Йозеф Лада - Картинки похождений бравого солдата Швейка
«Habent sua fata libelii»[1]) — это мудрое древнее изречение как нельзя более подходит к великолепной эпопее смеха и насмешки, которая в середине 20-х годов нашего века ввела в мировую литературу новый, ставший бессмертным образ «непризнанного героя без славы и истории Наполеона». Ибо «Похождения бравого солдата Швейка» имеют свою судьбу! И, к слову сказать, не без интересных похождений…
Историки литературы подробно исследуют, как из первой, еще черновой заготовки Швейка — официально признанного идиота, разлагающего императорско-королевскую армию исключительно своим верноподданическим стремлением служить государю императору «до последнего издыхания», — через десять лет Ярослав Гашек выковывает героический образ своего «бравого солдата». Теперь уже его Швейк — неистощимый балагур, настоящий сын своего народа, выходец с пражской окраины — в беспощадной пародии высмеивающий прогнившие, рассыпающиеся в труху устои общества. Но не только это. С беспредельным оптимизмом Швейк, обладающий здоровым реалистическим рассудком, выбрасывает на свалку истории иллюзорные ценности буржуазных порядков, осуждает фантасмагорию чиновничьего и военного аппарата и объявляет войну войне! Образ Швейка формируется, оттачивается в процессе претворения превосходного замысла в классическое литературное произведение, становится символом эпохи. От довоенных сатирических рассказов и фельетонов, нередко вызывавших возмущение своей, граничащей с цинизмом, гиперболой, абсурдностью, юмором висельника, автор Швейка переходит к правдивому, прогрессивному и художественно новому видению общественной действительности, к непоколебимой уверенности в победе положительных сил развития общества и человека.
Итак, превращение Швейка в сатирический образ, разящий остротой, неразрывно связан с накоплением жизненного опыта, идейным и политическим созреванием его творца — Ярослава Гашека. И эту зависимость нетрудно проследить, если подробнее ознакомиться с жизнью и творчеством писателя.
Перед первой мировой войной, попытав сначала свое счастье — правда, в течение очень короткого времени и совершенно неудачно, — на чиновничьей стезе, Гашек становится профессиональным журналистом и писателем. Чисто внешне как писатель он обретается на периферии литературы. С гениальной легкостью и остроумием «сыплет из рукава» для газет и журналов бесчисленные рассказы и фельетоны; как все его молодые друзья, он бунтарь и анархист, ведет богемный образ жизни, голодает вместе с ними и вместе с ними бедокурит. Но наряду с этим он все внимательнее присматривается к народной жизни, к жизни горожан и крестьянства. Мировая война умножает эти наблюдения, углубляет и оттачивает до остроты штыка. А затем идейную зрелость и творческий рост завершают идеи Великого Октября.
Пол-Европы и половину Азии исколесил в 1918–20 годах Ярослав Гашек, будучи журналистом и политработником Красной Армии. Вернувшись на родину (в 1920 году), писатель в течение неполных двух лет создает большую часть своего «Швейка». 2 января 1923 года, немного не дожив до сорокалетия, Гашек умирает.
Но судьбу его детища необходимо проследить по линии второго отца Швейка — особенно, перелистывая эту книгу. Сообщающиеся сосуды художественной литературы и изобразительного искусства знают несколько подобных примеров замечательного творческого содружества, когда имя автора литературного произведения, пожалуй, почти невозможно отделить от автора иллюстраций. Швейку все силы своего таланта посвятили два друга, сверстника, выдающихся мастера слова и кисти, близких к родному чешскому народу и глубоко сознающих свою принадлежность к нему — писатель Ярослав Гашек и художник Иозеф Лада.
