Николай Ватанов - Метелица

При этих словах у Лики на лице появилось некоторое недоумение, что не ускользнуло от Фокина.

— Докторских «правов» я, конечно, еще не имею, — пояснил он небрежно, — но. при наличии домашнего врача и мой совет может быть полезен… Но сначала, разрешите уважаемая Гликерия Николаевна, провести вас в госпиталь и познакомить с моей женой. Посещение парохода запрещено, но я надеюсь, что капитан, мой приятель, дело отрегулирует.

Капитан дело отрегулировал и через несколько минут оба Фокиных и Лика находились уже в крохотной, одиночной каюте, приписанной к судовому госпиталю.

Фокин отрекомендовал Лику жене, Анне Леонидовне, и поспешно их покинул.

— Буду обратно в самой скорости, — сказал он уходя. — Прошу тебя, Аня, меня извинить и вести себя паинькой.

Анна Леонидовна лежала неподвижно на узкой, пароходной койке и большими, серыми, как у Алеши, глазами, почти безучастно наблюдала пришедших. Первое впечатление Лики было, что эта еще не старая, красивая, но уже поблекшая женщина, жестоко и безнадежно больна. Лике вспомнилась ее покойная мать и острая волна жалости сдавила ей грудь. Ей захотелось упасть на пол у изголовья больной и горько заплакать. Но так как плакать, очевидно, было нельзя, то она неудобно, бочком, присела на единственный стул и начала, по возможности спокойно, дамский «конверсешэн». В разговоре, между прочим, определилось одно странное обстоятельство, на которое Лика обратила внимание лишь позднее. Анна Леонидовна, говоря о приезде семьи в Америку, о самой себе выражалась в том духе, что она еще не прибыла, находится где-то «там», дома, или, по другой версии, что она намеревается скоро вернуться обратно домой. По всей видимости в ее сознании была опасная брешь.

Алеша стоял все время в углу и по его тревожному, полному заботы и беспокойства, взгляду, Лика поняла, что он страдает и нежно предан матери.

В каюту неслышно вошла рослая, одетая в больничный халатик, крестьянская девушка. Ее простое, смуглое, с живыми глазами, лицо, толстые, с вплетенными лентами, русые косы, высокая грудь и большие, ладные руки, были породисты, народны, умилительны. Лике представилось, что словно цветок подсолнечника, с каплями росы и суетливой пчелкой, заглянул в темную хату.

— Наша Маруся, — отозвался Алеша из своего угла. Но и без его представления было ясно, что это «Маруся».

Девушка держала в руках металлический поднос, со вдавленными для многих кушаний, местами. На подносе стояла лишь чашка и лежала сморщенная булочка.

— В столовой слаживаются, все уже поковали, — сообщила она. — Достала тилько капу кофия.

Потом, окинув быстрым и любопытным взором блистательную Лику, и, вероятно, сразу сообразив, кто она такая, Маруся, с подкупающей, ласковой улыбкой, обратилась к ней:

— Лихонько мне с ними, ничего не кушают. Осерчает на меня Роман Ефграфьевич, прибьет.

И вдруг в полной диссонанс со всей сельской идиллией, чужим, вроде как при чревовещании, голосом, строгим тоном произнесла по-английски:

— У мэм нервная депрессия, доктор распорядился ее ни в коем случае не волновать!

Пароход ожил, тихо шевельнулся под ногами. Лика нервно вздрогнула.

— Спасибо за предупреждение, — также по-английски, недружелюбно ответила она.

Этими репликами взаимоотношения молодых женщин определились более, чем всем последующим.

От угощения Анна Леонидовна категорически отказалась.

— Я так нечеловечески устала, — пожаловалась она. — Выпила бы только хорошего, французского вина, но «наш» доктор запретил мне и надо слушаться.

Лика подтвердила, что точно, врачей, хоть иногда и неприятно, надо слушаться.

— Маруся, пойдем посмотрим, что происходит с багажем, — сказал Алеша и к Лике по-английски: — Прошу вас, посидите пока с мамой… Эх, врачи! Ничего они не знают и ничего не могут, и «наш» тоже, — с горечью добавил он.

Маруся тем временем сбросила свой халатик и оказалась в простеньком, но хорошо сшитом и модном платьице. Беспристрастно говоря — красивая, хоть на выставку, украиночка. Но Лике показался теперь ее давешний «подсолнечник» грубым, побуревшим и весь в веснушках.

С их уходом начались для Лики по настоящему тяжелые времена.

