достал, а почти достал. Велели прийти в среду.
– Васенька, – сказала мамаша, – водки у тебя случаем нет? Литра два? И папирос «Казбек»? Сотню…
– Для чего вам?
– Как это для чего? Для того, что холодно становится. Гляди, скоро снег пойдет. А у нас не топлено.
– Что же это вы, водкой будете согреваться?
– Буду водкой согреваться.
– Гм… А папиросы вам для чего?
– Согреваться.
– Папиросами?
– Папиросами.
– Мамаша, не раздражайте меня.
– Гляди, померзнем.
– Не померзнем. В среду пойду в контору, подам заявление, привезу тонну уголька…
– Дурак…
– От родной мамы такие слова! Мне это больно.
– А ты не будь дураком. Дай два литра и сотню «Казбека».
– Для чего?
– Уж говорила, для чего! Греться будем.
– Не померзнем.
– Увидим.
– Посмотрим.
В среду Антошкин потеплее оделся, сунул нос в кашне и отправился в контору. В воздухе кружились первые снежинки. Вернулся Антошкин поздно вечером. Лицо его сияло. Изо рта вылетали клубы пара.
– Достал?
– Достал. То есть не вполне достал, а сказали, чтобы приходил во вторник или, лучше всего, в пятницу. Тогда обещали дать.
– Замерзнем, Васенька. Я уж коченею.
– Не замерзнем.
– Увидим.
– Посмотрим.
Во вторник Антошкин пошел в контору ранним утром, когда косматое, морозное солнце только что появилось над обледенелой крышей. Вернулся поздно ночью не в духе. Молчал. Спал в шубе и валенках.
Ночью мамаша подошла к его постели:
– Васенька…
– А?
– Дай два литра и сотню «Казбека».
– Не дам.
– Почему?
– Принципиально.
– Померзнем.
– Не померзнем. В пятницу обещали непременно дать.
В пятницу Антошкин вернулся глубокой ночью. Под глазами были синяки. Глаза лихорадочно блестели. Мамаша в салопе и ковровом платке топала валенками. Красивый иней сверкал на стенах.
– Достал?
– Достал. Почти достал. Обещали в…
– Дай два литра и сотню «Казбека».
– Не дам.
– Но почему же, Васенька? Ведь вымерзнем.
– Принципиально. Я знаю, для чего вам водка и папиросы! – закричал Антошкин. – Вы хотите взятку дать!
– Замерзнем.
– Пусть замерзнем. Но взятки давать не будем.
– Как хочешь, Васенька.
На рассвете Антошкин вскочил. Руки у него были красные, как морковка. На волосах сверкал иней. Он бросился к постели мамаши, долго рылся в шубах, половиках, коврах, перинах и, наконец, откопал старушку…
– Мамаша… – хрипло сказал он. – Если бы я жил в другом доме… Но в нашей конторе засели жулики. Мамаша, не могу больше! Черт с ним! Берите два литра и сотню «Казбека».
– И умница, Васенька! Давно бы так!
Мамаша поспешно оделась. То есть, вернее, разделась: сняла с себя лишнюю шубу, положила в котомочку два литра доброй московской водки и сотню «Казбека», перекрестилась и деятельной старушечьей походкой засеменила к дверям.
Через час во дворе раздался грохот сваливаемого угля, и бодрый молодой человек с черным носом ворвался в комнату:
– Вы Антошкин?
– Я Антошкин.
– Распишитесь.
– А что?
– Ничего. Распишитесь здесь и здесь. Уголек вам привезли. Счастливо оставаться! Грейтесь на здоровье. У нас это быстро.
От молодого человека приятно попахивало доброй московской, и во рту дымился «Казбек».
1944
Хороший пример
Так в ненастные дни собирались они часто.
Гнули, бог их прости, от пятидесяти на сто.
