Джон Шемякин - Дикий барин в диком поле (сборник)
Из Таиланда есть воздух, значит. Из Рима, с места сожжения тела Цезаря. И так далее.
Конечно, когда Кеша стал показывать эту коллекцию нащупанным в ночи женщинам, в безумном состоянии согласившимся прийти к нему в домик на окраине, личная жизнь друга скрипуче покосилась в сторону целибата.
Не каждая принцесса Греза из «Сквозняка» поймет, фокусируя взгляд на произвольно выбранной точке, что лысый маниак, сующий ей с захлебывающимся восторгом пустые бутылки под нос с предложением понюхать и восхититься, – это её осознанный выбор и сексуальное счастье. Участились случаи резких отказов и воплей. Кеша коллекцию воздухов забросил, но иногда украдкой протирает бутылочки от пыли и вздыхает. Он мечтатель, Кеша-то.
Ещё есть у Кеши коллекции марок (штук двадцать, но хороших, как он верит). Есть зажигалки (две – обе подарены мной, не пошло дело). Есть наклейки и старые гэдээровские переводилки. Курительных трубок пять штук (три мои). Все трубки с богатой историей, забиты нагаром начисто.
Что-то там ещё валяется у него. Не упомнить. А, монетки есть. Все с дырками почему-то.
И вот, видимо, решил Иннокентий медали начать собирать.
Вынул я из пальцев спящего Федюнина медаль. Покрутил в пальцах. Потом встал в проходе аэробуса и негромко обратился к соседям по классу. Сказал, что Иннокентий Сергеевич Федюнин во время отдыха спас из пожара троих врачей, которые спали в горящей поликлинике. И вот награжден. И у меня есть просьба (я его помощник по работе с населением) – передать медаль по рядам с небольшим рассказом о том, кто с ними летит и за что он медаль получил.
Для энтузиазма взволнованно угостил ближайших соседей легально купленным на борту алкоголем. Что запрещено, но отчасти, конечно.
Федюнин проснулся героем. Ему даже похлопали, когда он в сортир направился. А когда вышел, начали фотографировать на телефоны. Медаль-то на груди! А я два раза вставал и, показывая на Кешу, благодарно кланялся.
Молва про двух добродушных мудаков переживет нас с Иннокентием.
И вся разница
Как я неоднократно доказывал, разница между шотландцами и русскими заключается в презентациях.
У меня в России ворота, двери, будки с охраной, сигнализация, камеры, есть намерение вырыть ров с морозоустойчивыми крокодилами. Раньше была колючая проволока и битое стекло поверх забора. А песни у нас в посёлке поют исключительно про любовь, про красоту, про долгожданную встречу. Смотришь через бойницу на участок соседа и поёшь вместе с ним про нежность. А если позвали-таки в гости, то идёшь петь про нежность, не зная доподлинно, что начнётся сразу после песни про нежность. По дороге наблюдаешь, как кто-то бьётся в петле, а к нему бегут с битами.
В Шотландии двери из стекла, окна без решёток (долгое время не мог уснуть), а песни эдакие, что ко второму куплету ярость достигает такой силы, что начинается пляска с ножами. Песни сплошь про засады, сталь, кровную месть, убийства, поджоги и ненависть. На Питерхэдском берегу, в засаде Мак-Дугал, шесть дюймов стали в грудь тебе отмерит мой кинжал. Это про девушку песня. Которая не дождалась, и теперь её надо подкараулить в засаде.
То же самое про семейные легенды. У меня в России все семейные легенды про святость предков. Все невинно пострадавшие, подвижники, все из Смольного института благородных девиц, почестное купечество, спасители и праведники. Сидишь в гостях у династии товароведов и слушаешь про бал в Зимнем дворце, где товароведская прабабушка грациозно отказывала царю в намерениях. «Вы когда деньги вернёте?» – спрашиваешь, раздвигая руками великосветский туман. А хозяева уже не здесь, они там, их оттуда не достать.
Если предки у собеседника крестьяне – то очень трудолюбивые. Если предки у хозяина комиссары, то тридцать седьмой год.
У моих шотландцев семейные легенды – кромешный ужас. Все предки поголовные упыри, если судить по легендам.
Сидишь в гостях у профессора университета и слушаешь про Моне Мег. Как основатель династии, кузнец-пропойца (пропойца – это не для указания уникальности, а просто для того, чтобы было понятно – местный кузнец) соорудил пушку. Из которой враги Шотландии (англичане, понятно) выстрелили в замок Трив, последний оплот Дугласов. И пушку эту назвали Моне Мег – в честь жены кузнеца-пропойцы Брауни Кима.
Ну, история и история. И тут профессор наклоняется и кричит, несколько багровея:
– А ядром оторвало руку леди Дуглас! Начисто! Рука, кувыркаясь и заливая все вокруг кровью прекрасной леди, пролетела 28 ярдов! Молодая хозяйка замка допила из кубка вино и произнесла своими прелестными губами: «Проклятая Моне Мег! Твои потомки выучат грамоту и разнесут по всему миру славу о твоём бесчестном поведении!» Мой предок Брауни Ким грабил замок четыре дня, не щадя никого, и принёс домой руку прекрасной леди, закоптил её в очаге и показывал гостям во время торжеств!