Вначале все шло благополучно. Лика продолжала занимать больную нейтральными разговорами и украдкой поглядывала на свои часики. Затем, к беде, ей вздумалось снова предложить кофе. Анна Леонидовна замахала руками и неосторожным движением выбила чашку. Происшествие маловажное, но больная восприняла его трагически. Пока нарядная и душистая Лика была занята собиранием осколков и размазыванием газетой липкой жидкости по полу, на койке послышались всхлипывания. Когда же она, наведя относительный порядок, наконец выпрямилась, истерика развернулась в полном объеме.

— Она умирает! — увидя пену на губах, ужаснулась молодая женщина и в панике кинулась из каюты за помощью. В соседних каютах стояли аккуратно заправленные, пустые койки и ничто не шевелилось. Та- же картина и в приемной. В это время наверху протяжно и внушительно проревел дважды пароходный гудок.

— Отплываем! — пронизало Лику и она, на подобие подводной лодки, потерявшей управление, но сохранившей плавучесть, рывком, по отвесному трапу, вынеслась на поверхность. По пути она успела еще зацепить и сломать каблук. На палубе было безлюдно, никаких признаков к скорому отплытию. Лика, тяжело дыша, прислонилась к пожарной будке, постояла, посмотрела, мало что видя, вдаль на Гудзон. Потом, сняла свою изуродованную туфлю и, балансируя на одной ноге, стала ее осматривать. В этой задумчивой позе ее застал Фокин-старший.

Позднее Лика рассказывала отцу:

— Джек приостановился, внимательно посмотрел на меня, на мою туфлю, и не сказав ни слова, марш- маршем двинул вниз, в пароходную преисподнюю, откуда порой слышались страшные звуки. Я немного отдышалась и, униженная и оскорбленная, в одних прозрачных чулках, фактически — босиком, тоже поплелась по железным ступеням, отвратительно холодным и мокрым, в темный трюм. В одиночной каюте, куда я заглянула, стоял в согбенной, напряженной позиции Джек и держал свою руку вытянутой, на лбу у больной. Последняя лежала теперь безмолвно, вытянувшись как не живая. Джек, не оборачиваясь махнул мне, чтобы я убиралась поскорей.

Лика вышла в соседнюю каюту и опустилась там на койку. Никакой жалости к Анне Леонидовне у нее теперь не было, была лишь жалость к себе и глухая тоска по свету и воздуху. Вскоре вышел Фокин и присел на койке напротив. Он был бледен, облизывал пересохшие губы. Довольно долго приходил в себя, молчал. Потом наклонился к молодой женщине, спросил приглушенным голосом:

— Так они и жили? — и сам себе насмешлив о ответил: — Так они и жили! Не огорчайтесь, Гликерия Николаевна, столь беспредельно. Маруся подыщет вам что-нибудь подходящее на ноги.

Способность к иронии вернулась к нему в первую очередь.

Выехали всей компанией затемно, при зажженных фарах. Лика везла свой деликатный груз с предельной осторожностью. Позади расположились старшие Фокины, они не шевелились, и неизвестно было, живы ли или нет. На переднем сидении, рядом с Ликой, примостились Алеша и Маруся. Алеша до выезда из города любопытствовал, что-то говорил, затем, когда перевалили мосты и выбрались на широкую дорогу, замолчал, и вскоре, склонив свою буйную голову на плечо молодой женщины, по детски засопел носиком, видно крепко заснул.

Управлять машиной было неудобно, на душе — смутно и тревожно. Чужой мир, мир вчера еще неведомый, со всеми своими интересами, волнениями и страстями обступил Лику, эгоистично требовал к себе внимания. Почтенный Джек, «балабошка» -Алеша, Маруся, больная и несчастная Анна Леонидовна — каждый на свой манер! По своему беспокоен, неустроен и страшен. Чего можно ждать от них в дальнейшем?!

— Ничего хорошего, — мрачно думала Лика. — Уж, пожалуй, проще был бы старец с его допотопной клюкой, вместе со всеми женками и детьми!

В одиннадцатом часу ночи Лика благополучно прибыла в собственный двор. Ярко осветив фарами въездную дорожку, мягко затормозила машину. Вылезла, затопталась, разминая затекшие ноги, на месте. В доме не было видно огня, значит отца нет дома. Из темноты вышел и поздоровался Федор Иванович, покорный ей человек.

— Я уже несколько раз заходил вечером. Ни вас, ни Николая Николаевича! — сообщил он. — Куда вы ездили и что привезли?

— Ох, привезла я свое «лыхонько» — вздохнула молодая женщина. — Никогда, Федор Иванович, вы не были так кстати! Только… не стойте бессмысленно, тащите в дом чемоданы, шкафы, людей, словом все… Мой папка сбежал! Я сейчас пошарю, найду ключ от дверей.

Далека за полночь, когда вселение и перестановка были закончены, прихромал на стареньком Форде профессор. Лика услыхала пофыркивание его автомобиля и вышла во двор встретить.