Джон Барт - Плавучая опера
XXI. С ХОЛОДИЛЬНИКОМ НА ПОЛЮС
Когда - помните? - в полдень 2 февраля 1930 года я пришел из своей конторы и, обыскав дом, нигде не нашел отца, пока не спустился в погреб, где один конец его брючного ремня был закреплен на балке, а другой обмотался вокруг горла, на нем и пятнышка грязного не оказалось, хоть погреб у нас ужасно пыльный. Костюм был отглажен безукоризненно, нигде на нем ни морщинки, а волосы тщательно расчесаны и уложены, вот только лицо почернело да глаза выкатываются. И вообще, замечательный порядок, если не обращать внимания на опрокинутый стул - отец его отпихнул ногами, - в погребе.
А вот про оставшееся наследство этого не скажешь. Коротко говоря, выяснилось, что наследства вовсе и нет. История до того заурядная, что, может, и незачем на ней останавливаться, хотя заурядность как раз делает ее такой достоверной и нерадостной. У отца были приличные сбережения, которые еще увеличились после удачных биржевых операций, - он занимался ими с 25-го года по 27-й. Но он не верил, что так будет продолжаться, поэтому решил все сразу пустить в оборот, а потом выйти из игры. С этой целью он заложил всю недвижимость, включая летний коттедж с участком на острове Фенвик, а также несколько делянок на лесных разработках, постарался взять под залог побольше, и вырученная сумма до последнего цента пошла на рынок бумаг. В начале 1929-го курс зашатался, правительственные уполномоченные принялись дружно нас уверять, что в целом с экономикой полное благополучие, а отец заложил теперь уже городской дом и землю, взял ссуду в счет своей страховки, а также подзанял что мог у друзей, способных одолжить деньги. И все, что собрал, тоже бросил на рынок бумаг. Хотя нет, не все: договорился с Гарри Бишопом, что пять тысяч долларов будут положены в сейф на мое имя, - видно, боялся, что не удержится, ухнет и эти деньги, если будут мозолить глаза.
Затем произошел биржевой крах. Само собой, все кинулись к юристам, чтобы по суду вернуть одолжен ное, только платить-то юристам было нечем, да часто и взыскивать не с кого. С отца причитались какие-то суммы не меньше как по четырем залоговым квитанциям и по бесчисленным долговым обязательствам, а у него ни цента не осталось. Со всех сторон ему грозили штрафы за просрочку платежей да иски о компенсации. Похоже было, придется ему попрощаться с летним коттеджем, с делянками, семейным особняком, машиной - в общем, со всем, что нажил. Общая сумма его задолженности приближалась где-то к 35 000 долларов. Шло к тому, что он будет вынужден ночевать в конторе, возвращаясь туда из суда, и штопать протершиеся рукава. Скорее всего не судьба ему вернуть былую прочность положения и респектабельность, ей сопутствующую. Тяжело с таким примириться: уж очень горькая пилюля. Отец не смог ее проглотить - предпочел повеситься.
Вы допускаете, что отец ваш может покончить с собой из-за такой, в общем-то, чепухи и глупости, как нехватка денег? У вас хватит силы духа поднять стул, который он оттолкнул, когда лез в петлю, и поставить на место? А ремень на шее кухонным ножом разрезать сможете? Волоком дотянуть тело отца до постели, на которой он вас зачал, уложить, пальцами нащупать под темневшей, оплывающей плотью пуговицу, чтобы расстегнуть воротничок рубашки, - тоже сумеете? Читатель, по сию пору не могу я без содрогания вспомнить один летний день, когда мне было пять лет. Отец (на нем был выходной костюм) рубил за домом головы цыплятам: схватит петушка и, держа за ноги, бац его на эшафот, то есть на пень от спиленного дерева, тот крылышками вовсю бьет, а отцу хоть бы что, шарах старым топором, который он поближе к острию ухватывал, и одним махом головку долой, неслышно так. Головка на пне и останется, глазки выпучились удивленно, клюв разинут, словно что-то сказать хочет, а ни звука. А тело, как отец отпускает, еще по двору поскачет с полминуты, несколько метров пробежит и падает. Смотрел я на все это с жадностью, хоть и страшно было.
А отец за ноги птицу обезглавленную поймает и говорит:
- Отнеси Бесси на кухню, ладно?
Я руку протягиваю, онемевшую совсем. И отец мне петуха ногами вперед сует - желтые такие ноги, шершавые, грязные, похолодевшие, в жилах все, в чешуйках, а главное, мертвые уже.
Поверь, читатель, меня тогда стошнило, да и сейчас, если вспомню хоть на минуточку, подташнивать начнет. Ладно, впрочем, вспомнить все-таки можно, хоть противно делается. А вот выкатившиеся отцовские глаза собственными ладонями закрывать - это как? На глазах-то уже и сосуды кровяные полопались. Но и то сказать, есть ведь грубая изнанка жизни, что уж тут вопросами разными мучиться. Я терпел и ждал, пока все кончится.
