Борис Егоров - Маски
— Докажите! — просит сенатор.
— У меня было два английских сеттера, — преисполненным печали голосом продолжает пастор Саймонс. — До революции мне приходилось платить три рубля собачьего налога в год, а при большевиках — по пятьдесят рублей за каждую собаку!
— Это ужасно! — восклицает сенатор, дрожа от благородного негодования. — Кто бы мог подумать! Это грабеж, разбой!
— Он самый. Не только людям — собакам жизни нет.
— А что вы по этому вопросу скажете, свидетель Фрэнсис?
— Я хотел бы добавить, что большевики убивают всякого, кто носит белый воротничок и имеет высшее образование.
— Какой скандал! Это же неслыханно — убивать за белые воротнички! Неужели только ради этого надо делать революцию? А какого мнения вы о большевиках, свидетель Симмонс?
— Страшные люди, доложу я вам, — твердым голосом убежденного лесопромышленника говорит Симмонс. — Самое худшее, что позволяют себе большевики, — это лишать людей родного крова. Если, допустим, квартировладелец имеет десять комнат, они оставляют ему только четыре, а в оставшиеся шесть вселяют рабочих из подвалов. Как видите, и рабочих они лишают их родного, привычного крова…
— Неслыханно! Настоящее варварство! — возмущается председатель комиссии сенатор Овермэн. — А теперь, господа свидетели, у меня к вам еще вопрос. Правда ли, что большевики национализируют женщин?
— Правда, святая правда! — клянется пастор Саймонс.
— Ну, коли святая, дело ясное. А все же есть у вас доказательства?
— Конечно, есть, — подтверждает Симмонс. — Могу даже зачитать большевистский декрет о национализации женщин, изданный в городе Владимире.
— Действительно, в ряде губерний женщины национализированы… — добавляет свидетель Фрэнсис.
— Кошмар! Сплошной кошмар! — восклицает сенатор Нельсон. — Вы знаете об этом, господин Фрэнсис, по собственным сведениям и по собственному наблюдению?
— Знаю! По собственным! — подтверждает Фрэнсис. — Сам в «Известиях» читал декрет, в силу которого брак и развод настолько облегчаются, что достаточно простого уведомления со стороны супругов об их желании вступить в брак или расторгнуть его…
— Ай-яй-яй! Значит, захотели — поженились, расхотели — развелись… Это же разврат!
— Святая правда! — свидетельствует пастор Саймонс. — Клянусь на Библии.
— На Библии? Тогда злодейский характер большевизма установлен.
— А как там заводы, фабрики? — спрашивает председатель Овермэн.
— Сам в одном городе видел: не работают, — отвечает свидетель Деннис.
— Фабрики стоят. Значит, забастовки? Значит, рабочие отвернулись от большевиков?
— Совершенно точно, отвернулись.
— О’кей! Почему же тогда рабочие не восстанут и не свергнут большевистское правительство?
— Такова Россия, таков русский характер. Загадка русской души…
Суд стал в тупик перед загадкой.
Так бы и ломали господа сенаторы свои убеленные сединами головы над разгадкой тайны, если бы в комиссию по расследованию причин и характера Октябрьской революции не пришли свидетели защиты — Джон Рид, его жена Луиза Брайант и журналист Альберт Рис Вильямс.
В планы комиссии не входило выслушивать этих свидетелей. Но под натиском прогрессивной общественности, по требованию участников митингов и собраний пришлось.
Луиза Брайант рассказала господам сенаторам, что женщины в Советской России пользуются равным с мужчинами избирательным правом. И при этом они никак, разумеется, не стали бы голосовать за собственную национализацию. Что же касается декрета, который, по утверждению Симмонса, издан во Владимире, то он является фальшивкой, сфабрикованной на основе анекдота из юмористического журнала «Муха».
Рассказали свидетели защиты и о терроре. Но не о красном, а о белом. Пояснили, что фабрики в России стоят не потому, что рабочие бастуют, а потому, что в стране разруха.
Сенаторы молчали. Сенаторы не верили. Сенаторы валяли дурака. Разумеется, они пеклись не о русском народе и даже не о той «угнетенной» части его, что носит белые воротнички.
Фрэнсис, который молол на заседаниях комиссии по расследованию несусветную чепуху, несколько ранее обнаруживал признаки вполне здравого рассудка.
