Роберт Ладлэм - Дорога в Гандольфо

— Да, он пояснил свое заявление, ваше высокопреосвященство, — ответил помощник с явным смущением. — Он... он...

— Как я предполагаю, — сказал папа, демонстрируя великолепную проницательность, — наш нарядный кардинал заявил, что любимые блюда папы весьма просты. Ведь верно?

— Я... я...

— Я вижу, что это так. Но все дело, друг мой, в том, что я действительно предпочитаю более простую кухню, нежели наш кардинал с его вечным насморком, и отнюдь не от недостатка знаний. Скорее от отсутствия зазнайства. Понятно, этим я вовсе не хочу сказать, что нашему кардиналу с его больным глазом, который косит вправо, когда он говорит, не хватает скромности. Я просто не верю в то, что ему в голову могла когда-либо прийти мысль о том, что мне и в самом деле нравится незамысловатая пища.

— Нет, конечно, нет, ваше высокопреосвященство.

— И я думаю еще вот о чем. В наше время высоких цен и растущей безработицы такое интервью, в котором сам папа расскажет о том, что отдает предпочтение простым и недорогим блюдам, будет весьма уместным и полезным... Кто желает встретиться со мной? Вы, кажется, сказали, что какая-то журналистка? А известно ли вам, что женщины совсем не умеют готовить? Но это, само собой, между нами.

— Нет, конечно, нет, ваше высокопреосвященство. Хотя римские монахини весьма усердны...

— Преувеличение, друг мой, преувеличение! Кто эта журналистка из этого кулинарного издания?

— Лилиан фон Шнабе. Она американка, из Калифорнии, замужем за пожилым немецким эмигрантом, бежавшим из Германии еще во времена Гитлера. По стечению обстоятельств она сейчас находится в Берлине.

— Я только спросил, кто она, но не про ее биографию. Каким образом вам удалось узнать все это?

— Эти данные были приложены к рекомендации военных, которые, кстати, отзываются о ней весьма высоко.

— Понятно... Вы сказали, что ее муж бежал от Гитлера? Что ж, я полагаю, нельзя уклоняться от встречи с такой сострадательной женщиной. Договоритесь с ней о времени, друг мой! Можете сообщить также нашему блистательному кардиналу, страдающему одышкой, что мы приняли такое решение без какой бы то ни было задней мысли по отношению к нему. «Да здравствует гурман!»... Что ж, видно. Господь Бог был добр ко мне, и это — знак признания. Но почему, интересно знать, корреспондентка этого издания находится в Берлине, если в Бонне — кардиналом непревзойденный мастер по приготовлению блюд из щавеля?

— Я готова поклясться, — сказала Лилиан, как только Сэм вошел в комнату, — что у тебя между зубами застряли перья!

— Это гораздо лучше, чем куриный помет!

— Что?

— Те, с кем я встречался, пользуются довольно своеобразным видом транспорта!

— О чем ты это, Сэм?

— Я хочу принять душ!

— Но только без меня, мой милый!

— Я еще никогда в жизни не был таким голодным! Ни минуты передышки! Все в стиле: «Айн, цвай, драй! Мах шнелль!» — «Раз, два, три! Быстрее!» Боже мой, до чего я хочу есть! Они полагают самым серьезным образом, что выиграли войну!

— Ты самый грязный и дурно пахнущий из всех виденных мною мужчин! — воскликнула Лилиан, отходя от Дивероу. — И я удивляюсь, как тебя впустили в отель!

— У меня сложилось впечатление, что мы смоими провожатыми шли гусиным шагом. Но что это? — указал Сэм на большой белый конверт, который лежал на бюро.

— Прислали снизу, — ответила Лилиан, — и сообщили, что очень срочно. Они не были уверены, что ты зайдешь за ним сам.

Дивероу взял конверт. В нем оказались авиационные билеты и записка. Даже не читая ее, он мог бы догадаться, о чем там идет речь, поскольку авиабилеты сказали ему все.

Алжир.

Затем он прочитал записку.

— Да нет же, черт побери! Нет! Ведь это же меньше чем через час!

— Что «это»? — спросила Лилиан. — Самолет?

— Какой самолет? Откуда ты, к черту, можешь знать про самолет?

— Потому что звонил Хаукинз из Вашингтона, — пояснила она. — Ты даже представить себе не можешь, как он был шокирован, когда я ответила...

— Избавь меня от всех этих надуманных подробностей! — перебил Лилиан Дивероу, бросаясь к телефону. — Мне надо кое-что сказать этому сукину сыну! Ведь он даже не удосужился согласовать со мною день отлета! Не оставил времени на еду и душ!

— Ты не сможешь связаться с ним, — поспешила предупредить Сэма Лилиан. — Поэтому он, собственно, и звонил. В течение дня его не будет.

С угрожающим видом Дивероу направился к Лилиан. Затем остановился. Эта девочка спокойно может расколоть его пополам.

