Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая
— Где вы шляетесь, Швейк? Звоню уже третий раз, и никто не отзывается.
— Всех сгонял, господин обер-лейтенант.
— Что, уже пошли?
— Разумеется пошли, но еще не знаю, пришли ли они туда. Может быть, еще раз сбегать.
— Нашли вы взводного Фукса?
— Нашел, господин обер-лейтенант. Вначале он мне сказал «Что?», но после того, как я ему объяснил, что телефонный разговор должен быть краток и ясен…
— Не дурачьтесь, Швейк!.. Ванек еще не вернулся?
— Не вернулся, господин обер-лейтенант.
— Да не орите вы так в трубку! Не знаете, где может быть теперь этот проклятый Ванек?
— Не знаю, господин обер-лейтенант, где может быть этот проклятый Ванек.
— Он был в полковой канцелярии, — но куда-то ушел. Думаю, что, может быть, сидит в кантине[101]. Идите туда за ним Швейк и скажите ему, чтобы он немедленно шел на склад. Да, вот еще что: найдите немедленно капрала Блажека и скажите ему, чтобы он немедленно отвязал Балоуна, и пошлите Балоуна ко мне. Повесьте трубку.
Швейк пошел исполнять приказание, нашел капрала Блажека и передал ему приказание поручика, чтобы он отвязал Балоуна. Капрал Блажек забурчал.
— Чуть что уж, начинают робеть!
Швейк, присутствовал при отвязывании Балоуна и пошел с ним вместе, так как тот шел по дороге к кантине, где Швейк должен был разыскивать старшего писаря Ванека.
Балоун смотрел на Швейка как на своего спасителя, и обещал ему, что будет делиться с ним всеми своими посылками, которые получит из дому.
— У нас скоро будут резать свинью, — сказал меланхолически Балоун. — Любишь колбасу с кровью пли без крови? Скажи, не стесняйся, я еще сегодня вечером буду писать домой. В моей свинье будет так сто пятьдесят кило весу. Голова у ней, как у бульдога, а такие свиньи — самый первый сорт. С такими свиньями в убытке не останешься. Такая порода, брат, не подведет! Сала на ней пальцев на восемь. Когда я был дома, так я сам делал ливерную колбасу, и при этом так, бывало, налопаешься фаршу, что сам чуть по лопнешь. В прошлом году я зарезал свинью, которая весила сто шестьдесят кило. Это, брат, была свинья! — сказал он патетически, крепко пожимая руку Швейку на прощанье. — А выкормил я ее на одной картошке и сам диву давался, как она у меня быстро жирела. Окорока я сначала положил в рассол. Такой кусок поджаренной ветчинки, полежавшей в рассоле, да с картофельными кнедликами, посыпанными шкварками, да с капустой!.. Пальчики оближешь! Сколько после этого пивка можно выпить!.. Не жизнь, a рай! Что после этого человеку еще нужно? И все это у нас отняла война.
Бородатый Балоун тяжело вздохнул и пошел в полковую канцелярию, а Швейк отправился по старой липовой аллее к кантине.
Старший писарь Ванек с блаженным видом сидел в кантине и разъяснял знакомому писарю из штаба, сколько можно было заработать перед войной на эмалевых и клеевых красках. Штабной писарь был вдребезги пьян. Днем приехал один богатый помещик из Пардубиц, сын которого был в лагерях, заплатил ему хороший куш и все утро до обеда угощал его в городе.
Теперь писарь из штаба сидел в полном отчаянии, что у него пропал аппетит, не соображал, о чем идет речь, а на трактат об эмалевых красках совсем не реагировал.
Он был занят собственными размышлениями и ворчал себе под нос, что железнодорожная ветка должна была бы итти из Тршебони в Пилигримов и потом обратно.
Когда вошел Швейк, Ванек еще раз попытался в цифрах объяснить штабному писарю, сколько можно заработать на одном килограмме цементной краски на постройках, на что штабной писарь ответил совершенно из другой оперы:
— На обратном пути он умер и оставил после себя только письма.
Увидев Швейка, он принял его за кого-то, на кого имел зуб, и начал обзывать его чревовещателем.
Швейк подошел к Ванеку, который был тоже навеселе, но при этом он был приветлив и мил.
— Господин старший писарь, — отрапортовал ему Швейк, — немедленно идите в цейхгауз, там вас ждет уже взводный Вольф[102] с десятью рядовыми на предмет приемки консервов. Ноги в руки, бегом — марш! Господин обер-лейтенант телефонировал уже два раза.
Ванек рассмеялся.
