Роман Днепровский - Ироническая проза. Ч. 1

А улыбающийся официант повторяет свой вопрос:

- Будете пить прямо из этой посуды, или подать чашку?

А Вадик понятия не имеет, как нужно пить чифир — прямо из «чифир-бака», или из отдельной посуды. Более того: он даже не представляет себе, как он сейчас вообще всё это будет пить — не важно, из бачка этого прокопчённого, или из отдельной чашки! Там же, судя по всему, настоящий чифирь — ударное пойло, валящее с ног бегемота! — а он, Вадик, и к простому, крепкому чаю не сильно-то привычен. Ну, получилось так: совецкое детство, хронический продовольственный кризис, перебои с чаем… Заварка, которую мама заливала кипятком на второй, а то — и на третий раз… А тут — чифир! У-у, ф-фашисты пррроклятые!…

И Вадик, глядя на неаппетитный «чифир-бак», потупив взор, произносит:

- Принесите чашку…

…Как уж он влил в себя чайную чашку крепчайшего горячего чифира, и что творилось с ним после этого, нам не сильно-то важно: если человек по собственной глупости и доброй воле едва не довёл себя до сердечного приступа, то это уже его личное дело. Но «едва» — не считается, и, кое-как придя в себя, наш герой требует принести счёт. И официант приносит счёт, и в этом счёте напротив слова «Chifir» стоит сумма, раза в три превышающая стоимость всего, что было друзьями съедено и выпито за столиком этого маленького берлинского ресторанчика. После своего конфуза с чифиром, им бы заплатить по счёту — да и уйти поскорее, но они ведь решили выяснить у официанта, почему это за бачок чифира с них решили содрать втрое больше против остального обеда? И официант, конечно же, всё популярно им объяснил:

- Видите ли, господа, — начал он с той же улыбкой, — Берлин — это очень культурный город, и его посещают люди из самых разных стран. Поэтому, мы стараемся учитывать все пожелания наших гостей, в том числе, и в области традиционной национальной кулинарии.

- В берлинских ресторанах, — продолжал официант, — трудятся очень опытные повара, в том числе — и высококлассные специалисты в области национальной кухни. У нас есть повара, которые готовят традиционные африканские, китайские, полинезийские и многие другие блюда. В том числе, в одном из берлинских ресторанов работает и специалист, который готовит традиционные совецкие блюда — такие, как balanda, zatirukha, sobaka, kochka и другие. О том, что речь идёт именно о традиционном напитке совецкой кухни, я понял сразу же, когда вот этот господин, — тут официант улыбнулся Эдику, — сказал совецкие слова «Nu, bliad, pizdetc!» — когда в Германии стояли совецкие оккупационные войска, мы часто слышали такие совецкие слова от ваших офицеров, и знаем, что они обозначают большой восторг.

- Мы позвонили в один из ресторанов, где работает специалист, который готовит блюда совецкой кухни. Это — очень хороший специалист: его отец был в совецком плену, в GULAG, и многому там научился, и многое узнал. И даже привёз с собой из России специальную посуду для приготовления этого напитка, — здесь официант указал на «чифир-бак».

- Работа такого специалиста стоит очень дорого, но мы очень надеемся, что его труд не разочаровал Вас, — официант поклонился Вадику, — а, кроме того, мы постарались, чтобы этот специалист, как можно, скорее прибыл в наш ресторан и приготовил для Вас chifir — снова поклон Вадиму, — поэтому, в цену напитка включены транспортные расходы и отдельная доплата за скорость, а также — работа специалиста. Наше же заведение получает от этой суммы лишь самую малую часть — за обслуживание. Мы очень надеемся, что вам, господа, понравилось у нас, и будем рады, если вы навестите нас ещё!

- А… а как часто у вас в заведении заказывают… — Вадик едва не произнёс: «блюда совецкой кухни», но вовремя одёрнул себя, — э-э… Chifir?

- Не так уж часто, — вновь улыбнулся официант, — но, время от времени, такие заказы бывают. Примерно, раза три-четыре в год. И Chifir заказывают, и balanda, и zatirukha, и…

Про блюда «собака» и «кошка» интеллигентному Вадику слышать было уже выше всяких его сил: резко вскочив, он почти пулей выскочил из ресторанчика. Эдик трусил следом. Вдогонку им неслись слова официанта:

- Мы рады будем снова увидеть вас в нашем заведении! Perestroika! Gorbochev! Vladimir Putin!…

Не быть мне Луи Армстронгом…

«…Сегодня слушает он джаз —А завтра Родину продаст!…»

Наверное, в детстве меня очень плохо воспитывали родители и дед с бабушкой… Вернее, я даже уверен, что они меня воспитывали плохо, даже отвратительно: мало того, что поддались на мои капризы и навсегда забрали меня из детского сада после третьего дня моего пребывания там — так ведь, ещё и определили мне в качестве «няньки» прадедушку. А прадедушка — он, мало того, что был недобитым белогвардейцем-колчаковцем — так он, к тому времени, совсем старенький был и глухой (это у него контузия была, ещё с I-й Мiровой войны) — и он, в силу своего отвратительного слуха, не уследил за тем, какие такие пластинки я там на проигрывателе наяривал.

