Том Шарп - Уилт Непредсказуемый
– Не волнуйтесь, мои милые, мама с вами. Все будет хорошо.
Террористы ушли на кухню и оттуда, с безопасного расстояния и с растущей тревогой наблюдали эту сцену. Евин оптимизм они не разделяли.
– Теперь как быть? – спросил Баггиш. – Может, вышвырнуть этих девчонок отсюда?
Чинанда покачал головой. Он не собирался подходить близко к такой мощной даме. Даже со связанными руками Ева выглядела довольно опасно. Чинанде вдруг показалось, что она потихоньку подбирается к нему.
– Ни с места! – приказал он и поднял пистолет.
Зазвонил телефон. Чинанда схватил трубку.
– Что еще нужно? – спросил он Флинта.
– То же самое и я хотел спросить, – сказал инспектор. – Женщина уже у вас, а где обещанные дети?
– Думаешь, мне нужна эта хренова баба? Ты свихнулся!!! – возмутился Чинанда. – Эти гнусные мерзавки не хотят от нее уходить. Поэтому у нас теперь полный набор.
На том конце провода Флинт хихикнул:
– Я не виноват. Мы не требовали освобождать детей. Вы сами предложили…
– Мы бабу тоже не требовали!!! – почти в истерике заверещал Чинанда. – А сейчас приступим к делу! Вы…
– Да брось ты, Мигель. – Флинт решил немного поиздеваться ради удовольствия. – Дела больше не будет. Хочу, чтоб ты знал: если пристрелишь миссис Уилт, я тебе большое спасибо скажу. А в принципе ты, приятель, можешь пристрелить кого хочешь. Тогда мои ребята ворвутся и подстрелят тебя и товарища Баггиша. Только подыхать вы будете долго…
– Фашистский палач!!! – Чинанда нажал на курок пистолета, еще, еще… Пули продырявили висящую на стене таблицу всевозможных лекарственных трав, в большинстве своем сорняков. Ева отнеслась к этому весьма болезненно, а близняшки жутко завыли. У Флинта аж душа в пятки ушла.
– Ты убил ее?! – вскрикнул он, поняв, что такое удовольствие может грозить ему отставкой. Чинанда не ответил.
– Значит, дело все-таки будет. Вы возвращаете нам Гудрун и готовите самолет. Даем вам час на все. С этой минуты шутки кончились. – Он бросил трубку.
– Дерьмо! – зло выругался Флинт. – Звоните Уилту, у меня для него новости.
20
Пока суть да дело, Уилт снова решил изменить тактику. Он перепробовал все роли: безнадежного идиота, деревенского кретина, не исключая, конечно, революционного фанатика. По мнению Уилта, последняя представляла собой самую зловредную разновидность идиотов и кретинов. В результате он сделал вывод, что неправильно подходил к вопросу деморализации Гудрун Шауц. Женщина она идеологически подкованная, к тому же немка. А ведь немецкая общественная мысль – это богатейшие традиции, корнями уходящие в глубь веков, это внушающее трепет культурное наследие, это философы, художники, поэты-мыслители, одержимые познанием смысла и содержания социально-исторического процесса. Тут Уилту в голову пришло, а точнее взбрело странное слово Weltanschauung. Его значения Уилт не знал, да и сомневался, что вообще! кто-либо, знает. Вроде бы связано с мировоззрением, и звучит так же здорово, как и слово Lebensraum – дословно «жилая комната». Хотя на самом деле так называлась оккупированная во вторую мировую Европа, включая ту часть России, которую Гитлер успел прибрать к рукам. После Weltanschauung и Lebensraum ни с того ни с сего вспомнилось Weltschmerz, то есть «мировая скорбь», что, как ни странно, совершенно не противоречит привычке фрейлейн Шауц без зазрения совести начинять свинцом своих противников. Причем всю эту жуткую концептуальную заразу разносили Гегель, Кант, Фихте, Шопенгауэр и Ницше – сифилитик, помешавшийся на сверхлюдях, брунгильдах и прочих биройтских17 валькириях. Уилт как-то заставил себя прочитать «Так говорил Заратустра» и пришел к такому выводу: либо Ницше сам не знает, о чем пишет, либо знает, но пытается это скрыть, прикрываясь за частоколом бессмысленных фраз. С веселой непринужденностью он умел лихо манипулировать различными бессмысленными категориями. Любителям сурового слова должен понравиться Гегель. А после мрачнейшего Шопенгауэра «Король Лир» покажется вам буйным оптимистом, оказавшимся под действием веселящего газа. Короче говоря, Гудрун Шауц – просто несчастная женщина. Можно до посинения трепаться обо всех ужасах мира – она и глазом не моргнет. А вот если ее славно позабавить, это наверняка заденет ее за живое. Почему бы и нет? Ведь под маской домашнего ворчуна всегда скрывался Уилт-весельчак.
