Карел Ванек - Приключения бравого солдата Швейка в русском плену
Когда они увидели, кто перед ними, они облегчённо спросили:
– Господа австрийцы, а где ваш конвойный? Марек, протерев глаза, показал знаками на Горжина. Жандарм потянул Швейка за ногу, и тот, сидя на верхней полке, как курица на насесте, посмотрел на разбудивших его и зевнул:
– Ну так вот, они уж тут. Мы попались, – сказал он по-чешски.
– Где ваш конвойный? – повторил жандарм уже гораздо строже.
А кондуктор в присутствии контролёра стал ещё более настойчивым:
– Ваши билеты? Ну, давайте-ка проездные билеты скорее!
– Я говорю, приятели, что мы попались, – спокойно повторил Швейк, собирая свою сумку. – Теперь они нам покажут, где раки зимуют.
Тогда Горжин решил выручить их и, поймав взгляд контролёра и жандарма, направленный на Швейка, сказал им по-русски:
– Здесь я документы показать не могу, это секрет, политическая тайна. Пойдёмте в коридор… идите сюда, пожалуйста!
– Моя бумага прямо от царя, и подписи на ней всех министров, – сказал он серьёзно жандарму в коридоре, подавая ему большой, заботливо сложенный лист.
Тот его взял, открыл и, освещая лампочкой, вытянулся, словно стоял перед самим царём, и, начиная читать лист, взял под козырёк.
Горжин стоял спокойно и свободно, в противоположность статуе, которую из себя изобразил жандарм. Швейк разговаривал с кондуктором, стараясь выяснить, куда их везут, а Марек, обеспокоенный поведением жандарма, Горжина и контролёра, осматривавшего через плечо жандарма поданный лист, уставился на него взглядом, полным интереса и почтения, встал на носки и тоже стал смотреть на загадочный документ.
Потом побледнел от ужаса.
Это был прейскурант отеля «Чёрный конь» в Праге. На голубом поле вверху распростирал свои крылья большой литографированный орёл, а под ним в три столбца по-чешски, по-немецки и по-французски каллиграфическим почерком было написано, что в тот день из кухни этого отеля могут получить посетители.
И на эти три столбца, заполненных латинским шрифтом, с недоумением смотрел жандарм, который, наверное, никогда в жизни не мог предполагать, что указанные в прейскуранте блюда существовали на свете, и напрягал все свои способности, чтобы вникнуть в его содержание.
– Ей-Богу, не разберу, – вздохнул он наконец, вытирая рукавом вспотевший лоб.
– Удивительно написано. Не поймёшь, что стоит в паспорте.
Контролёр взял «паспорт» и посмотрел на пего тоже. Он водил пальцем от столбца к столбцу:
Суп светлый:
Klare:
Potage claire:
рисовый Reissuppe aux riz
с лапшой Nudelnsuppe aux potes d'Jtalie
из цветной капусты
Karfiolsuppe de chouxfleur
из мозга Himsuppe de cervelle
– Это по-чешски, это по-французски, а это по-английски, – бесстыдно пояснял Горжин, заметив, что контролёр тоже ничего прочесть не может, – Это наш паспорт, действительный для всех союзников. Мы – тайное дипломатическое и политическое посольство.
– А куда изволите ехать? – вежливо спросил жандарм.
– А вот, – весьма охотно показывал Горжин в прейскурант, – вот отсюда поедем сюда, а отсюда туда. Тут побываем, потом вернёмся в Петроград.
И, останавливаясь пальцем на отдельных строчках, он им читал вслух:
Redkvicky, Radischen Radis Ostendske ustrice Ostender Austern Huitres de Hollsten Majonesa z lososa Mayonnaise v. Lechs Mayonnaise de saumon
– Это по-английски и по-французски? – говорил контролёр жандарму, смотревшему на пленных, путешествующих с бумагой от самого премьер-министра.
– Я хорошо знаю слово «майонез» – это звучит по-французски.
– А где вы изволите жить? – продолжал он, смотря на Марека.
Тот покраснел, но, прежде чем собрался ответить, Горжин сказал:
– Не извольте быть любопытным. Мы по секретному делу. Государственный интерес. – И он пальцем указал на орла, который раскрывал крылья от чешской «Redkivicky» к французской «Radis».
– Позвольте вам ответить, – добавил Швейк, показывая прейскурант сам, – вот его фамилия, а вот ещё одна фамилия.
Швейк без колебания, очевидно заражённый дерзостью Горжина, прочёл:
Rostcnke Rostbratcn Filet saute Krocan Trufhahn Dindon Seleni kyta Hirschkcule Cuissot de cerf
После чего добавил по-чешски:
– Я надеюсь, господа, что вы тоже от всего этого ополоумели.
Жандарм очень осторожно сложил лист и, делая под козырёк, вернул его владельцу. Потом контролёр, когда ему кондуктор что-то шепнул, обратился к Горжину:
– Может, вам лучше будет ехать во втором классе? Я бы вам дал, само собой понятно, закрытое купе, чтобы вас никто не беспокоил.
