Николай Ватанов - Метелица

Подтянувшийся к месту происшествия распорядитель подтвердил новую ситуацию.

— Прошу меня извинить, господа, — оправдывался он довольно вяло. — Фокины, Фогины — затруднительно разобраться во всем этом тумане. Кроме того я сегодня еще не курил.

И действительно, по страдальческому выражению его лица присутствующие видели, что человек сегодня еще «некуримши» и пожалели его. От «милейшей же мэм», все еще нервно вздрагивающей, шел пар дорогих, парижских духов.

— Хорошо, что кончился кошмар…, — слабым голосом произнесла она и обратилась к Алеше:

— Принесите мне пожалуйста чего-нибудь холодного, я хочу пить.

Лика была ростом чуть-чуть поменьше, чем ей было бы желательно. Отчасти поэтому она носила туфли на очень высоких каблуках. Отчасти же она их носила и потому, что молодая и модная женщина, не потеряв уважения к себе, иначе и не могла. Благодаря каблукам полный ее корпус, при быстром продвижении, прихода л в боковое и опасное колебание, так сказать, в вибрацию. Алеша (который, как угадала Лика, на самом деле так назывался) положение неустойчивого равновесия своей дамы заметил и мысленно не одобрил — ему нравились спортивного типа девушки. Девушки, легкие на бегу, которых с трудом можно нагнать. Пришлось укоротить свой шаг, хотя ему очень и не терпелось. Молодая пара шла вглубь загона, к пришвартованному еще пароходу. Они намеревались вызвать из судового госпиталя и познакомиться с Фокиным-старшим. По дороге Лика узнала, — Алеша болтал непрерывно, — что их семейство явление сложное, рафинированное, как он выразился. Папа — доктор Фокин, приходился Алеше не родным отцом, а отчим. Мама, оперная артистка в прошлом, была трижды замужем. Первый супруг, настоящий отец Алеши, за аристократическое происхождение был ликвидирован. Затем был еще один, видный чекист и негодяй, тоже, когда пришло время, исчезнувший, и наконец, появился Фокин-старший. Последний был «материалистом» и модным врачем к тому же. Осев после войны беженцем в Германии, он умудрился оттеснить своих германских коллег и, несмотря на всякие каверзы, стоял во главе больницы в значительном рабочем поселке. Когда местные власти после крушения немного окрепли и попытались его снять с поста, чтобы заменить безработным немцем, женская половина поселка подняла бунт и настояла на оставлении господина русского профессора, «благодаря удивительным талантам которого, они только и живы».

— В день рождения папы, благодарные немки нанесли столько самодельных «кухенов», что мама три дня плакала, — рассказывал Алеша. — Теперь в Америке с первых дней начинается та же история. Наслышанные из-за океана неизвестным образом, дама с бульдогом (русская) и две другие дамы (немки) пришли на пристань, чтобы любой ценой выхватить с парохода чудесного доктора, так сказать, еще горячим.

После преодоления случая со старцем, все эти, по существу тревожные сведения, казались Лике вполне безобидными, даже симпатичными.

— Что вы, Алеша, кончили, что собираетесь делать в Америке? — спросила она, ласково улыбаясь, красивому юноше.

— В Германии я закончил среднюю школу, здесь, по настоянию отца, должен изучать медицину, но буду я поэтом, — уверенно сказал Алеша.

— Поэтом? — О поэзии Лика имела смутное представление, знала что этим денег не сделаешь. — Но ведь это не бизнес, а… (она хотела сказать: «а блажь»), а «хаби», как говорят американцы.

Алеша, по видимому привык к возражениям в части поэзии и пропустил ее замечание мимо ушей. Откинув изящным движением руки свои светлые кудри, он с подъемом продекламировал:

«Что без тебя мне эта вечность,Моих владений бесконечность?Пустые звучные слова,Обширный храм без божества!»

— Кто это написал, я уверен, что вы не знаете? — задорно спросил он.

— Вы правы, и меня это не интересует, — сухо ответила Лика. — О таких вещах говорите лучше с моим отцом, он тоже знает наизусть много стишков.

— Стишков?! О, дитя!! (Нахал! — вспыхнула Лика). Вы чем живы? Где работаете? Почему вы «Лика»? В честь Бунинской Лики, да?

— Не несите чепухи! Не знаю я никакой Будайской Лики и не хочу знать, — всерьез рассердилась молодая женщина. — Я Лика в свою честь!

Алеша, по видимому, остался доволен, что ему удалось наконец вывести из терпения «милейшую мэм».