А.С. Пушкин
Седьмого февраля в красном уголке на станции Жемчужная, Мурманской железной дороги, на общем собрании некоторые члены союза, при усердном участии председателя месткома Гусарова и предкульткомиссии Павлова, дружно приступили к игре в лото. Деньги лежали тут же, на столе.
Представитель молодежи при месткоме комсомолец Сечин, не довольствуясь медленной игрой в лото, организовал свой кружок «в очко».
Рабкор
Предместкома Гусаров потряс над головой мешочком с номерками лото и сообщил:
– Товарищи! Общее собрание открыто. Попрошу деньги на бочку. Предкультком, докладывай.
– Мерси. Я уже вчера докладывал. Сорок рублей из подотчетных сумм доложил.
– Ладно. Авось сегодня отыграешься. Докладывай! Товарищи, получайте карточки. По полтиннику штука. Выдача двадцать рублей.
– Разрешите задать технический вопрос?
– Задавай.
– Играть как будем – с котлом или без котла?
– С котлом.
– Докладывай!
– Гм… Извините, товарищи, я плохо готовился к докладу и ограничусь лишь сухими цифрами…
– Вот именно, докладывай сухие цифры. Их-то нам и нужно.
– Итак, прошу внимания. Пять, двадцать один, сорок, девяносто девять, дедушка. Двадцать четыре, семнадцать, палочки…
– Не так быстро. Не успеваю закрывать.
– У меня… квартира!
– И у меня… квартира!
– И у меня – квартира!
– А у меня – две квартиры!
– В таком случае предлагаю организовать жилищное товарищество.
– Этого вопроса на повестке нет. Продолжаю. Семьдесят один, восемнадцать, сорок три…
– Я выиграл!
– Тьфу! Везет, негодяю! Проверим.
– Пять, двадцать один, девяносто девять…
Комсомолец Сечин презрительно покосился на играющих в лото взрослых, сплюнул в красный уголок и сказал:
– Тоже игру нашли! Сплошная канитель! Чтоб выиграть какую-нибудь паршивую десятку, надо сидеть два часа. Непроизводительная трата времени! Неорганизованность производства! Головотяпство! Я вам сейчас покажу, ребятки, как надо заседать. Ванька, тащи сюда карты!
– А что такое, лекция по географии будет?
– При чем тут география! Тащи игральные карты. Товарищи, записывайтесь все в организованный мною кружок любителей «очка».
– Есть такое дело!
– Деньги на бочку.
– Саша, держи банк.
– Чтоб я? Да комсомолец? Да держал? Да банк? Ни за что! Ищи себе другого империалиста.
– Ну, ежели так, дело другое. Итак, ребята, держу банк. В банке трешка.
– Сдавай!
– Тебе, мне, тебе, мне, тебе…
– Что ж ты мне все белогвардейских королей подсовываешь? Это не по-товарищески.
– А ты их бей чрезвычайными тройками.
– У меня чрезвычайная девятка. Даешь трешницу!
– Банк сорван! Кто следующий? В банке десятка. Тебе, мне, тебе, мне… Выиграл. Даешь десятку!
– Это я понимаю! Это заседание! Это производственность! Даешь дальше. В банке тридцать дубков!
А пионеры в коридоре организовали кружок игры на орехи.
– Вася, готов?
– Всегда готов!
– Правильно. Гони орехи!
Кассир на скорую руку открыл в помещении кассы небольшую, но уютную рулетку и кричал:
– Товарищи пассажиры! Делайте вашу игру! Ставьте билеты! Плацкарты не принимаются. Игра сделана.
Пассажиры ломились в окошечко.
Было тихо, но весело.
Станция Жемчужная процветала.
1926
Шахматная малярия
Ах, обыватели, обыватели! Ну, скажите честно, по совести, положа руку на сердце: что вам шахматы? что вы шахматам?
И тем не менее обывательский нос считает своим священным долгом с громким сопением сунуться в блестящую, классическую, мудрую клетчатую доску.
– Как вам нравится?
– Ну?
– Ильин-Женевский!
– Ну?
– Капабланку!!
– Ну?