Будучи послом США в России, он писал государственному секретарю Лансингу:
«Европейские и американские газеты и журналы отмечают великолепие русской империи, ее неразвитые богатства и огромные возможности… Американские предприниматели уже смотрят с вожделением на богатства недр России, на ее огромные источники водной энергии и на возможности железнодорожного строительства, которые имеются в этой стране… Все считают, что нет ни одной области на земле, которая может сравниться с этой».
Сказано точно и без всякой клоунады: Россия богата, и американский капитал хочет ее съесть. Это — откровенное суждение империалистического хищника.
По соседству с высказыванием Фрэнсиса надо бы — для полной ясности — поставить слова английского генерала Мэйнарда:
«Коммунизм, простирая свои пропитанные ядом щупальца через земли и воды, вонзил свои когти в пять континентов. И всюду и везде восстания и бунты, забастовки и беспорядки, неповиновение и атеизм благословлялись и поддерживались признанными русскими апостолами гражданской войны и раскола…»
Как известно, империалисты Америки и Европы не ограничивались тем, что с вожделением смотрели на богатства России и испытывали животную ненависть к коммунизму. Движимые злобой, отчаянием и страхом, они организовали против молодой Советской Республики кровавую интервенцию.
Для морального оправдания этой интервенции и понадобился суд над Октябрьской революцией. Он понадобился также для того, чтобы очернить советскую власть, восстановить трудящихся США, Англии и Франции против нашей страны.
Комиссия Овермэна цели своей не достигла. Империалистическая моська полаяла, а история шла своей дорогой, вершила свой суд, диктовала свой приговор.
Но работа овермэновской комиссии все же не прошла даром. Советским мужчинам в белых воротничках и советским «национализированным» женщинам, людям Страны Советов, строящим гиганты индустрии и запускающим в космос корабли, это еще один повод посмеяться. Да, была такая комиссия. Судила Октябрьскую революцию, а пригвоздила к столбу позора самое себя.
Куриная слепота
Колумб открыл Америку малоквалифицированно.
Плыл в Индию, наткнулся на какой-то неведомый материк, будучи к открытию его совершенно неподготовленным. Монографий после себя не оставил. Пришлось другим за него доделывать работу. Ныне земля Колумба всем хорошо известна. И когда кто-либо пытается совершить уже совершенное, говорят: «Эх, открыл Америку!»
Америку больше не открывают. Зато растет число открывателей России. В некоей заокеанской стране возник даже стихийный конкурс: кто лучше откроет Россию, кто сотрет наконец с карты это досадное белое пятно.
Наряду с дельными людьми в конкурс включилось много халтурщиков. Приедут, поглядят — и на второй день уже обнародуют свои исследования. Нагородят бог весть что, а читатель разбирайся.
Ну, а вот Эда Колхауна к каким отнести — к дельным или халтурщикам?
Колхаун — фермер и самозабвенно выращивает на продажу бройлеров — шестнадцатинедельных мясных цыплят.
Есть у Колхауна и еще одна буйная страсть: он стрелок-спортсмен, любит стрелять по тарелочкам, и это у него неплохо получается. Именно последнее обстоятельство и заставило его пересечь океан, чтобы принять участие в международных стрелковых соревнованиях в Москве.
Много тарелочек Калхауну разбить не удалось, фортуна повернулась к нему спиной, и он занял всего лишь десятое место. Настроение, естественно, упало. Видимо, это и отразилось на его русских впечатлениях.
Колхаун воочию лицезрел Россию, проезжая поездом из Хельсинки в Москву, а затем детально изучил русский быт из окна гостиницы.
Для другого этого было бы мало — для Колхауна достаточно. Это путешественник проницательный. У него не глаз — рентген: все насквозь видит.
Своими впечатлениями Колхаун поделился с корреспондентом родного ему по духу птицеводческого журнала «Бройлер гроинг».
Вот как живописует журнал со слов Колхауна панораму, открывшуюся перед цыплячьим Колумбом на русской земле: «Глядя из окна, он видел мужчин и женщин на коленях, жнущих серпами что-то похожее на пшеницу». В другом месте он заметил людей, срезающих теми же пресловутыми серпами «что-то похожее на пастбищную траву».
Пшеница и трава в России хоть на что-то похожи, а вот овощи — для них просто даже и сравнения нет: «…овощи растут по краю прудов, и фермеры вброд на коленях собирали их».
Это уже что-то смахивающее на развесистую клюкву. Ну как не вспомнить здесь известную нелепицу, которая забавляла нас в малом возрасте:
