Крик в ночи (СИ) - Ридигер Владимир
В палате появилась медсестра:
— Здравствуйте, Филдин. Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, неплохо…
Эту девушку он видел впервые: крутые бедра, упругие груди, зовущий взгляд, приятный волнующий голос — и Филдсово поползновение достигло невероятной высоты.
— Раздевайтесь, — улыбнулась девушка, — У нас мало времени.
— Разве это делается так быстро? — недвусмысленно взмолился он.
— Ровно десять минут. После вас я должна обслужить Егорова, Мухина, Алибабаева и, если хватит сил, Вездесущинского.
— Наш пострел везде поспел…
— Вы про кого?
— Про Вездесущинского.
Медсестра стала нежно стягивать с Филдса пижамные брюки:
— Ну и что? Зато у него чистая, без единого волоска, кожа. Терпеть не могу волосатых мужиков.
— Скажите, а какие мужики вам больше всего по душе?
Она смущенно подняла брови, обнаружив, наконец, Филдсово естество:
— Ого! Вот это показатель…
— Больше, чем у Вездесущинского?
— Больной!
— Неужели вам одного меня будет мало?
— Вы несдержанны…
— Да! Мне очень не терпится… — он схватил ее за ягодицу.
— Что вы себе позволяете?! — она принялась колотить его по рукам и звать на помощь. — Валериан Тимирзяевич! На силу берут!!
Влетели Вездесущинский, за ним Сомов и, увидав такое, застыли с полуоткрытыми ртами.
— Не пойму, что происходит, — пожаловался Филдс. — Эта девочка сначала предлагает услуги, рассказывает о своих мужиках, в том числе и о вас, Тимирзяй Валерианович, а затем начинает меня дубасить…
— Что значит рассказывает обо мне? — нахмурился доцент.
— Ну… как о безволосом клиенте, — пояснил Филдс.
— И что? — удивился психотерапевт. — Любой массажист предпочитает гладкую кожу, чего здесь непонятного?
Все встало на свои места, в том числе и Филдсово поползновение. Извинившись перед девушкой и доцентом, Филдс принял физиотерапевтическую процедуру общего массажа, после чего почувствовал приятную истому во всем теле и тихо засопел, предавшись целительному сну.
— Странный больной, — всхлипнула массажистка, — озабоченный, что ли…
«А у нее действительно аппетитные округлости», — почти одномоментно подметили про себя Сомов и безволосый Вездесущинский.
* * * Помогите вы мне, помогите, Один я остался, один, Я Льва Николаич Толстого Незаконнорожденный сын…Человек затрапезного вида качнулся, пробежал пальцами по кнопкам баяна и, нервно взяв несколько синкоп, растянул меха инструмента:
Не покиньте меня в этот сложный час, Я вас всех бесконечно люблю! Скиньтесь, граждане, по копеечке, Я имею в виду по рублю…Они двигались навстречу друг другу: новоиспеченный писатель в образе вагонного нищего и вагонный нищий в образе сына великого писателя.
Известный немецкий сатирик Граф Лев Николаич Толстой Питался растительной пищей, Ходил по деревне босой…Кое-кто из пассажиров посмеивался, кто-то сочувственно вздыхал, но никому не казалось, что вагонная лирика незаконнорожденного сына немецкого сатирика должна получать материальное стимулирование. «Как убедить безразличную пассажирскую массу в том, что мое горе — это и есть продолжение их собственного? — думал Филдс, покачиваясь на ходу поезда. — Лишь бы «отпрыск» не помешал.»
— Дорогие сограждане! — обратился Филдс к пассажирам. — Посмотрите на меня, вглядитесь в мое изможденное, испещренное черт знает чем, лицо! Перед вами американец, в прошлом военный летчик, пострадавший во время ознакомительного полета над бывшим СССР. Мой самолет сбили ракетой аккурат над Новыми Дышлами, а село Крысиное до сих пор снится мне по ночам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})— Во завирает… — сказал кто-то.
Сын немецкого сатирика прекратил петь, набычился и с гармонью наперевес двинулся к подбитому летчику:
— Слышь-ка, ты, шмелюга, — произнес он, — у тебя не морда, а расписание поездов, причем, дальнего следования. Понял?
