Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 42. Александр Курляндский - Олешкевич
Раздался перезвон колокольчиков. По улице ехала лошадь. В телеге на колесах-дутиках сидели четверо. Зябко съежившись, почти засыпанные снегом…
Я бросился на улицу, пытался догнать лошадь. Но она растаяла в снежном тумане…
Жуткий звон раздался за моей спиной. Сзади стоял трамвай-снегоочиститель. Водитель беззвучно кричал и бил кулаком в стекло…
Странные вещи стали происходить со мной после того, как я взял ключ от бабушкиного сундука.
Однажды я пошел в магазин. Во дворе Борька Румянов катался на велосипеде. И не просто катался, он всем своим видом показывал, что у него есть велосипед, а у меня — нет.
«Чтоб ты лопнул!» — подумал я.
И в ту же секунду у велосипеда лопнула шина, а Борька, пролетев через руль, приземлился в цветочный газон.
Когда я спускался по переулку, из подворотен выскакивали черные кошки и шли за мной, высоко подняв хвосты. Ничто на них не действовало: ни крики, ни брошенные камни.
В магазине, у рыбного прилавка, я встретил француженку. Всегда, когда мы встречались, ее лицо искажалось привычным страданием.
— Здрасьте, Нина Николаевна…
— Бонжур, мон ами.
Я стал думать, что бы ей этакое ответить по-французски, но в магазине раздался крик. Кричала кассирша.
Через весь отдел в мою сторону шла цепочка черных кошек. У кошек были перископами подняты хвосты, зеленые глазищи полыхали!
Кассирша визжала:
— Вот, вот, вот! Вот кто у нас таскает селедку!
Ночью я неожиданно проснулся. Все было как обычно: посапывал за шкафом папа, подрагивал на обоях свет от уличного фонаря. И все же меня не покидало ощущение тревоги, будто сейчас что-то должно произойти…
Я просунул ноги в тапочки и пошел туда, «куда царь пешком ходит». Только я зажег свет и открыл дверь, как раздался внятный и отчетливый бой часов. Било двенадцать.
Ноги сами собой повели меня на кухню. Я подошел к сундуку и открыл крышку.
На первый взгляд внутри не было ничего необыкновенного. В образцовом порядке лежали всякие травки, веточки, засушенные мотыльки. Три левых залатанных валенка, миска, черный с серебряным узором платок, зазубренная деревянная ложка, иголка для примуса, два пожелтевших трамвайных билета, соломенная шляпка с вуалью, гусиные перья, леска с крючком. Всего не пере числишь. Самые обыкновенные вещи, которые давно пора было выбросить на помойку.
И тут мне в лицо как горячий воздух подул. Все вещи в сундуке как по команде поменялись местами, выстроились в строгом порядке. Я вдруг понял, что каждая травка, каждая вещь имеет второе, тайное значение. И я даже знал — какое. Я знал, как и что надо делать, чтобы проявилась ее тайная суть.
Осторожно, на цыпочках, я вернулся в комнату. Стараясь не разбудить палу, достал фотографию класса. В центре, как и положено классной руководительнице, сидела француженка. Я аккуратно вырезал ее ножницами.
Потом вновь выскользнул в кухню, достал пакет с «привораживающей травкой». Заварил траву кипятком. Накрыл стакан черным платком с серебряным узором. Через несколько секунд платок всплыл в воздух, покачался и черной птицей скользнул обратно в сундук.
Я перелил зелье в маленький пузырек из-под валерьянки. Содержимое целого стакана уместилось в малюсеньком пузырьке, но я уже ничему не удивлялся.
На следующий день на большой перемене я зашел в учительский буфет.
Нина Николаевна сидела за крайним столиком и ела сосиски с капустой.
«Как бы напоить ее травкой?» — размышлял я, посматривая на стакан с чаем. '
— Тебе чего, Новиков? — спросила она. — Все равно вызову.
— Очень хорошо, — сказал я, приближаясь к стакану с чаем. — Обязательно, обязательно вызовите!
Нина Николаевна потянулась за ложечкой, а я незаметно перелил пузырек в чайный стакан.
Тут Нина Николаевна заметила пузырек.
— А я и не знала, Новиков, что ты — сердечник.
Я спрятал пузырек в карман.
— Прихватывает иногда… Нагрузки у нас большие.
Нина Николаевна отхлебнула чай и как-то странно взглянула на меня.
— Надо же… А я думала, ты обыкновенный лодырь.
Когда прозвенел звонок и Нина Николаевна вошла в класс, сердце мое бешено заколотилось.
— Новиков, — сказала Нина Николаевна. — ты выучил урок?
— Да, — сказал я.
— Хорошо. Я тебе верю.
И против моей фамилии появилась первая в жизни пятерка. Прозвенел звонок, мы с Вовкой Сурковым вышли из школы.
— Ну? — сказал Вовка. — Рассказывай.
Вовка был моим другом. Его отец, генерал артиллерии, иногда заезжал за ним на служебной машине. Вовка пошел не в отца. Ни внешностью, ни содержанием. Двоечник и лоботряс, без какой бы то ни было цели в жизни, как я теперь понимаю. Но тогда мы просто дружили…
— Пятерку как получил? — спросил Вовка.
— Я учил. Вов…
— Эх ты, — обиделся Вовка.
Он хлопнул себя портфелем по боку и с гиканьем умчался прочь… Я шагал, глядя в землю перед ногами: раздавленная папиросина… билет на автобус… щепка…
— Новиков! — Передо мной стояла француженка. Очевидно, она поджидала меня. На туфельках была грязь, значит, она вышла из проходного двора, а не просто встретилась со мной на улице.
— Ты сегодня что делаешь?
Француженка открывала и закрывала сумочку, щелкая блестящими шариками.
— Я слышала, у вас трудная жизнь, мама в отъезде… Хочешь, я вам помогу? Я очень вкусно готовлю… Новиков…
— Спасибо. У нас папа готовит. Тоже очень вкусно. И яичницу, и омлет, и молоко…
— Зря ты, Новиков…
Мы молча шли по улице.
— Почему мы не можем дружить?
И тут я заметил Вовку Суркова. Он выглядывал из-за дерева и махал мне рукой. Прямо рот до ушей… Подпрыгивал и махал. Когда он только успел забежать вперед?
— Нина Николаевна, — не выдержал я. — Ну какая может быть между нами дружба? Вы — учительница, я — ученик.
— И что? История знает немало примеров. Древнегреческого философа Сократа связывала с учениками самая настоящая дружба. Вплоть до его смерти от яда.
— То когда было — при царе Горохе?
— При каком Горохе? — обиделась Нина Николаевна. — При правителе Перикле.
— Вот именно. А теперь подумают, что я ваш «любимчик».
— «Любимчик»…
Нина Николаевна засмеялась:
— Хорош «любимчик»! За всю жизнь — первая пятерка.
Мы подошли к воротам дома. Теперь надо было войти в ворота, пересечь весь двор, и только там, во флигеле, был мой подъезд. Как назло, во дворе было полным-полно народу. Весна, все выползли на солнышко. Борька Румянов катался на велосипеде. Готовил свою «бээмвэшку» к сезону тети-Пашин муж, а на лавочке — весь «цвет» двора, в платочках, косыночках, расстегнутых пальто…
— Нина Николаевна, я сейчас…
Я покрутился на месте и кинулся в ближайший подъезд.
— Куда ты, Новиков, куда?!
Я взбегал по лестнице