Итак, в то время, когда Ева в полном смысле слова ввалилась в дом, Гудрун Шауц, съежившись, сидела в ванной, а Уилт донимал свою пленницу хорошими новостями. О том, например, что жизнь вокруг – само совершенство. Гудрун Шауц не соглашалась:
– Как вы можете так говорить! Знаете, сколько в мире голодающих?
– Конечно! Но ведь если кто-то голодает, значит, я – сыт. – (Эту вполне логичную мысль Уилт подцепил у штукатуров из второй группы.) – И, кроме того, раз мы знаем, что кто-то голодает, следовательно, можем как-нибудь помочь. Было бы хуже, если б не знали. Тогда было бы не известно, куда посылать гуманитарную помощь.
– А кто ее посылает? – не подумав, спросила мисс Шауц.
– Америкашки, насколько я знаю, – сказал Уилт. – Думаю, русские тоже посылали бы, если б чего было. А так как нечего, помогают чем могут: посылают кубинцев и танки.:
Пусть голодные людишки стреляют и не думают о пустом брюхе. В конце концов голодают далеко не все. Посмотрите вокруг, ведь жизнь прекрасна.
Гудрун Шауц посмотрела по сторонам, но ничего прекрасного не обнаружила. Ванная комната удивительно походила на тюремную камеру. Но Уилту она ничего не сказала.
– Возьмите, к примеру, меня, – продолжал Уилт, – у меня прекрасная жена и четыре очаровательные дочки…
Гудрун Шауц громко фыркнула, показывая, что верить всем Уилтовым выдумкам она не собирается.
– Может, вы так и не считаете, – сказал Уилт, – но я в этом уверен. А хотя бы я и не прав. Все равно согласитесь: мои девочки – существа жизнерадостные. Пусть некоторым они покажутся несколько неугомонными, зато никто не скажет, что они несчастны.
– А миссис Уилт, видимо, хорошая жена, – с сомнением в голосе сказала Гудрун Шауц.
– По крайней мере, лучшей я не ищу, – ответил Уилт. – Вы не поверите, но…
– Я поверю вам??? Я же слышала, как она вас обзывает… Между вами вечная грызня.
– Грызня? Конечно, наши мнения иногда расходятся, но без этого счастливому браку не бывать. Как говорят у нас в Англии: в споре рождается истина. Выражаясь терминами классиков марксизма: тезис плюс антитезис равняется синтез. Наш синтез – это наше счастье.
– Счастье, – Гудрун Шауц фыркнула, – что такое счастье?
Уилт подумал, как лучше ответить. Лучше не ударяться в метафизику, а объяснить все на простых примерах их жизни.
– Для меня счастье – солнечным морозным утром идти к себе в Гуманитех, когда вокруг прогуливаются утки, зная, что сегодня не предвидится никаких заседаний и лекций; а вечером при луне возвращаться домой, где меня ждет отменный ужин: тушеная говядина и клецки, а потом завалиться в кровать с интересной книжкой…
– Буржуазная свинья. У вас на уме только собственный комфорт.
– На уме у меня не только это, – возразил Уилт, – но вы просили объяснить, что такое счастье. Я и объяснил, как сам понимаю. Хотите, я продолжу дальше?
Гудрун Шауц не захотела, но Уилт продолжил. Он рассказывал о пикниках жарким летним днем на берегу речки; о том, как нашел у букинистов книжку, за которой долго охотился; как радовалась Ева, когда прорастал посаженный ею чеснок, и как он, Уилт, был рад, что она рада. Еще говорил о том, как здорово вместе с дочками наряжать рождественскую елку; просыпаешься на следующий день, а они сидят вокруг тебя и раскрывают коробки с подарками и потом прыгают по комнате с долгожданными новыми игрушками, которые наверняка им надоедят через неделю, и…
Он говорил о простых семейных радостях. Их не суждено испытать этой женщине, но они-то и составляют основу жизни Уилта. Все, о чем Уилт сейчас рассказывал, вдруг приобрело для него смысл, и словно бальзам пролился на душу, заставляя забыть все нынешние страхи и опять почувствовать себя самим собой: просто хорошим человеком, тихим и скромным, женатым на такой же хорошей женщине, только суетливой и изобретательной. И наплевать, если кто-то в этом сомневается. Ведь главное – он такой, как есть, каким стал, благодаря своим поступкам; причем Уилт не мог вспомнить, чтоб хоть раз поступил неправильно. Пусть не всегда получалось, но старался творить добро.
Тем не менее Гудрун Шауц воспринимала все по-другому. Голодная, замерзшая и напуганная, она слушала, как Уилт говорит о простых вещах, и в ней росло чувство нереальности происходящего. Слишком много зверств, творимых ради грядущего счастья на всей земле, повидала она на своем веку, как она могла постичь прелести жизни в семейном мирке? Что можно было ему ответить? Назвать фашистской свиньей? В глубине души она понимала: это пустая трата слов, и по-прежнему молчала. Уилт даже решил ее пожалеть, сократив до минимума несколько приукрашенное повествование о семейном путешествии по Франции, но тут зазвонил телефон.