— Ладно, ладно! — примирительно и, вместе с тем, с обидным покровительством, произнес он. — Простите, если что не так, если «не пассует», как говорят поляки. Я как поэт, человек добрый и к человеческим слабостям понятливый.

Мальчишка, дурак! — недобро сверкнула Лика глазами. — Подожди же, «поэт», обломают тебе еще наши янки павлиний хвост!

Молодые люди были теперь у цели: перед ними мирно похлюпывал, постукивая широким своим бортом о причал, генерал Мюр.

У пароходных сходен дежурный моряк приветливо как старому знакомому, улыбнулся Алеше (как, впрочем ему улыбались все при встрече) и, выслушав его просьбу, с готовностью, излишне громко, прокричал на палубу, чтобы немедленно вызвали наружу русского доктора.

Вспышка гнева у Лики прошла, но остался на душе горький осадок глупой и незаслуженной обиды. Она теперь иными глазами смотрела на юношу: «красивая, но разбалованная и пустая балабошка!»

В ожидании отца «балабошка» заметно присмирел и не делал больше попыток задираться.

— Мама всю дорогу страдала и сейчас больна, — с грустным видом сообщил он. — Папа поместил ее в госпиталь и дежурит при ней.

Лика вспомнила и спросила о четвертой персоне, упомянутой в телеграмме из Бремена.

— Это наша Маруся, — пояснил юноша. — Она прибилась к нашей семье маленькой девочкой, когда ее рода те л ей «кончали» на селе как кулаков.

Он намеревался еще что-то -прибавить, но сзади их послышались шаги и низкий, муже кий голос произнес насмешливо:

— Где красивые женщины, там и мой сын. Так было еще с малолетства!

К ним подошел эластичной походкой видный, отлично одетый, господин. Он был уже не молод, но держался по военному, весьма прямо. Лицом некрасив, скуластого, восточного типа; в движениях сдержан, по звериному округл; черные пронзительные глаза, — глаза человека властного и, возможно, недоброго.

— «Джек Потрошитель» — подумала Лика и тотчас удавилась своему дикому сравнению: почтенного доктора с удалым разбойником.

Алеша в присутствии отца стушевался, как самостоятельный индивидуум, совершенно.

— Мой отец доктор Фокин — Гликерия Николаевна Сергеева, — стоя почти на вытяжку, отрапортовал он.

— Значит наша спонсорша и профессорская дочка. Очень приятно познакомиться, — и Фокин-старший, с профессиональным радушием, протянул свои мягкие, докторские руки и молодая женщина почувствовала, как ее ручку словно приласкали.

Она пунцово вспыхнула и вознегодовала на себя за это.

— Что сын, то и отец! Одного поля ягода, — сердито подумала она. — Но почтенный «Джек» — похлеще!

— Николай Николаевич никогда не писал нам, что у него есть такая прелестная дочка, — вежливо улыбаясь, но наблюдая молодую женщину серьезными глазами, продолжал Фокин. — Мы бы поспешили… Как поживает ваш батюшка, он в последнее время не баловал нас своими письмами. Не сердит ли он на нас за опоздание? — и он умело, по следовательски, допросил Лику об интересующих его вещах. В частности узнал, что Сергеев — профессор археологии, в настоящее время занят в одной филателистической фирме; что Лика родилась в Америке, что ей исполнилось 25 лет, она не замужем и служит переводчицей в ООН; что Сергеевы живут в зеленом пригороде Нью-Йорка, в собственном, уже давно выкупленном доме; что у них два автомобиля и что живут они, вдвоем с отцом, в сердечном согласии, но довольно скучновато.

— Это поправимо, мы позаботимся о развлечениях, — решив, должно быть, что для предварительного диагноза сведения достаточные, проговорил Фокин и незаметно зевнул. — Спишите теперь, Гликерия Николаевна, «отдохновение и покой», как говаривал Иван Никифорович Ивану Ивановичу, с вашего счета. (Опять литература! — взгрустнула Лика).

— Ну, а вы, молодой человек, как поживаете на новой родине? — насмешливо отнесся он к сыну.

Алеша бодро отвечал, что «поживает» он на новой родине не плохо, и поспешил доложить о дожидающихся у входа дамах.

— Может я их любезно турну, папа, — предложил он.

Фокин-старший пожевал губами и снова зевнул, видимо был утомлен.

— Нет, сын мой, «любезно турнуть» всегда успеется, — проговорил он наконец. — Пришли не дамы как таковые, а доллары. Или верней — дамы с долларами. Словом, для нас, безлошадных колхозников, комбинация довольно интересная. Я схожу проведать дам и, возможно, впоследствии займусь ими.

При этих словах у Лики на лице появилось некоторое недоумение, что не ускользнуло от Фокина.