Андрей Яхонтов - Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2

Он помрачнел. И сказал:

— Погоди. Покажу тебе их!

И вскоре познакомил меня с голубоглазой нимфой, обладательницей стройной фигуры и длинных ног, обтянутых похожим на русалочий хвост макси-платьем.

— Графиня, — обратился к ней Маркофьев. — Как чувствует себя ваш дядюшка, герцог Анжуйский?

Она с достоинством отвечала:

— Благодарю вас, виконт, благополучно.

Еще через день он представил меня сорокалетней даме с тяжелыми гроздьями сережек в ушах и в брильянтовом колье, которое лежало на ее груди как на безразмерной подушке.

— Движутся ли наши концессионные дела в Персидском заливе, баронесса? — спросил он.

Она, сверившись с котировкой акций в свежей газете "Файненшиал таймс", сообщила:

— Дают прибыль, милорд…

Близорукую, тенью скользящую вдоль стен нежить (так он ее назвал) Маркофьев представил мне прежде всего как своего близкого друга. И подмигнул:

— ЕСЛИ К ДРУЖБЕ ПРИБАВИТЬ ЧУТЬ-ЧУТЬ СЕКСА, ПОЛУЧИТСЯ ЛЮБОВЬ.

Еще через неделю он на крикетном поле подвел меня к матроне с пышными формами и, представив ее женой и верной спортивной соратницей, продемонстрировал редкостную начитанность.

— Как в унисон писали Бальзак и Флобер, — сказал он, — в сорок пять баба ягодка опять…

А про любимого своего литературного героя сказал:

— Бальзаминов мечтал, а я делаю. Он прекраснодушничал, дримая, то есть мечтая от английского "дрим" и от русского "дремать" о двух женах, а у меня целый гарем. НАДО ДЕЛАТЬ, А НЕ МЕЧТАТЬ!

И прибавил:

— Времена меняются. Раньше называл этих дурех невестами, а теперь женами. Ничего не попишешь, этого требует европейский этикет.

Он говорил:

— В России тупые жены требуют, чтобы мужья постоянно находились при них. Эта попытка сковать мужскую свободу не может не взбесить… Зато в Европе даже самые отсталые в политическом смысле чувырлы придерживаются передовых воззрений. У каждой — свое родовое гнездо и фамильный герб. И высокие представления о морали. Делай, что хочешь, живи с кем хочешь, гуляй напропалую — только называй ее женой и не устраивай шумных бракоразводных процессов. Тут вообще каждый живет как хочет. А в России — кто как может. Что ж, пользуюсь благами западной цивилизации: хартией прав гражданина мира…

Он перечислял (а я занес эту градацию в блокнот) семь степеней несвободы, которые каждый настоящий мужчина должен стремиться преодолеть. Действительность же (а в это понятие входят женщины, условия трудовой дисциплины, прожиточный минимум и т. д.) наоборот, с остервенением и при помощи этих пут, пытается скакуна стреножить (а будь у него десять конечностей, так старалась бы сдесятиножить). Вот они:

а) семейная;

б) экономическая;

в) псевдонравственная;

г) любовная;

д) служебная;

е) возрастная;

ж) тюремная;

— Худшая из них — категория "е", — делился наблюдениями Маркофьев, — Предположим, все у тебя есть, ты богат, очень богат. Но готов отдать любые сокровища за то, чтобы сбросить хотя бы десяток лет и вновь ощутить себя молодым резвунчиком… Увы, это невозможно!

Примечание. Нет, Фауст был не дурак, что отдал душу за вечную молодость. И не захотел добропорядочной тихой старости.

(Пока не будем вдаваться в подробности, почему один из подпунктов назван "псевдонравственным", а "семейная" и "любовная" линии не совпадают — эти и другие объяснения еще поступят!)

Контрольный вопрос. Как сбросить с себя хотя бы одну из несвобод?

Маркофьев знал ответ.