— Не очень-то вы любезны, — заметил Филдс.
— Что ты здесь делаешь?! — надвигался «сын». — Знаешь, морда, чей это вагон? Знаешь?!
— Метрополитеновский, — как на экзамене выпалил американец.
— Платформа «Чукчинская площадь», — объявил голос: — Следующая остановка «Новогонорвская».
Гармонь взвизгнула, растянулась и змеем-горынычем взвилась над Филдсом.
— Знаешь, американская шмелиная морда, — распалялся Толстовский сын, — на чью территорию ты залез?! В какую дерьмовую историю ты влип?
— Знать бы, конечно, не мешало, — оправдательно подметил Филдс. — Ведь мне, по сути дела, ничего не известно об этой территории, за исключением того, что она является вагоном, куда может сесть любой пассажир, будь то бомж или заместитель министра.
— Значит, морда, ты из умных…Из очень умных!!..
И незнакомец отвесил Филдсу такую звонкую оплеуху, что тот вначале совсем опешил, лишился дара речи, издав неэстетичный звук, затем остановился, изловчился и нанес удар прямо по мехам гармони. Гармонь тяжело выдохнула всеми мехами, жалобно засопела и вместе со своим хозяином распласталась в вагонном проходе.
— Насчет ума я с вами совершенно согласен, — склонившись над «сыном», заключил Филдс.
Вагонные двери разом раздвинулись, толпа хлынула из вагона, спотыкаясь о сына великого сатирика; возгласы возмущения сменялись отборной руганью как уже вышедших, так и вновь вошедших. Еще немного — и от сатиры с гармонью уже ничего не останется. Филдс, простив оппоненту недостойные выпады, выволок его на платформу вместе с гармонью, затем прислонил к постаменту, на котором, скрючившись, напрягся бронзовый человек в матросской фуражке, приставивший к виску сына сатирика бронзовый браунинг..
Вот такую трагическую картину и обнаружил дежурный милиционер, предложивший следовать за ним в комнату милиции. Вагонный герой неожиданно вскочил на ноги, взял скрипучий мажорный аккорд и стрелой помчался по направлению к эскалатору. За ним полетел Филдс Уже на улице, оторвавшись от представителя власти, еле переводя дыхание, незнакомец с баяном исподлобья выдавил:
— Кажется, ты меня выручил…
Американский летчик горько усмехнулся:
— Таких как вы просто необходимо выручать.
— Робин Гуд, что ли?
— Это как вам больше подходит.
— Просто любопытно, откуда такие сильные и бесстрашные берутся?
— Их создает сама жизнь, — ответил Филдс.
— Простите, но только не наша, послесовковая.
— В таком случае, наша досовковая.
Незнакомец теперь казался каким-то смятым и бессильным: его потухшие глаза светились тускло, но осмысленно.
— Приятно было бы с вами познакомиться, — нерешительно произнес он, отведя взгляд в сторону.
— Бывший полковник американских ВВС, ваш покорный слуга, — отрекомендовался Филдс.
— Имя у вас есть? — спросил незнакомец.
— Мое имя Дмитрий, а фамилия Филдин, причем, если вы внимательно вглядитесь в мою физиономию, то поймете, насколько точно они соответствуют моему облику.
— Какую-то чепуху несете, уважаемый…
— Вот как? Кстати, ваше обращение ко мне, насколько я помню, начиналось «шмелюгой», а закончилось, как ни странно, «уважаемым»…
Незнакомец устало произнес:
— Я… интеллигентный человек. Филолог. Бывший зам. директора союзного гуманитарного вуза. Жил, как у Христа за пазухой, имел приличный оклад, разъезжал по заграничным симпозиумам. Написал нашумевшую книгу «Причуды русского жаргона», за что получил государственную премию и бесплатную путевку в санаторий «Магнолия». Между прочим, выдающийся ученый-астроном Илья Мовсисянович Кук считал меня лучшим языковедом союэного значения и даже умолял разработать какой-то межгалактический диалект.
