О. Генри - Шестёрки-семёрки (сборник)
Как-то утром, идя вместе с другими на работу, он остановился у соснового прилавка за обычным мешочком табаку.
— Нет больше для вас! — сказал Корриган: — ваш счет закрыт. Вы лишаетесь кредита. Нет, даже табаку не получите. Не даю табаку в долг. Если хотите работать и есть — хорошо, но курение ваше пошло к чорту. Последуйте моему совету: поищите другую работу.
— У меня нет табаку, чтобы курить сегодня, м-р Корриган, — сказал Барней, не вполне понимая, как подобная вещь могла с ним случиться.
— Заработайте сначала, — сказал Корриган, — затем покупайте.
Барней остался; он не знал другого дела. Сначала он не отдавал себа отчета, что табак для него — отец и мать, духовник и возлюбленная, жена и ребенок.
В течение трех дней ему удавалось наполнять трубку из мешочков товарищей, но затем все они перестали допускать его к своим кисетам. Они грубо, но по-дружески сказали ему, что из всех вещей в мире скорее всего надо поделиться табаком с тем, кто хочет курить, но прибавили при этом, что заимствование из запаса товарища в большей мере, чем того требует временная необходимость, сопряжено с большой опасностью для дружбы. Тогда в душе Барнея стало мрачно, как в колодце.
Посасывая остов своей замершей, трубки, он, ковыляя, исполнял свои обязанности, толкая тачку с камнями и грязью и чувствуя на себе впервые проклятие Адама. Другие люди, лишенные одного удовольствия, прибегли бы к другим наслаждениям, но у Барнея в жизни было только два развлечения. Одно — его трубка, другое — экстатическая надежда, что на том свете не будут строить железную дорогу.
В обед он предоставлял другим спешить на баржу, а сам, став на четвереньки, яростно ползал по земле, где сидели товарищи, стараясь найти упавшие крошки табаку. Раз он спустился вниз, к реке, и наполнил трубку сухими листьями ивы. При первой же затяжке он плюнул по направлению к барже и произнес по адресу Корригана самое отборное проклятие, которое только знал, начиная с первых на земле Корриганов и кончая Корриганами, которые услышат трубу архангела Гавриила.
Он начинал ненавидеть Корригана всеми своими расшатанными нервами и душой. Ему смутно рисовалось даже убийство. Пять дней он не пробовал табаку — он, куривший ранее целый день и считавший плохо проведенной ту ночь, когда не просыпался, чтобы выкурить одну или две трубки под одеялом.
Однажды у барки остановился человек, сообщивший, что можно получить работу в Бронкс-Парке, где требовалось большое количество рабочих для производства каких — то улучшений. После обеда Барней ушел на тридцать ярдов вниз по берегу реки, подальше от сводившего его с ума запаха чужих трубок. Он присел на камень, подумывая о том, чтобы отправиться в Бронкс, Там он, по крайней мере, заработает на табак! Но что, если по книгам окажется, что он должен Корригану? Труд каждого человека стоит его содержания. Но ему было неприятно уйти, не сведя счетов с жестоким вымогателем, лишившим его трубки. Был ли какой-нибудь способ сделать это?
Мягко ступая между глыбами земли, подошел Тони, человек из племени готов, работавший на кухне. Он оскалил зубы, подойдя к Барнею, а этот несчастный человек, полный расовой враждебности и презиравший учтивость, зарычал на него.
— Что тебе надо, Даго?
У Тони тоже была своя неприятность — и проект заговора.
Он тоже ненавидел Корригана и радовался, когда замечал это в других.
— Как вам нравится м-р Корриган? — спросил он. — Считаете вы его хорошим человеком?
— К чорту его, — сказал Барней. — Чтобы его печень превратилась в воду, чтобы кости его треснули от холода в сердце! Пусть собачий укроп вырастет над могилами его предков! Пусть внуки его детей родятся без глаз! Пусть виски превратится во рту его в кислое молоко! И, когда он чихает, пусть подошвы его ног покрываются волдырями! Пусть от дыма трубки у него слезятся глаза, пусть слезы его падут на траву, которую едят его коровы, и отравят масло, которым он мажет хлеб!
Хотя Тони и не понял всех красот этих образов, он вывел заключение, что слова Барнея по своему содержанию достаточно антикорриганны, поэтому он сел рядом с Барнеем на камень и с доверчивостью товарища-заговорщика открыл ему свой план.
Замысел его был очень прост. Каждый день, после обеда, Корриган имел привычку спать около часу на своей койке, и в это время повар и его помощник Тони обязаны были уходить с барки, чтобы никакой шум не тревожил самодержца. Повар обычно на этот час отправлялся гулять.