Горжин молча уклонился, знаками отказываясь от этого предложения, и дал понять, что они желают ехать именно в этом вагоне. А Марек добавил, как бы желая разъяснить:
– Мы хотим все видеть и все слышать.
– Вы от охранки? – бледнея, шепнул контролёр, на что Швейк внушительно заявил:
– Ну да, мы от охраны. Мы как от охранной[6] пражской станции.
Они вернулись на свои места в вагон, где тем временем прошёл слух, что жандарм поймал трех опасных шпионов. Через некоторое время, однако, получилось другое сообщение, что, наоборот, в вагоне едут три крупных агента охранки, посланных царём для того, чтобы они подслушали, что говорит народ, что батюшка-царь хочет слышать голос русской земли, и это сообщение произвело обратное действие. В то время, пока жандарм смотрел их бумаги, люди льнули к ним даже из соседних вагонов, а теперь, наоборот, вагон стал постепенно пустеть, и в скором времени вокруг них не оказалось никого. И только в полдень пришла одна старуха, с плачем стала перед Швейком на колени и просила его, чтобы он вернул ей сына-студента, которого в начале войны полиция сослала в Иркутск. А когда он её уверил, что его ей пришлют обратно, в вагон вошёл какой-то пьяница, предлагая за пятьдесят рублей сделать покушение на губернатора, чтобы дать возможность полиции повесить двадцать студентов и рабочих, проповедующих пораженчество.
– Вам бы, голубчики, душа обошлась всего два с полтиной рубля! Если бы хотели, то могли бы повесить двадцать пять, тогда душа обошлась бы всего по два рубля, – считал пьяница.
Кончилось это тем, что Швейк дал ему по затылку, Горжин – по физиономии, а Марек ударил его коленом в зад. Все это пьяница принял с явным удовлетворением.
– Вот видно начальство, бить не жалеет. Вот видно, что голубчики прямо из Петрограда.
После этого к ним уж никто больше не приставал. На одной из станций Швейк принёс чаю и булок, они наелись, и Горжин снова вытащил из бокового кармана свой прейскурант.
– Что вам угодно, господа? Сегодня свежий гусь, заяц в сметане, жареная курица, начинённый голубь!
– Я бы предпочёл себе архиерейское место, – добавил Швейк, в то время как Марек проявил больше всего интереса к курице, а Горжин, пряча лист под рубашку, важно говорил:
– Верите ли, друзья, что в прошлом году этот лист спас мне жизнь? Он меня освободил от голодной смерти. Везли это нас в Сибирь и целую неделю не давали есть. Люди с голоду грызли берёзовую кору с полен, как зайцы. И я этот прейскурант читал целый день, я его читал с утра до вечера. Вначале мне от этого было плохо, у меня появлялись желудочные судороги, но потом, когда я его читал, то будто все это съел. Так было приятно…
– Во рту как в салоне, а в брюхе как в спальне, – добавил Швейк.
– Почти так, – подтвердил Горжин. – У меня был ещё винный прейскурант, но тот я потерял. Если бы он у меня был, вот бы я для вас сделал попойку. А теперь вот лей в себя этот несчастный кипяток.
Он снова налил себе в чашку из большого чайника, и через минуту по пустому вагону понеслась сердцещипательная песня на музыку из оперетки «Орфей в аду», ария принца:
Когда я был кельнером главным, Всегда был пьян, всегда был сыт.
А этих денег – полны карманы, Костюм любой я мог носить.
И пиво было, о Пильзен, Вена, И часто Мельника вино, Но вот с тех пор, как стал я пленным, Я пью лишь чистый кипяток.
Марек смотрел на певца с интересом, Швейк – с восторгом и почтением. Горжин, видя свой успех, продолжал:
Когда я был кельнером главным, То жил я, как миллионер, Ловил рыбёшку, стремился к славе И не думал о войне.
Я был ловцом, стрелял по сернам, О, как прекрасен был трофей!
Но вот с тех пор, как в Расее, То каждый день ловлю лишь вшей.
– Вот это как раз настоящие военнопленные песни, – сказал он, видя, как Марек вынимает карандаш, желая записать их. – Брось это, вот приедем в лагерь, ты услышишь ещё лучше; там ты все сразу запишешь. В лагерях как раз цветёт поэзия; люди занимаются поэзией там с голоду. И он запел песню:
На радлицкой дороге…
Четыре дня они были в поезде и четыре раза рассказывали жандармам, контролировавшим личные документы, что они едут по государственным секретным делам на Кавказ, чтобы там соединить армии, воюющие против Турции. Жандармы ломали над листом головы, но орёл в конце концов убивал всякие подозрения. На документе красовался государственный герб, и хранители безопасности в государстве должны были к нему относиться с уважением. Особенно действовали разговоры Швейка.