Личное знакомство Я. Гашека и И. Лады состоялось еще в 1907 году. К тому времени Лада уже пережил самую тяжелую пору своей жизни, это были годы, проведенные в Праге в учении, — сначала у маляра и театрального декоратора, затем у переплетчика, а потом — в течение короткого времени — учебы в Художественно-промышленном училище. Но по-настоящему Лада учится сам. Патриархальный уклад жизни чешской деревни наделил будущего художника редчайшим богатством впечатлений и знаний. Ее жизнь и труд в круговороте времен года, ее мудрость и веселье, отразившиеся в народных обычаях, песнях и преданиях, — все это предопределило оригинальный характер его таланта. Ко времени первой встречи с Гашеком молодой художник уже зарабатывает на жизнь рисунками для газет и юмористических журналов, выполняет первые книжные иллюстрации… Но веяния того времени — стиль «модерн», да и знаменитые тогда на весь мир карикатуристы из таких журналов, как «Симплициссимус», «Ласьет-о-бер», «Флигенде Блеттер», — не позволяют дарованию Иозефа Лады проявиться в полном блеске. Специфика его дарования заключалась в том, что он умел скупо, сжато, но чрезвычайно метко характеризовать своих героев с использованием огромного количества средств выразительности. Простые, может быть даже несколько грубоватые в своей строгости и вместе с тем уверенные линии, столь доходчивый и пленяющий изобразительный язык, одним словом «Лада», появляется вскоре после раннего периода декоративизма. И совершенно внезапно! На самобытность его искусства оказывают влияние обстоятельства и время, когда живет и творит художник. Ладовская манера письма вызвана особыми условиями работы в ежедневной печати, когда необходимо немедленно реагировать на происходящие события. А вместе с тем она отражает превалирующую тенденцию изобразительного искусства той эпохи, подчеркивающую постижимость передачи содержания и ясность формы. Опытным психологом, обладающим даром вызывать сильные эмоции, неотразимым юмористом — таким предстает перед нами Иозеф Лада, совершенный мастер иллюстрации и блестящий карикатурист. Конкретность рисунка, наглядность композиции, включающей в себя самое существенное для передачи характера, физиономии и окружающей среды, никакой импровизации — в этом сильные стороны художника. Весь необозримый макрокосмос людей и людишек, наделенных человеческим обликом обитателей рая и ада, говорящих зверей и птиц, сказочных персонажей ожил в творениях Иозефа Лады. Это черно-белые рисунки — одни, напоминающие своей ударной силой гравюру по дереву, другие — с богатой штриховкой, развертывающейся в орнаментальную сетку; или цветные рисунки нежных тонов, представляющие собой замечательный синтез чешского пейзажа и сельской жизни.
Рисунками в юмористических журналах, иллюстрациями в книгах для больших и маленьких читателей Лада щедро сеет вокруг себя веселье и оптимизм. В основе этого лежат глубокие симпатии, которые автор пытает к человеку. Он понимает его горести и переживания, верит в то, что человек в самой своей основе добр и разумен. Но эти склонности не ограничили творческую сферу Иозефа Лады сценами веселья, идилии и благодушия. Правда, после классиков чешской живописи И. Манеса и М. Алеша это был в первую очередь он, кто воспел чистоту, невинность, чистосердечность и другие лучшие стороны человеческой души, нежное очарование девичества, силу «удалых молодцев», непосредственность детей и мудрость старости. Воспоминания об утраченном рае детства и сказок выливаются в его творчестве в мечту о строе, который будет пестовать и лелеять лишь подлинные и облагораживающие человека ценности. Но тому, что стоит на пути к претворению этой мечты, Лада не дает никакой пощады! Сотни политических рисунков художника показывают, сколь острую социальную критику могут передать его ощетинившиеся линии, с какой лаконичностью и безапелляционностью выносит он окончательный приговор ограниченности, надменности и людской злобе.
Итак, как уже было сказано, с Ярославом Гашеком Лада знакомится в 1907 году. И из большого числа своих друзей именно в его лице он находит самого верного, самого почитаемого друга, а на некоторое время и своего квартиранта, о котором Лада заботился с примерной старательностью. В «Хронике моей жизни» Иозеф Лада писал о первых впечатлениях от этой встречи: «Знакомство это меня обрадовало. Но видом Ярослава Гашека я, право, не был доволен. И это автор тех самых фельетонов? Я представлял себе, по меньшей мере, Вольтера или Викториена Сарду, а тут предо мной предстал молодой человек с лицом почти безо всякого выражения, чуть ли не ребяческим. Тщетно я высматривал в его кругленькой физиономии привычные черты сатириков: хищный нос, тонкие губы и лукавые глаза. Недоставало и сардонического смеха. Гашек скорее оставлял впечатление заурядного сынка из хорошей семьи, которого хорошо питают и который не любит забивать себе голову какими бы то ни было проблемами. Лицо почти женское, безусое и бесхитростное, открытый взгляд, все скорее напоминало наивного первоклассника, нежели гениального сатирика. Но так человек думал лишь до тех пор, пока Гашек не начинал говорить. Стоило ему что-нибудь сказать, хотя бы только подать реплику, она всегда оказывалась такой остроумной, оригинальной и меткой, что это немедленно выводило из заблуждения и каждый должен был сказать про себя: «Эге, парень, да ты не промах!»