— Но он хотя бы объяснил, почему я должен лететь именно этим рейсом? Понятно, после того, как оправился от шока, вызванного твоим ангельским голоском?

Лилиан выглядела смущенной. Сэм подумал о том, что ее смущение не совсем искренне.

— Мак что-то говорил о немце по имени Кёниг. И еще он сказал, что этот Кёниг ждет не дождется, когда ты покинешь Берлин на каком бы то ни было виде транспорта.

— И поэтому-то Мак и решил, что самое лучшее при данных обстоятельствах — это отправить меня в Алжир самолетом «Эр-Франс», летящим через Париж?

— Да, он и в самом деле упоминал об этом. Хотя и в несколько иных выражениях. А вообще я должна сказать тебе, Сэм, что Мак очень расположен к тебе, и каждый раз, когда речь заходит о тебе, у меня складывается впечатление, будто он говорит о своем сыне. Которого у него никогда не было.

— И если есть Иаков, то я — Исав. Или, иными словами, меня поимели, как Авессалома.

— Не надо вульгарностей...

— Надо! Это единственное, что надо! Какой черт ждет меня в Алжире?

— Шейх Азаз-Варак, — ответила Лилиан Хаукинз фон Шнабе.

Хаукинз ушел из «Уотергейта» в спешке. У него не было ни малейшего желания говорить с Сэмом. Тем более что он был абсолютно уверен в Лилиан, как, впрочем, и во всех остальных своих женах: они прекрасно делали свое дело! И, кроме всего прочего, он должен был встретиться с одним израильским майором, который при известном везении мог бы помочь ему справиться со стоявшим перед ним затруднением. Этим затруднением был шейх Азаз-Варак. К тому часу, когда Дивероу выйдет в алжирском аэропорту, он должен уже поговорить с шейхом по телефону. И тогда на счет «Шеперд компани» будет переведен последний пай.

Этот Азаз-Варак являл собой жулика международного масштаба, в чем, собственно, ничего нового не было. Во время второй мировой войны он по сумасшедшим ценам продавал нефть одновременно и союзникам и странам Оси, оказывая предпочтение тем, кто платил наличными. И, несмотря ни на что, врагами он не обзавелся. Более того, своими деяниями он заслужил всеобщее уважение от Детройта до Эссена.

Впрочем, война осталась в далеком прошлом. Та война. Сейчас Хаукинза интересовало участие Азаз-Варака в совсем недавно вспыхнувшем пожаре: в ближневосточном кризисе.

И Азаз-Варака надо было найти. В то время как над Ближним Востоком звучали клятвы, а мир наблюдал за тем, как сталкивались между собой армии, и пока в попытках выйти из кризиса одна конференция сменяла другую и прибыли достигали неимоверных размеров, самый жадный из всех живущих на земле шейхов вдруг изъявил желание побродить по морской гальке и отбыл на Виргинские острова.

Черт побери, в этом не было никакого смысла! И поэтому Маккензи пришлось снова просмотреть профессиональным глазом собранные на Азаз-Барака материалы. Модель, насколько он мог понять, начала складываться между 1946 и 1948 годами. Именно тогда шейх Азаз-Варак проводил очень много времени в Тель-Авиве.

Согласно документам, свои самые первые поездки шейх практически не скрывал: предполагалось, что он просто подыскивал для своего гарема подходящих еврейских женщин. Но затем уже он летал в Тель-Авив тайно, садясь ночью на отдаленных аэродромах, которые могли принимать принадлежавшие ему суперсовременные и очень дорогие самолеты.

Может быть, он снова искал женщин?

Хаукинз дотошно изучил все документы, но так и не смог откопать ни одной женщины, которая когда-либо прилетела в Азаз-Кувейт.

Что же тогда делал Азаз-Варак в Израиле? И почему он так часто летал туда?

Как это ни покажется странным, ответ на свои вопросы Маккензи получил из донесений морской разведки о событиях на острове Святого Томаса, которые Азаз-Варак посетил во время арабо-израильской войны. Там он пытался скупить недвижимости намного больше, нежели ее в тот момент продавалось. А когда ему это не удалось, он довольно резко выразил свое неудовольствие.

Надо заметить, что у островитян хватало проблем. И они меньше всего нуждались в каких бы то ни было арабах с их гаремами и рабами. Боже мой, рабы! Сама мысль об этом чуть не довела бюро туризма до апоплексического удара. То, что творилось в эмирате, вызывало одновременно возмущение и отвращение. И Азаз-Варака неоднократно предупреждали, чтобы он воздержался даже от покупки двух корзин песка. Понимая, что за ним постоянно следят, он пытался совершать торговые сделки через вторые и даже третьи руки, причем некоторые из его операций могли сделать Палм-Бич зеленым от зависти, а кое-какие другие места — пурпурными от ярости. Но в конце концов вопрос был решен просто: ни один чертов араб не мог ничего иметь или арендовать на острове, посещать его или пересекать границы.