План Тони был таков: когда Корриган заснет, он (Тони) и Барней подрежут канаты, которыми барка привязана к берегу; у Тони не хватало храбрости одному сделать это. Оторвавшись от берега, неуклюжая барка попадет в быстрое течение и, наверно, перевернется, наскочив на камень ниже по реке.
— Пойдем и сделаем это, — сказал Барней. — Если спина твоя болит от ударов, им нанесенных, так же, как мой желудок от отсутствия табаку, мы не должны терять время.
— Хорошо, — сказал Тони, — но лучше подождать еще десять минут: надо дать Корригану время хорошенько уснуть.
Они ждали, сидя на камне. Остальных землекопов не было видно. Они работали за поворотом дороги. Все было бы хорошо, — хотя, может быть, не для Корригана! — если бы Тони не вздумалось обставить свой заговор соответствующими аксессуарами. Драматизм был у него в крови, и, может быть, он чисто интуитивно угадывал, чем, соответственно требованиям сцены, должны сопровождаться преступные махинации. Он вытащил из-за ворота рубашки длинную, черную, прекрасную, ядовитую сигару и вручил ее Барнею.
— Хотите покурить, пока мы дожидаемся? — спросил он.
Барней схватил сигару и откусил конец ее так. как террьер кусает крысу. Он приложил ее к губам, как давно утраченную возлюбленную. Когда пошел дым, он долго и глубоко вздохнул, и щетина его рыжеватых усов обвилась вокруг сигары, как когти орла. Медленно стала пропадать краснота на белках его глаз. Он мечтательно направил взгляды на холмы за рекой, а минуты приходили и уходили.
— Теперь пора итти, — сказал Тони: — этот проклятый Корриган скоро будет в реке.
Барней, хрюкнув, пробудился от транса. Он повернул голову и посмотрел на своего сообщника с удивленным, огорченным и строгим видом. Он частью вынул сигару изо рта и немедленно снова втянул ее, с любовью пожевал ее раза два и, энергично затягиваясь, заговорил углами рта:
— Что такое, подлый ты язычник?! Какие такие у тебя затеи против просвещенных рас? Мерзкий подстрекатель, уж не хочешь ли ты вовлечь Мартина Барней в грязные проделки, подходящие только для подлого Даго? Не хочешь ли ты убить своего благодетеля, доброго человека, дающего тебе пищу и работу? Вот тебе, красномордый убийца!
Поток негодования Барнея повлек за собою и физическое воздействие. Носком сапога он сбросил подрезывателя каната с камня.
Тони вскочил и убежал. Свою месть он снова причислял к разряду вещей, которые могли бы быть. Миновав барку, он бежал все дальше и дальше, боясь остановиться.
С облегченным сердцем наблюдал Барней за исчезновением своего бывшего сообщника. Затем он ушел по направлению к Бронксу.
За ним потянулся след отвратительного дыма, умиротворившего его сердце и заставившего птиц улететь с дороги и спрятаться в глубине леса.
Калиф и хам
Перевод Зин. Львовского.
Безусловно, нет более интересного препровождения времени, как вращаться инкогнито среди людей богатых и с высоким положением.
Где, как не в этих кругах, можно наблюдать жизнь в ее примитивном, сыром виде, не скованную условностями, связывающими обитателей более низких сфер.
Был некий багдадский калиф, имевший привычку ходить среди людей бедных и низкого положения и удовольствия ради выслушивать их сказки и истории. Не странно ли, что люди скромные и бедные не воспользовались радостями, что могли бы узнать, одевшись в шелка и брильянты и разыгрывая калифа в местах, посещаемых высшим светом?
Был человек, увидевший возможность такого подражания Гаруну аль-Рашиду. Звали его Корни Бранниган, и был он ломовым извозчиком импортной фирмы на Канал-стрит. Если вы прочтете далее, то узнаете, как он превратил Верхний Бродвэй в Багдад и узнал о самом себе нечто, чего не знал раньше.
Многие назвали бы Корни снобом, предпочтительно по телефону! Главным интересом его жизни, его любимым удовольствием и единственным развлечением после рабочего дня было — противопоставить себя элегантным и богатым людям. Ведь у него не было надежды войти в их круг!
Каждый вечер, распрягши лошадь и пообедав в закусочной, где быстрота услужения была специальностью, Корни одевался в вечерний костюм, такой же корректный, какой можно встретить только в вестибюле отелей. Затем он отправлялся по сверкающей восхитительной дороге, посвященной Теспису, Таис и Бахусу.