– А-А-А-А!!! – кричишь, тоже багровея. – Вот и свела нас судьба, выродок Моне Мег! Сдохни же!
Потом приносят чай.
Герб
У моих шотландских соседей Мердоков есть настоящий герб. С пронзёнными стрелами птицами.
Всякий раз пепелю взглядом это свидетельство чужой родовитости. Сам-то я вступил в этот мир, вздымая над головой только метрику зеленого цвета. А у людей герб. Пережить такое мне трудно.
Спрашиваю как-то у соседей довольно безразлично:
– Что за история? Отчего стрелы и птицы?!
Соседи, заставшие меня за попыткой отодрать гербовую табличку, отвечают:
– Король Брюс заставил трёх братьев стрелять из лука. Первый убил ворона. Второй убил одной стрелой двух воронов. А третий брат промахнулся…
– И что с третьим братом стало?
– Да ничего особенного. Вместе с другими братьями пошёл воевать. Стал графом потом. Героически погиб при Пуатье. Смертельно раненный пал у стяга, до последнего вздоха защищая его от англичан. А два старших брата работали у него и его наследников пастухами.
– А на гербе чего ж его нету?
– Так ведь он промахнулся! За что его на герб?
Волынки и ножи
Я тут как собкор производственной многотиражки. Возили на фабрику по производству волынок. Любое производство вызывает у меня почтительный ужас. Тем более производство волынок. Я пробовал играть на волынке. По общему впечатлению волынка – это советский надувной матрас, к десятой минуте надувания совершенно неясно, кто кого, собственно, надувает: ты матрас или матрас тебя.
Как мы все прекрасно знаем, сегодня редко можно встретить малую южно-шотландскую волынку, нечасто встречается ирландская волынка. Всех забила горская волынка, или пип-вор.
Мне нравится пип-вор. На пип-воре можно изобразить два моих базовых чувства: ярость и печаль. Вот я крушу всё подряд, вот я рыдаю в уголке. Переход мгновенен, последствия ужасны.
Фабрика, на которую меня приволокли, делает какие-то адски элитные волынки. Как и полагается элитному производству, ничего отечественного, родного шотландского в комплектующих. Это как российско-германское пескоструйное производство: песок немецкий, струя наша.
Вдувная трубка, чантер, басовый и теноровый дроны – африканское черное дерево и орешина из Бразилии. Звуковые трубки – тростник из Португалии, мундштук – зубы бегемота. Надувная сумка – австралийские овцы, ленты – из Германии, всякие бляхи – Швейцария. Четырнадцать основных деталей из дерева плюс тридцать одна деталь всякой мелочи.
Есть ОТК. Мощные дедуси наяривают на произведенной продукции и хрипло оценивают тонкость передачи звука. По мне, так всё звучало одинаково: когда звучат двадцать пип-воров, я автоматически начинаю маршировать и готовиться к погибели мира. Но волосатые уши дедусь различают нюансы. Они умудряются отшвыривать в утиль всякий брак. Может, капризничают так, не знаю. Ведут себя вызывающе. Приносит, скажем, Страдивари скрипку свою к скрыпачу слепому, а он так пиликнет и херась скрипку об угол! Вот так примерно и дедуси. Меня они привели в восторг.
Вышел из глэм лакшри элит плюс фабрики, прихватив сувенир. Зуб бегемота – это надёжное вложение и добрая память. Я бы прихватил и австралийских шкур, но с ними работали люди, которые мне показались опаснее дедусь из ОТК. Вручную годами сшивать шкуры иголкой и затягивать нити – такая профессия накладывает некоторый отпечаток даже на лице. Игла тоньше нити для воздухонепроницаемости, бугры под кожей предплечий, тут же кромсают шкуры ножиками, тут же тянут жилы, скрип разрезаемого, у двоих пальцы не в комплекте, ладони в шрамах…
Вышел, как и зашел, не оборачиваясь. В другом месте шубейку себе найду. Мир не без добрых людей.
Рядом с волыночным комбинатом есть мастерская по производству ещё одной отрады – ножей скин-ду. Тоже элитная. В настоящий скин-ду должен быть вмонтирован топаз. Поэтому производство ножей охраняет индийский часовой в тюрбане.
На новые скин-ду смотреть не стал. А побежал, уворачиваясь от охраны, к реставрационному цеху. В нём старые ножи приводят в божеский вид, чтобы, значит, сызнова живопырить. Чего только в цехе реставрации не увидел! Кожаные ножны, изодранные зубами, что ли, не знаю. Лезвия в зазубринах. В углу секира какая-то щерится. На верстаке – палаш, надеюсь, просто в ржавчине. Схватился за секиру, отбежал, снова схватился. Неописуемое наслаждение.