— Деточка ты моя, что я идиот, что ли? Ведь за это мне пришлось бы самого себя изругать, ангел ты мой! Времени на все хватит. Над нами ведь не каплет, золотце мое! Пусть обер-лейтенант Лукаш сначала отправит с мое маршевых рот — тогда пусть и разговаривает. и тогда он ни к кому не будет зря лезть со своим «бегом марш!» Я уже получил приказ в полковой канцелярии, что завтра едем, что надо укладываться и получать на дорогу провиант. А что ты думаешь я сделал? Я самым спокойным манером зашел сюда выпить четверку вина. Сидится мне здесь спокойно, и пусть все идет своим чередом. Консервы останутся консервами, выдача — выдачей. Я знаю продовольственный магазин лучше, чем господин обер-лейтенант, и разбираюсь в том, что говорят между собою офицеры на совещании у господина полковника. Ведь это только господину полковнику чудится, что будто в продовольственном магазине имеются консервы. На складе нашего полка никогда запасов консервов не было и доставали мы время от времени или из бригады или одалживали у других полков, какой только подвернется под-руку. Одному только Бенешевскому полку мы должны больше трехсот коробок консервов. Хе, хе! Пусть на своих совещаниях они говорят, что им вздумается. Куда спешить? Ведь все равно, когда туда наши придут, каптенармус скажет им, что они с ума спятили. Ни одна маршевая рота не получила на дорогу консервов. Так, что ли, ты, старая картошка? — обратился он к штабному писарю.
Тот, очевидно, или засыпал или на него нашел небольшой припадок белой горячки; он ответил:
— Она шла, держа над собой открытый зонт.
— Самое лучшее, — продолжал старший писарь Ванек, — на все это махнуть рукой. Если сегодня в полковой канцелярии сказали, что завтра трогаемся, так этому не может поверить и малый ребенок. Можем мы разве уехать без вагонов? При мне еще звонили на вокзале. Там нет ни одного свободного вагона. Выходит все точь в точь, как с последней маршевой ротой. Сидели мы тогда два, дня на вокзале и ждали, пока над нами кто-нибудь смилуется и пошлет нам поезд. А потом мы не знали, куда поедем. Даже сам полковник ничего не знал. Уж мы проехали потом всю Венгрию, и опять никто не знал: поедем мы в Сербию ила в Россию. На каждой станции говорили по прямому проводу со штабом дивизии. А были мы только заплаткой. Пришили нас наконец где-то у Дукла. Там нас вдребезги разбили, и мы снова поехали формироваться. Только не торопиться! Со временем все выяснится, а пока нечего спешить. Дайте еще вина! Вино у них здесь замечательное, — продолжал Ванек, не слушая, как про себя бурчит штабной писарь:
— Поверьте, до сих пор я мало видел радости в жизни. Меня удивляет этот вопрос!
— Чего же по-пустому беспокоиться об отъезде маршевого батальона. У первой маршевой роты, с которой я ехал, было все готово в два часа. Другие роты нашего тогдашнего маршевого батальона готовились в дорогу целых два дня, а наш ротный командир лейтенант Пршеносил (франт такой был!) прямо нам сказал: «Ребята, не спешите!» — и все шло как по маслу. Только за два часа перед отходом поезда мы начали укладываться. Самое лучшее подсаживайтесь..
— Не могу, — с геройской самоотверженностью ответил бравый солдат Швейк. — Я должен итти в канцелярию. А вдруг еще кто-нибудь по телефону позвонит?
— Ну идите, мое золотце. Но только запомните раз навсегда, что это некрасиво с вашей стороны и что настоящий ординарец никогда не должен быть там, где он нужен. Никогда не исполняйте так рьяно своих обязанностей. Поверьте, душка, нет ничего хуже суетливого ординарца, который бегает и суетится за всех.
Но Швейк был уже за дверьми и спешил в канцелярию своей роты.
Ванек остался одиноким, так как никак нельзя было сказать, чтобы штабной писарь составлял ему компанию. Последний совершенно уединился и бормотал, гладя графин от вина, самые удивительные вещи без всякой связи между собой.
— Я много раз проходил по этой деревне, но и понятия не имел о том, что она существует на свете. Через полгода я сдам государственные экзамены и получу степень доктора философии… Я стал старым калекой. Благодарю вас, Люси. Если вы появитесь в хорошем издании, может быть, найдется кто-нибудь, кто помнит это.
Старший писарь от скуки стал барабанить какой-то марш, но долго скучать ему не пришлось: дверь отворилась, и вошел повар с офицерской кухни Юрайда. Юрайда сел на стул.
— Мы сегодня получили приказ, — залопотал он, — запастись на дорогу коньяком. Так как у нас не было оплетенной бутыли, то нам пришлось опорожнить одну бутыль с ромом. Пришлось-таки здорово приналечь! Вся прислуга в лежку! Я обсчитался на несколько порций. Полковник опоздал, и ему ничего не досталось. Так ему там теперь делают омлет. Вот я вам скажу комедия!
