Александр Белокопытов - Рассказы о литературном институте
Но случалось и так, что таксопарк вдруг обессиливал и замирал, наступали в нем постные дни. Творилось это безобразие обычно после праздников, все было вычерпано до дна, бутлегеры брали тайм-аут. Волей-неволей, приходилось жить всухомятку. Да и денег уже ни у кого из нас не оставалось, все спалили — дотла. Даже у людей трезвого образа жизни невозможно было перехватить. Подойдешь бывало, к интеллигентным девицам, спросишь подобострастно: «Нельзя ли у вас ефимками одолжиться? А то по наивности и недоразумению продули свои, просвистели, впали в крайнюю бедность». Сам подумаешь: «хорошо бы чаек с сахарком организовать да помечтать о чем-то светлом, высоком.» А они поглядят на тебя лучезарными глазами и ответят, как ножом отрежут: «А нет вам никаких ефимок!». «Ну нет, так нет, извините великодушно», — разведешь руками и пойдешь восвояси… В такие дни наступало в общежитии тягостное затишье. Одни-прятались по кельям, боялись людей, другие, наоборот, — бродили по коридорам, как тени, присмиревшие и как бы просветленные. Оставалось одно: терпеть, самоуничижаться, взывать к сочувствию свыше или отсыпаться до отупения, приговаривая: «деньги пропиты, корова продана, спать, старуха, спать…»
В один из таких кромешных дней и обнаружились у нас дорогие гости. Сразу хочу оговориться, что гости они ведь разные бывают. Бывают — хорошие, желанные, а бывают и — плохие. Иной гость бывает, как в горле кость. Был у нас однажды такой, — не у нас, лично, а у соседей, но это дела не меняет, морячок залетный, весь отглаженный, прилизанный, в полубачках и одеколоном пахнет. Так вот он, выпив лишнего, высказался, что не общежитие у нас, а семь этажей, набитые дерьмом, все мужики — алкаши, а бабы — бляди.
Имел, значит, в виду, что ребята того, выпивающие, а девушки невыдержанные, не прочь иногда закинуть ноги кому-нибудь на плечи.
Ему на это возразили, что семь этажей не дерьмом набиты, а — золотом, ты ошибся, боцман. А он опять за свое, гнет и не краснеет. В итоге пришлось ему полубачки до свинячьего блеска начистить. Так что хорошим гостям мы всегда рады, а плохим — нет.
Так вот, в один из трудных дней, после всех новогодних праздников, прошел и Новый Год, и Рождество, и старый Новый Год, осталась головная боль и дрожь в членах, — часов в девять вечера слышим: стучат в дверь. Да так нагло стучат, уверенно, по-милицейски. Елки-палки! А мы на запоре сидим, ни своим ни чужим не открываем, боимся лишнего шороха и звука, занимаемся самобичеванием и душеспасительными беседами. А тут стучат и стучат! Делать нечего, надо открывать.
— Витя, — говорю я товарищу, — Иди открывай, они же, слышишь, наглые, не отвяжутся.
Идет Витя открывать, а куда деваться? И что вы думаете? Стоят на пороге хорошие, румяные с мороза, улыбчивые гости. Маша — наша однокурсница с бумажными пакетами в руках и с ней совершенно незнакомая нам девушка, застенчиво мнет озябшими пальцами замшевую сумочку. Скоро выясняется, что она из Англии — англичанка, точнее — ирландка, но нам с Витей собственно все равно, ни тех, ни других мы никогда в глаза не видели. Зато, несмотря на английское происхождение, у нее оказывается чудесное, русское, родное нам имя — Таня!
— Здравствуйте дорогие Маша и Таня! Страшно рады вас видеть, проходите пожалуйста, будьте как дома! — А что прикажете делать? Раз пожаловали умри, но встреть культурно и достойно, окажи знаки внимания, помоги разуться и раздеться, а то будет не по-джентльменски и просто не по-людски. Что с того, что ты устал от праздников и болен, тебя трясет, ты слаб и меланхоличен. Это в расчет не берется.
Да и в комнате у нас, мягко говоря, не совсем уютно, хоть Витя и чистоплюй, первым делом, поднявшись, выдраил ее и привел в порядок, а все одно — на стенах и потолке потеки, обои не первой свежести и ободраны, и тараканы, тараканы-подлецы бегают. Только бы сейчас они не высовывались. А то как все это воспримет англичанка? Следопыты затаились и не высовываются. Видимо, не менее нас ошарашены визитом дам, в первую очередь, устыдились, конечно же, английской Тани и отложили свои бега.
Маша протягивает бумажные пакеты.
— Что это, Маша?
— Подарок от Деда Мороза! — В одном пакете припрятана бутылка водки, в другом нечто похожее на еду. Оказывается, это изысканный корейский салат из змеи. Что ж, из змеи так из змеи, только змеятины нам сейчас и не хватало.
