Ярослав Гашек - Вторжение Швейка в мировую войну
Утром его все же разбудили и без будильника и ровно в шесть часов Швейка уже отвозили в тюремной карете в областной уголовный суд.
— Поздняя птичка глазки протрёт, а ранняя ж песню поёт, — сказал своим спутникам Швейк, когда тюремная карета выезжала за ворота полицейского управления,
Швейк перед судебными врачами
Чистые, уютные комнатки областного уголовного суда произвели на Швейка самое благоприятное впечатление.
Когда привели Швейка, судья, по врождённой ему любезности, попросил Швейка сесть и сказал ему:
— Так вы, значит, тот самый пан Швейк?
— Я думаю, что им и должен быть, — ответил Швейк, — так как и мой батюшка был Швейк, и маменька — пани Швейк. Я не могу позорить их тем, что буду отрекаться от своей фамилии.
Любезная улыбка скользнула по лицу судебного следователя.
— Хороших вещей вы тут натворили! Много вы греха взяли на душу.
— У меня всегда на душе много грехов, — сказал Швейк, улыбаясь ещё любезнее судебного следователя. — У меня, может быть, ещё больше на душе грехов, чем у вас, вашескородие.
— Это видно по протоколу, который вы подписали, — не менее любезным тоном сказал судебный следователь. — Не оказывали ли на вас давления в полиции?
— Что вы, вашескородие, наоборот. Я сам их спрашивал, должен ли его подписывать, и когда мне сказали, чтоб я подписал, я и послушался. Стал бы я разве драться с ними из-за моей подписи? Пользы бы себе я этим не принёс. Порядок должен быть.
— Вы чувствуете себя, пан Швейк, вполне здоровым?
— Совершенно здоровым. To-есть, собственно говоря, — нет, вашескородие пан следователь, страдаю ревматизмом, натираюсь оподельдоком.
Старик опять любезно улыбнулся.
— Не послать ли вас на освидетельствование к судебным врачам? Как вы думаете?
— Я думаю, мне не так уж плохо, чтобы господа врачи понапрасну теряли на меня время. Меня уж свидетельствовал один доктор в полицейском управлении, нет ли у меня триппера.
— Знаете что, пан Швейк, мы всё-таки рискнём обратиться к судебным врачам. Составим небольшую комиссию, прикажем вас посадить в предварительное заключение, а вы тем временем как следует отдохнёте. Ещё один вопрос. Вы, будто бы, согласно протоколу, заявляли и распространяли слухи о том, что скоро разразится война.
— Разразится, вашескородие, в самое ближайшее время.
— Не страдаете ли вы падучей?
— Простите, нет. Один раз только на Карловой площади я чуть было не упал, когда меня задел автомобиль. Но это было уже давно.
На этом допрос закончился. Швейк подал судебному следователю руку и, вернувшись в камеру, сказал своим соседям:
— Итак, меня за убийство пана эрцгерцога Фердинанда осмотрят доктора.
— Я этим судебным врачам нисколько не доверяю, — заметил господин интеллигентного вида. — Когда я подделывал векселя, я на всякий случай ходил на лекции профессора Гевероха, и когда меня поймали, симулировал паралитика в точности, так, как их описывал нам профессор Геверох: укусил одного судебного врача за ногу, выпил чернила из чернильницы и наделал, простите, господа, за нескромность, в углу перед всей комиссией. Но как раз за то, что я укусил одного из членов этой комиссии за ногу, меня признали совершенно здоровым, и я погиб.
— Судебные доктора — сволочи! — отозвался маленький скрюченный человек, — Недавно как-то случайно выкопали на моем лугу скелет, и судебные врачи заявили, что этот человек был убит каким-то тупым орудием в голову лет сорок тому назад. Мне тридцать восемь лет, а меня арестовали, хотя у меня имеется свидетельство о крещении, выписка из метрической книги и документы из своей общины.
— Я думаю, — сказал Швейк, — что на всё это надо смотреть беспристрастно. Каждый может ошибиться и должен ошибаться тем чаще, чем больше о чём-нибудь размышляет. Судебные врачи — люди, а людям свойственно ошибаться. Как-то в Нуслях, как раз у моста через Вотич, подошёл ко мне ночью один господин, когда я возвращался из трактира «Банзета», и треснул меня дубинкой по голове, и когда я свалился на землю, осветил меня и говорит: «Это не он», да так рассердился за свою ошибку, что огрел меня ещё по спине. Так уж человеку на роду написано — ошибаться до самой смерти.
Комиссия судебных врачей, которая должна была установить, соответствует ли душевное состояние Швейка всем тем преступлениям, в которых он обвиняется, или нет, состояла из трёх необычайно серьезных людей, причём мнение каждого совершенно расходилось со взглядами двух других. Здесь были представлены три разные школы психиатров.
