Андрей Яхонтов - Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2

— Так я разбогател в третий раз. Кому, как не мне, возглавлять этот фонд? Ведь я главная жертва той катастрофы… У меня даже волосы выпадают…

Я еще пристальней уставился на него и его действительно появившиеся за время нашей разлуки залысины, а он продолжал:

— Да, я был в первых рядах ликвидаторов… Получил смертельную дозу облучения. Но выжил. И имею полное право на причитающиеся каждому самоотверженному герою льготы. Лаура тоже получила… Мы тушили тот страшный пожар на атомной станции вместе. Лаура возглавила этот фонд вместе со мной. До этого она руководила комбинатом по производству дубовых гробов. Но однажды не успела вовремя сколотить деревянный бушлат для убитого в перестрелке бандита и его дружки чуть ее саму не пристрелили…

Он вздохнул:

— И несколько моих сыновей и дочерей тоже участвовали в дизактивации зараженных земель. Мы всей семьей приняли этот удар на себя. Заслонили Европу своими, можно сказать, телами. Ну, мы, потерпевшие, и договорились: гнать к ним на отдых детей и инвалидов. Сами ездили, знакомых и их детей возили… Все желающие мотались сюда караванами… Сердобольные тут живут дяди и тети. И денег у них куры не клюют. Мы освоили все центры реабилитации и оздоровительные лагеря. По месяцу в каждой точке — как раз год прошел.

— Неужели они тут настолько слепые? — удивился я.

— На Западе вообще всему верят, — авторитетно сказал он. — Но они все равно имеют о нас весьма смутное представление. Надо помочь отсталым братьям по разуму.

Под его диктовку я написал первую фразу будущего фолианта: "Россия — страна, где все постоянно переименовывают, а потом возвращают переименованным точкам прежние названия, так что, находясь в какой-либо географической точке или системе координат, нет никакой возможности установить, где именно и в каком времени пребываешь".

Маркофьев мечтал создать целую серию путеводителей — по Англии и Испании, Бельгии и Румынии, Дании и Чехии и выделил некоторые характерных черты быта названных стран, которые попросил меня занести в блокнот, что я и сделал: "Британия — страна, где преимущественно говорят по-английски…"

"Собираясь в республики Средней Азии или страны Ближнего Востока, путешественнику, следующему через российские таможенные барьеры, рекомендуется надевать одежду без карманов, — диктовал мне Маркофьев. — Поскольку русские пограничники успевают подбросить в карманы странников наркотик или патрон и потом раскручивают бедняг на довольно крупные суммы, обещая в случае неуплаты взятки раскрутить уголовное дело…"

Затем в его взглядах произошло изменение.

— С какой стати мы должны заботиться о пришлых и залетных чужаках и дискриминировать собственных граждан? — возмущался он. — Чем российское население хуже иностранцев? Наши люди тоже ничего не понимают! В своей собственной жизни и вообще. Мы просто обязаны прийти им на помощь и объяснить!

Он был патриот. Гражданин своей земли. Чего у него было не отнять — так это патриотизма. А остальное — пожалуйста! Остальное он отдавал сам.

Он говорил:

— Раньше было время литературы, а сейчас наступило время полезных советов, рекомендаций: как преуспеть или выжить; пособий по практическому применению собственных способностей. Время мечтаний прошло, наступило время реализации жалких возможностей.

И еще он говорил:

— Раньше дети ничего не знали о жизни и черпали сведения, в том числе и запретные, из книг. А теперь они знают о жизни все, зачастую больше родителей, тогда для чего им книги?

Поэтому, слегка опасаясь, что учебник "МЫ и ОНИ" может оказаться невостребованным в молодежной среде, Маркофьев предложил облечь исследование-рекомендацию в более доступную и привычную для российского восприятия форму методической разработки и дать ей имя "Теория и практика Глупости".

— Наша "Теория и практика Глупости" будет расходиться, как и "Учебник Жизни для Дураков", миллионными тиражами! — предрекал он. — Потому что дураков после выхода предыдущего нашего опуса не убавилось. Надо дать им еще один шанс! Надо предложить им еще одну попытку! Пусть попробуют поумнеть, испытают себя, освоив второй том нашей дилогии!

Именно в связи с предстоящим написанием "Теории глупости" он еще много чего порассказал о себе.