Проигрыватель, по тем временам, был просто замечательный — рижская VEF-овская «Rigonda», с радиоприёмником (который, кстати, всё брал — после того, как дед «подхимичил» что-то с антенной) — ну, а пластинки… Накупили мне в детстве пластинок с записями детских радио-спектаклей и сказок — про Чебурашку, про Ивана-Царевича и Василису Премудрую, про приключения каких-то слонят, верблюжат, мартышек и бегемотиков в дебрях Африки — сиди и слушай под присмотром прадеда, пока вся семья на работе. Кр-расота! Главное же — с проигрывателем обращаться научили: прежде всего, нужно было открыть крышку, поднять её и закрепить специальной штангой, чтобы не захлопнулась — а потом, осторожно достав пластинку из конверта и из пакетика, поставить её на диск, повернуть рычажок — и очень-очень аккуратно опустить на край вращающейся пластинки головку «удочки»-звукоснимателя. И — чудо свершилось! — из динамика пошла музыка, а затем и началась сказка…

Не знаю даже, что мне больше нравилось — собственно, слушать эти сказки, или приводить в действие проигрыватель. Сейчас мне кажется, что оба этих удовольствия были для меня равноценны — иначе трудно объяснить, почему я, наслушавшись через некоторое время, сказок про Львёнка и Черепаху и прочих чебурашек и бегемотиков, полез во «взрослые» пластинки — благо, все они были здесь же, под рукой, в тумбочке. Прадедушка в мои аудио-эксперименты не вмешивался: он, обычно, сидел тут же, рядышком в кресле, читал какую-нибудь книжку — потом засыпал, уронив книжку на колени (а на коленях дремал кот Тимофей, которому падение книжки совсем не нравилось) — и просыпался, только если я начинал будить его.

Но мне было не до прадедушки: то, что я обнаружил среди «взрослых» пластинок, буквально перевернуло моё представление о мiре музыки! Если из телевизора я знал, что есть такие певцы — Юрий Богатиков, Эдуард Хиль, Муслим Магомаев и Иосиф Кобзон, певицы Эдита Пьеха, Майя Кристалинская и ещё кто-то, то здесь было нечто совершенно иное!… В свои четыре года я уже знал буквы и, худо-бедно, умел читать — и вот, на конвертах «взрослых» пластинок я видел какие-то малопонятные буквы, которые чередовались с теми, что я знал — поэтому, тогда я так и не смог прочесть, что моими «музыкальными кумирами» стали Сальвадор Адамо, Мирей Матье, Дюк Эллингтон и Луи Армстронг. Но — Боже, какая это была музыка, какие песни!… Песни были непонятные, на каком-то красивом чужом языке — но я готов был наяривать их на проигрывателе раз за разос — только бы они звучали! А музыка! «Караван» Эллингтона просто сводил с ума — и это в четыре-то года!…

Короче говоря, наслушался ребёнок зарубежной эстрады и буржуазного, разлагающего душу, джаза. До такой степени наслушался, что когда в первом классе на первом уроке первая наша учительница Галина Петровна Сосновская стала спрашивать нас, кто кем хочет стать, когда вырастет, я поставил её в небольшой тупик, заявив, что хочу стать саксофонистом.

- Музыкантом? — переспросила Галина Петровна.

- Нет, — твёрдо ответил я, — саксофонистом. И зачем-то прибавил: — Как Луи Ам… Амстрон.

…Весь первый класс, в результате, я проходил с прозвищем «Луи Амстрон». Это было не обидно, и даже, где-то, и почётно: я представлял, как выучусь играть на саксофоне, как буду выходить на сцену — в концертном смокинге, при бабочке — и играть, играть, играть… Впрочем, я не только мечтал — я регулярно доканывал родителей и бабушку с дедом требованием купить мне саксофон: мол, буду учиться играть — как Амстрон и Дюк Электрон (про Армстронга и Элленгтона мне уже, к тому времени, всё рассказала мама, но правильно выговорить фамилии великих джазистов мне, почему-то, не удавалось).

Наконец, домашние поняли, что «это „Ж-Ж-Ж“ — неспроста», и объявили мне, что если уж я так твёрдо решил стать вторым Армстронгом, то мне предстоит, как завещал один сказочный персонаж, «учиться, учиться и учиться» — и делать это придётся каждый день в особой музыкальной школе. Мне предложили хорошенько подумать, прежде, чем согласиться на дополнительные три часа ежедневных занятий, но я проявил чисто детское упрямство, заявив, что готов хоть завтра начать брать уроки музыки. Мне тогда казалось, что я «проявил характер». Увы, но с годами, глядя, кстати, не только на себя, но и на других, всё чаще замечаю, что мы часто путаем два этих понятия — и, желая «проявить характер», проявляем лишь глупое детское упрямство. Впрочем, не буду отвлекаться.