И если в случае со Швейком столкнулись целых три противоположных научных лагеря, то это следует объяснить единственно тем огромным впечатлением, которое произвёл Швейк на всю комиссию, когда, войдя в залу, в которой должно было производиться исследование его душевного состояния, и заметив, что на стене висит портрет австрийского императора, он крикнул:
— Да здравствует государь-император Франц-Иосиф Первый!
Дело было совершенно ясно. Благодаря сделанному по собственному почину заявлению Швейка, отпал целый ряд вопросов, в осталось только несколько важнейших по системе доктора психиатрии Каллерсона, доктора Гевероха и англичанина Вейкинда.
— Радий тяжелее олова?
— Я его, простите, не вешал, — со своей наивной улыбкой ответил Швейк.
— Так. Верите в конец света?
— Прежде я должен увидеть этот конец. Но во всякое случае завтра его ещё не будет, — ответил Швейк.
— А могло бы вы вычислить диаметр земного шара?
— Простите, не смог бы, — ответил Швейк. — Разрешите мне самому задать вам одну загадку. Стоит трёхэтажный дом, в каждом этаже дома по восьми окон, на крыше два слуховых окна и две трубы, в каждом этаже живут по два квартиранта. Теперь ответьте, господа, в каком году умерла у швейцара его бабушка?
Судебные врачи многозначительно посмотрели друг на друга. Тем не менее один из них задал ещё вопрос:
— Не знаете ли, какова наибольшая глубина Тихого океана?
— Извините не знаю, — послышался ответ, — но думаю, безусловно, будет больше, чем под Вышградской скалой на Влтаве.
— Достаточно? — опросил лаконически председатель комиссии.
Но один из членов попросил разрешения всё же задать ещё один вопрос.
— Сколько получится, если умножить двенадцать тысяч восемьсот девяносто семь на тринадцать тысяч восемьсот шестьдесят три?
— Семьсот двадцать девять, — не моргнув, ответил Швейк.
— Я думаю, вполне достаточно, — сказал председатель комиссии. — Можете отвести обвиняемого да старое место.
— Благодарю вас, господа, — ответил Швейк, — мне этого также вполне достаточно.
После ухода Швейка коллегия трёх пришла к единодушному выводу, что Швейк — идиот согласно всем законам, открытым знаменитыми психиатрами. В донесении, переданном судебному следователю, было, между прочим, написано:
«Нижеподписавшиеся врачи, основываясь на полной психической отупелости и врожденном кретинизме представленного вышеуказанной комиссии Швейка Иосифа, явствующих из его слов: «Да здравствует император Франц-Иосиф!», какового заявления вполне достаточно, чтобы определить психическое состояние Иосифа Швейка как ясно выжженного сумасшедшего предлагают поэтому:
«1. Судебное следствие по делу Иосифа Швейка прекратить и
«2. Направить Иосифа Швейка в психиатрическою клинику для исследования и выяснения, в какой мере его психическое состояние является опасным для окружающих».
В то время как эта реляция составлялась, Швейк докладывал своим товарищам по тюрьме:
— На Фердинанда наплевали, а разводили со мной ещё большую ерунду. Под конец мы друг другу сказали, что вам этот вполне достаточно, и разошлись.
Швейка выгоняют из сумасшедшего дома
Описывая впоследствии своё пребывание в сумасшедшем доме, Швейк отзывался об этом учреждении с необычайной похвалой.
— По правде сказать, не знаю, почему эти сумасшедшие так сердятся за то, что их там держат. Никто в своей свободе там не ограничен: разрешается там ползать голым по полу, выть шакалом, беситься и кусаться. Если бы кто-нибудь проделал то же самое на улице, прохожие диву бы дались. Но там эго самая обычная вещь. Там такая свобода, о которой и социалистам не мерещилось. Человек может там выдавать себя и за бога, и за божью матерь, и за папу, и за английского короля, и за государя-императора, и за святого Вацлава[12]. Был там один, который всё кричал, что он архиепископ, — тот ничего не делал, только жрал да ещё кое-что, извините, что рифмуется со словом жрал. Впрочем, там никто этого не стыдится. А один даже выдавал себя сразу и за Кирилла и за Мефодия[13], чтобы получать двойную порцию. Был там беременный господин и звал каждого на крестины. Живётся там прямо как в раю. Вы можете там кричать, реветь, петь, плакать, блеять, шуметь, прыгать, молиться, кувыркаться, ходить на четвереньках, скакать на одной ноге, не целым дням сидеть на корточках или лезть на стену, и никто к вам не подойдёт и не скажет: «Послушайте, этого делать нельзя, это неприлично, стыдно, ведь вы культурный человек». Те несколько дней, что я провёл в сумасшедшем доме, были лучшими днями моей жизни.