Разумеется, оказалось полно долгов. Коттедж на Фенвике? - забирайте! Лесные делянки? Пес с ними. Дом? Машина? Страховка? Да подавитесь. Над свежей отцовской могилой о пустяках не задумываешься, только о причинах, к такому приведших. И я терпел и ждал.
В конторе Гарри Бишоп передал мне конверт, который отец в сейф положил. Я-то обрадовался: вот сейчас, думаю, прочту письмо - и все прояснится, а оказалось, что там просто пять тысяч лежат. Правда, записка тоже была, только я, видно, запомнить ее не захотел - честное слово даю, ни слова из нее не сохранил в памяти, потому что говорились там вещи, о которых мне уж точно знать нежелательно было, не так, как надо бы, говорилось, не тем языком. Вы как находите, пять тысяч достаточно, чтобы отцовские признания из памяти начисто изгнать? По-моему, недостаточно даже за то, что я про всю эту историю по сей день вспомнить спокойно не могу! Он и мне должен остался, не рассчитавшись, - последний его, но уж, будьте уверены, не самый мелкий долг.
Смерть отца меня деморализовала, а вот записка эта с пятью тысячами просто парализовала. Минут тридцать сидел я в конторе, челюсть так и отвисла, - сижу, банкноты разглядываю, и чувство такое, что не деньги в конверте этом заветном лежали, а куча дерьма примерно того же цвета, как кожа на щеках повесившегося. Пять тысяч! Посидел я, посидел, запихнул новенькие бумажки по тысяче обратно в конверт, на котором ни марки, ни адреса, и стал перебирать имена разных людей у нас в округе.
Меня простой вопрос занимал: кто из них самый богатый? Ну конечно, полковник Генри Мортон. И я написал на конверте: полковнику Генри Мортону, фирма "Мортоновские чудесные томаты", Кембридж, Мэриленд, налепил марку за три цента и, задыхаясь, как охромевшая беговая лошадь, понесся к почтовому ящику да бросил свое послание, а сам обедать отправился. И на следующий день переехал в отель "Дорсет".
Происходило это, если не ошибаюсь, в начале марта 1930-го. Очень вскоре звонит мне полковник - мы с ним еле знакомы были.
- Алло! - орет в трубку, как будто никогда в жизни по телефону не говорил. - Алло! Это Тодд Эндрюс?
- Да, сэр, слушаю.
- Алло! Эндрюс? Послушайте, Эндрюс, что это за деньги вы мне прислали?
- Примите от меня в подарок, - говорю.
- Эндрюс? Вы слышите, Эндрюс? Это что еще за фокусы, а?
- Подарок, - повторяю, - просто подарок.
- Как? Алло! Черт, Эндрюс, вы слушаете? Какой подарок? Алло!
- Ну, подарок, - говорю.
На следующий день полковник явился ко мне собственной персоной, ввалившись в кабинет без предупреждения.
- Эндрюс? Так это вы, значит. Слушайте, молодой человек, не знаю, что вы там задумали, только вот что…
- Это подарок, - объясняю. - Просто подарок, ничего больше.
- Подарок? Умом вы тронулись, милый мой. Заберите назад и хватит дурака валять!
Но на стол мне ничего не положил - никаких там купюр, какие в лицо швыряют.
- И не подумаю, - говорю. - Я же вам подарок сделал.
- Подарок! Ну и дела. Значит, подарок? Вы мне, молодой человек, скажите, вы что задумали? Как по-вашему, мне-то что делать с этим?
- Да ровным счетом ничего, сэр, - бубню я. - Я же сказал: это подарок.
- Со мной такие штуки не пройдут, - начинает мне угрожать полковник. - Возьмите, не надо мне ваших денег. И не вздумайте опять присылать.
А на стол опять ничего не кладет.
- Никому и ничем я в жизни обязан не был! - сообщает мне полковник, слегка успокоившись. - И не собираюсь одалживаться.
- Да вы и не одалживаетесь, сэр, - стою я на своем.
- Ну да! А вообще, что вы там выдумали, не знаю, но лучше бросьте. Меня подкупить нельзя. Пусть спросят, почему дела мои неплохо идут, я любому скажу: потому что никому и ничем обязан не был.
- Я вовсе и не думал вас обязательствами связывать, сэр. Просто подарок вам сделал.
- Хочу вам маленький урок преподать, милый мой. - Полковник улыбнулся, словно мысль эта только что его осенила. - Я возьму половину ваших денег, а вы от меня взамен ничего не дождетесь, так-то вот.
- Вы должны взять все, - ответил я. - Подарки назад не беру.
- Хм. Да, юноша, вам еще многому предстоит научиться. Многому! Никогда не связывайте себя чувством, что вы кому-то обязаны.
- Не буду, сэр.
- Тяжелое нынче время, Эндрюс! - затараторил полковник. - Отвратительное. Заводы останавливаются. Кто же будет деньги на ветер швырять! Нет, вы что-то такое задумали. Верно говорю? А?
