Том Шарп - Уилт
— Заставь его встать, крошка. Ты заслужил развлечение. — Она принялась ласкать его. — Помнишь старые денечки?
Гаскелл помнил и почувствовал, что слабеет. Салли наклонилась и прижала его к койке.
— Салли тебя полечит, — сказала она и расстегнула пуговицы у него на рубашке.
Гаскелл попытался увернуться.
— Если ты думаешь…
— А ты не думай, золотце, — сказала Салли и расстегнула ему джинсы. — Пусть только он встанет.
— Боже мой, — пробормотал Гаскелл. Запах духов, пластик, маска на лице и ее руки будили древние фантазии. Он безвольно лежал на койке, пока Салли раздевала его. Он не сопротивлялся, даже когда она перевернула его лицом вниз и соединила его руки за спиной.
— Связанная крошка, — сказала она тихо и потянулась за куском шелка.
— Нет, Салли, не надо, — слабым голосом бормотал он.
Салли мрачно улыбнулась и, обмотав его запястья шелковой тряпкой, крепко связала ему руки. Гаскелл жалобно простонал. — Ты делаешь мне больно.
Салли перевернула его.
— Да ты же тащишься от этого, — сказала она и поцеловала его. Снова сев на койку, она стала его гладить. — Тверже, крошка, еще тверже. Подними моего возлюбленного до неба.
— О, Салли.
— Вот молодец, крошка, а теперь позаботимся о водонепроницаемости.
— Не надо. Мне так больше нравится.
— Я так хочу. Мне это нужно, чтобы доказать, что ты любил меня, пока смерть не разъединила нас. — Она наклонилась и надела на него презерватив.
Гаскелл не сводил с нее глаз. Что-то было не так.
— А теперь шапочку. — Она протянула руку и взяла купальную шапочку.
— Шапочку? — спросил Гаскелл. — Зачем? Я не хочу ее надевать.
— Да нет же, хочешь, сердце мое. Так ты больше похож на девушку. — Она надела шапочку ему на голову. — А теперь дело за Салли. — Она сняла бикини и опустилась на него. Гаскелл застонал. Она была великолепна. Он уж не помнил, когда она последний раз была так хороша в деле. И все же он был напуган. Было что-то в ее глазах, чего он не замечал раньше.
— Развяжи меня, — взмолился он, — руке больно.
Но Салли только улыбнулась и продолжила вращательные движения. — Только когда ты кончишь и уйдешь, крошка Джи. Когда для тебя все будет в прошлом. — Она опять задвигала бедрами.
— Давай, кончай быстренько. Гаскелл вздрогнул.
— Порядок?
— Порядок, — кивнул он.
— Теперь навсегда, крошка, — сказала Салли. — Теперь все. Ты перешел рубеж от настоящего к прошлому.
— От настоящего к прошлому?
— Ты пришел и ушел, пришел и ушел. Теперь только вот что осталось. — Она протянула руку и взяла кувшин с грязной водой. Гаскелл повернул голову, чтобы посмотреть на него.
— А это еще зачем?
— Для тебя, крошка. Молоко речной коровки. — Она слегла подвинулась вперед и уселась ему на грудь. — Открывай рот.
Гаскелл Прингшейм в ужасе уставился на нее, пытаясь вывернуться. — Ты с ума сошла, совсем взбесилась.
— Лежи спокойно — и тогда не будет больно. Все скоро кончится, любовь моя. Смерть от естественных причин. В постели. Ты войдешь в историю.
— Ах ты сука, проклятая сука…
— Сам ты пес поганый, — ответила Салли и начала лить воду ему в рот. Затем поставила кувшин на пол и натянула купальную шапочку ему на лицо.