Присутствие девушек и наличие бутылки водки придает нам необходимой решительности. Когда куртка Тани и шубка Маши развешены по плечикам в стенном шкафу, можно перейти к более тщательному знакомству. Машу мы, слава Богу, знаем достаточно хорошо. Она еще очень молода, — ей только-только исполнилось восемнадцать, — чрезвычайно живая, в меру кокетливая девушка и совсем не красавица. У нее необыкновенно блестящие от молодости и природного темперамента глазки-проныры цвета черного золота, смешливая пухлая мордашка и черные, как деготь, волосы в мелких, почти африканских кудряшках. В Маше треть еврейской крови, так, по крайней мере, она сама честно утверждает, но мы подозреваем, что еврейской крови в ней не треть, а три четверти. Она дочь известных в мире искусства родителей, но в отличие от других столичных пай-деток, также поступивших учиться писательскому ремеслу сразу после школы в силу принадлежности к творческому сословию, в ней нет ни капли высокомерия. К людям она открыта и доброжелательна, не прочь иной раз с чувством, с толком, с расстановкой и за кружкой пива посидеть в тесной компании. А куда спешить? Учеба, как и работа, — не волк, в лес не убежит. Да, Маша не красавица, даже — дурнушка, но ее обаяние и свежесть молодости затмевает все, она просто — очаровашка.
Таня с интересом разглядывает наш скромный быт, радостно крутит головой, вживается в обстановку. Все ей непривычно. Нам и самим на трезвую голову, бывает, непривычно. Но — терпим, работаем над собой, учимся — и терпим. У Тани улыбчивые светлые глаза, по цвету почти как у Вити, а у Вити они цвета бутылочного стекла, — такая же короткая, но художественно взлохмаченная шевелюра и мягко очерченный рот. Глаза смотрят с ласковой настороженностью, губы трогает не то стеснительная, не то скептическая улыбка, но нам с Витей она представляется непременно загадочной. А как же иначе? Девушка приехала из далекой, неведомой нам страны под названием «Англия». Бывали мы в Англи? Нет, не бывали, Бог миловал. Англия вместе с Ирландией для нас загадка. Значит и Таня — загадка, с этой улыбкой своей трогательной, загадочной, конечно же. А сама она, безусловно, красавица. Вот если бы только не была так толста. Витя, почему она так толста и неуклюжа?! На Тане толстый и грубый свитер в крупную, кольчужью вязку, из-под свитера торчат широченные штанины каких-то немыслимых брюк, а из штанин — выглядывают ноги в пуховых носках. Да упакована она солидно и со знанием дела. Видимо, без чуткого руководства Маши здесь не обошлось. Таня переминается с ноги на ногу, потирает нос и показывает, что на улице холодно.
— Да, — разводим мы руками, — холодно, зима, Россия… — хочется еще добавить: водка, но это слово мы пока стесняемся произносить.
Таня в Москве всего три дня, а за это время успела посетить массу культурных мест, включая Третьяковку и Большой театр.
— Правда, здорово! — восклицает Маша.
— Еще бы не здорово, — соглашаемся мы. Сами-то мы в Третьяковке, конечно, были, а вот до Большого пока не добрались, все недосуг.
В течение пяти минут Маша успевает сообщить много замечательных фактов из жизни Тани. Таня — ученый человек, без пяти минут искусствовед. Ее посещение Москвы напрямую с этим связано, она всерьез увлечена древнерусским искусством. От Москвы, храмов, их внутреннего убранства плачет от восторга. Ученую деятельность сочетает с активной жизнью на свежем воздухе: занимается верховой ездой. «Умеет скакать на лошади», говорит Маша.
Маша лапочет то по-русски, то по-английски, переводя часть разговора Тане на английский, затем нам с английского на родной русский, чтоб мы не выглядели полными идиотами, дело в том, что по-русски Таня не понимает ни бельмеса, она знает с десяток слов, но половина из них, увы, из ненормативной лексики. «Успели научить добрые люди», — смеется Маша. Мы с Витей, к нашему стыду, тоже в языках не блещем, особенно в английском, хуже того: ни в зуб ногой! Что делать, не дал Бог таланта! А Маше хорошо, она окончила спецшколу с уклоном в английский и тараторит на нем, будь здоров. Она вообще ужасная говорунья. Молчание для нее равносильно смерти. А выступать в роли переводчика доставляет ей двойное удовольствие.
— О, как я хочу научиться скакать на лошади! — заламывая руки и раздувая ноздри как молодая кобылка, трагически верещит Маша и смеется до слез.
— Обязательно научишься, Маша, все твои скакуны впереди, лихая же ты будешь наездница! — мы категорически солидарны с ее желанием. Таня смотрит на всех с недоумением и жалобной улыбкой, пытаясь постичь непостижимый русский язык.