— Что ты знаешь о моей юности? — сдвинув брови, пускался в излияния он. — Я был, как и ты, прекраснодушным юнцом. Верил в дружбу и святые порывы. На южном берегу побратался с компанией ребят-аборигенов. Они прилетали ко мне в гости, жили в моем доме. У них у всех были больные родственники. У одного — тетя, у другого — двоюродный брат, у третьего — троюродная сестра… Им нужны были редкие лекарства… Разве я мог отказать в помощи друзьям? Я в лепешку расшибался, добывая дефицитные рецепты. Ты помнишь, какое было время? Не только в продуктовых магазинах, но и в аптеках ничего не было. Страшное время! Тоталитарное и урежимленное до предела… От меня гости уезжали, сгибаясь под тяжестью коробов с закупленными медикаментами. Проходило дней десять, они снова звонили: "Мы соскучились! Берем билеты и вылетаем!" И прибывали. Поселялись у меня. Моя мама говорила: "Неужели не понимаешь, что они приезжают не к тебе? И не ради тебя? А за снадобьями, которые перепродают потом в своих аулах втридорога…" Но я ей не верил. Хотя почти все средства, которые благодаря моему содействию попадали, как я позже понял, на черный рынок — содержали наркотический компонент… Как была права моя мамочка! И почему я не имел с этих гешефтов своей доли? Я осознал все слишком поздно! По-твоему, лучше оставаться недотепой, которого обманывают? По-твоему, лучше питаться иллюзиями, чем грызть черствый хлеб суровой реальности? Я выбрал поумнение!

Я слушал его и не мог с ним не согласиться.

Контрольный вопрос. А вы?

— Но будем плясать от печки. От начала начал. С чего все пошло? — элегически вздыхал Маркофьев. — С того, что меня жестоко обманули в раннем детстве. Я лежал с температурой тридцать девять. Мальчишки во дворе гоняли в футбол. Я спросил родителей:

— Можно и мне пойти поиграть?

Видимо, они решили, что мне не подняться с постели. Я ведь был в жару и почти без сознания. И они разрешили:

— Иди…

А я поверил. И вскочил, будто подброшенный пружиной. И заорал от восторга.

Тут же четыре родительские руки утянули меня назад под одеяло.

В глазах Маркофьева блеснули слезы.

— Так были обмануты мои лучшие надежды, — заключил он. — Но, выходит, и мои родители небезгрешны. Если могли меня обмануть. Столь цинично и холодно!

Контрольный вопрос. Кто безгрешен?

Я расскажу вам и про тех, кто безгрешен, и про тех, кто переполнен и перенасыщен грехом. У нас будет время потолковать об этом…

А пока…

Я едва успевал заносить в тетрадь откровения моего друга. Сознавая, насколько они важны — для современников и будущих поколений, я записывал все, я боялся пропустить хотя бы буковку или слог.

Я скажу вам… Признаюсь, открою, как создаются бессмертные книги. Они складываются по словечку — в одиночестве и отчаянии, в муках неразделенной любви и ужасе близкой утраты… Только в таком парнике, в такой экзотической теплице растут вечные побеги литературы…

Ждать благодарности за эти усилия — напрасно! Добиваться возможности быть услышанным — пустая трата сил! Все тебя будут поносить и никто не поймет, тебя предадут, над тобой станут насмешничать… Ты же будешь продолжать тащить в свою рукопись, как муравей, счастливо найденное словцо или целую удачную фразу, которая весом и объемом превзойдет твои силы и твое разумение. Но она будет найдена, и взвалена на плечи, и этот крест ты донесешь во что бы то ни стало…

— Помогать людям, особенно дуракам, бессмысленно, — говорил Маркофьев. — Кто выплывет — тот выплывет сам, у него достанет на это смекалки; кто тонет — того не вытянуть на поверхность никакими ухищрениями.

Хотя он не отрицал, что подвижническая бодяга, которую мы затеяли, может принести ее читателям и почитателям успех.

— Мы, ядри твой корень, дадим шанс разбогатеть любому! — твердо заявлял он.

И еще он говорил:

— Это глупо и неправильно — пытаться создать одинаковые условия для всех. Каждый занимает в иерархии ту высоту, которая ему по силам. И по нраву. И не надо никого тянуть за уши! Не надо заботиться о неудачниках, им все равно не помочь. Тот, у кого не хватает умения преодолеть трудности — не выплывет, хоть надень на него сто спасательных кругов!

— Папа и мама истово пытались привить мне любовь к честному труду, — вспоминал он. — Мама летом без сожаления отправила единственного сына в колхоз. Бригадир привел меня на огромное поле свеклы и велел пропалывать его дотемна. Вскоре у меня заболела спина. Потом — ноги и руки. Я чуть не получил солнечный удар. Я выдержал три дня этой гребаной прополки. И дунул домой. Когда вернулся, отец, как следует отругав и всыпав ремнем, повел меня на завод. Где в духоте мне предстояло перекатывать с места на место тяжеленные болванки. Тут моего терпения хватило на полдня. Я понял: нужно искать что-то другое. Полегче. Повеселее. Пусть не такое уважаемое и духоподъемное, как труд колхозника и пролетария, зато не столь утомительное. А дураки, если им охота, могут карячиться, горбатиться и взваливать на себя трудности и тяжести. Умные для того и наделены умом, чтобы избегать хлопот, а сложности обходить стороной…