* * *Для разъяренного человека, в желудке которого болталось с полбутылки виски, святой отец Джон Фрауд греб на удивление споро. Чем ближе он подплывал к презервативам, тем больше он распалялся. И дело было не в том, что вид этих штук заставил его понапрасну испугаться за состояние своей печени (теперь, когда он был совсем близко, он видел, что они действительно существовали). Пожалуй, все дело было в том, что он придерживался доктрины о сексуальном невмешательстве. С его точки зрения, если верить Книге Бытия, Бог создал совершенный мир, который с той поры только и делает, что катится в пропасть. А не верить Книге Бытия нельзя, иначе вся Библия теряет смысл. Отталкиваясь от этого фундаменталистского постулата, святой отец Джон Фрауд, хаотически пробираясь через Блейка, Хоукера. Ливиса и других богословов-обскурантов, пришел к убеждению, что все чудеса современной науки от дьявола и что спасение лежит в том, чтобы тщательно избегать всех материальных достижений со времен Ренессанса и кое-чего до того, и что природа куда менее кровожадна, чем современный механизированный человек. Иными словами, он был уверен, что конец света в виде ядерной катастрофы не за горами и что его долг христианина возвещать об этом. Проповеди на эту тему, читавшиеся с устрашающим пылом, и привели к его изгнанию в Уотеруик. Сейчас, выгребая вверх по проливу Ил, он был полон молчаливой ярости, направленной против презервативов, абортов и тех зол, которые несет в себе сексуальная вседозволенность. Все они были причинами и признаками — причинными признаками — того морального хаоса, в который превратилась наша жизнь. И еще эти туристы. Святой отец ненавидел туристов. Они поганили маленький рай его прихода своими лодками, транзисторами и через край бьющим весельем. А туристы, которые осквернили вид из окна его кабинета надутыми презервативами и непонятными посланиями, были просто мерзостью. Когда он заметил катер, он был в таком настроении, что шутить с ним было опасно. Быстро подплыв к катеру, он привязал лодку к поручням и, подняв сутану выше колен, перебрался на палубу.
* * *В каюте Салли смотрела на купальную шапочку. Она то раздувалась, то снова опадала, то расширялась, то прилипала к лицу Гаскелла. Салли аж передернуло от удовольствия. Теперь она самая-самая свободная женщина в мире. Гаскелл умирал, и она могла делать с миллионом долларов все, что пожелает. И никто не узнает. Он умрет, она снимет шапочку, развяжет его и спихнет тело в воду. Гаскелл Прингшейм умрет естественной смертью: он утонет. Тут дверь каюты открылась и в проеме возник силуэт преподобного отца Джона Фрауда.
— Какого черта… — пробормотала она и соскочила с Гаскелла.
Святой отец стоял в нерешительности. Он намеревался высказаться, и он это сделает, но он явно застал врасплох очень голую женщину с безобразно размалеванным лицом в момент ее совокупления с мужчиной, на первый взгляд, вовсе без лица.
— Я… — начал он было, но остановился. Мужчина скатился с койки на пол и извивался там самым необычным образом. Святой отец в ужасе смотрел на него. У человека не только не было лица, но и руки были связаны за спиной.
— Дорогой друг, — начал викарий, возмущенный этой сценой, и взглянул на голую женщину, ожидая объяснений. Она смотрела на него с ненавистью. У нее в руках оказался большой кухонный нож. Святой отец, спотыкаясь, ретировался на палубу. Женщина надвигалась на него, держа нож перед собой двумя руками. Определенно сумасшедшая. Да и мужчина на полу тоже. Он катался по полу и вертел головой из стороны в сторону. Купальная шапочка слетела, но святой отец в этот момент торопливо перебирался через борт в лодку и этого уже не видел. Он успел отвязато лодку прежде, чем ужасная женщина бросилась на него, и начал быстро грести в сторону, забыв, что он собирался сказать. Стоя на палубе, Салли осыпала его ругательствами, а за спиной в дверях каюты появился какой-то темный силуэт. Викарий был благодарен Богу за то, что теперь у мужчины было лицо, правда, не очень приятное, скорее ужасное, но лицо. Он приближался к женщине с какими-то страшными намерениями. В следующий момент эти намерения были осуществлены. Мужчина бросился на нее, нож упал на палубу, женщина пыталась ухватиться за борт, но промахнулась и соскользнула в воду. Больше святой отец ждать не стал. Он размашисто погреб прочь. Ему было безразлично, что за сексуально извращенную оргию он прервал, а размалеванные женщины с ножами, которые обзывали его, кроме всего прочего, мудозвоном и разъебаем, не вызывали в нем симпатии, даже если объект их мерзкой похоти спихивал их в воду. Кроме того, они — американцы. Святой отец тратить время на американцев не желал. Они воплощали в себе все, что святому отцу не нравилось в современном мире. Испытывая все возрастающее отвращение и неудержимое желание припасть к бутылке с виски, он добрался до причала и привязал лодку.
Оставшийся на катере Гаскелл перестал орать. Священник, спасший ему жизнь, проигнорировал как его хриплые мольбы о дальнейшей помощи, так и Салли, стоящую по пояс в воде рядом с катером. Пусть там и остается. Он вошел в каюту, изловчился запереть связанными руками дверь и огляделся в поисках чего-нибудь, чем бы разрезать шарф. Он все еще был очень сильно напуган.
* * *— Правильно, — сказал инспектор Флинт, — и что ты потом сделал?
— Поднялся и прочел воскресные газеты.
— Потом?
— Съел тарелку овсянки и выпил чаю.
— Чаю? Ты уверен, что чаю? В прошлый раз ты сказал — кофе.