Он всех этих своих половин собирался чохом прикончить.

— Полюбил… Клавку Шиффер… Я тебя с ней познакомлю… — страдал он. — А прежние и нынешние жены, гадины, ревнуют, не дают житья, не оставляют в покое…

Он зазывал меня в магазин пищевых ядов.

— Классный открыли магазинчик в Сан-Тропе, покупатели съезжаются со всего света.

И просил:

— Я воспитываю тебя, а ты помоги мне. Да, я могу и хочу убить. И даже способен найти этому извинение и оправдание. А ты объясни и докажи, что я поступаю правильно и хорошо. Тебе удастся. Ты умеешь…

В качестве подсказки он прелагал такую:

— Моя мама была гинекологом… Ты разве не в курсе? Она говорила: худшего исчадия, чем женщина, нет…

Мы посещали с ним Монако и Лихтенштейн, Андорру и Люксембург, где в поместьях и древних замках, на хуторах и виллах обитали его законные супруги. Маркофьев знакомил меня то с одной, то с другой. То — с приземистой, похожей на таксу брюнеточкой, то — с длинной сутулой кочергой. То с семидесятилетней старушкой, которую, когда заявлялся к ней на уик-енд, держал взаперти в дальнем чулане ее дозорной, похожей наклоном на Пизанскую, башне.

— Когда хватаю эту бабулю ниже спины, кажется, что держусь за спущенную грелку, — шептал он мне. — А она, поверишь, ждет моего приезда, дежурит на крепостной стене, вглядываясь в подзорную трубу или военный бинокль… Не приближается ли мой "Линкольн"?

Однажды на его кадиллаке мы зарулили в монастырь, где Маркофьев исповедался не настоятельнице, а мне:

— Эта святая осуществляет гуманитарные акции помощи детям и голодным, любит сирот и жалеет инвалидов, к ней стекаются пожертвования со всего мира. Она же мечтает родить от меня еще одного Маркофьева. На этом и попалась. Ну а я… Чем я хуже нашего разведчика, женившегося на дочке Онассиса и принесшего нашей стране миллионы долларов после состоявшегося развода? Только я эти миллионы принесу себе…

Потому что к одной-единственной вы относитесь как к последнему рублю. Боясь разменять или, хуже того, потерять. К двум отнесетесь — уже не как скряга, а как игрок, сделавший ставку на пару пусть не скаковых лошадок, но хотя бы гнедых кобыл. На два, короче, номера! Трех воспримите — и вовсе ни за что не тревожась и ничего не опасаясь: ибо ощутите себя зажиточным рантье, у которого в банке лежит достаточная сумма, капитал работает, а вы почиваете и стрижете проценты. С десятью женами — вы Крез…

Контрольный вопрос на пополнение словарного запаса. Крез — не от слова ли "крейзанутый" отпочковалось? Ваше мнение?

Вопросы на засыпку. Одна и та же надоевшая служба, одна и та же опостылевшая жена (или опостылевший муж), одна и та же душная крохотная квартира — это тупик! Неужели вы удовольствуетесь единственным вариантом жизни? Зачем загонять себя в безвыходную ситуацию? Зачем существовать убого, если можно наполнить бытие множеством разнообразных возможностей! Что лучше — одна жена или две? Или даже три? Три или две квартиры? Одна зарплата или несколько счетов в различных банках? Тут не о чем даже рассуждать, чем больше всего — тем лучше! Набирайте впрок, потом разберетесь, что пригодится, а что выбросить!

Вывод. ЛУЧШЕ ЧТО-ТО, ЧЕМ НИЧЕГО!

— Да, я правильно сделал, что женился на этих своих нынешних, — говорил он. — Ибо и у мужчин, и у женщин есть минусы, которых всегда больше, чем плюсов. Недостатки выпирают, если люди помещены в малое и тесное пространство, тут дерьмецо всегда на виду. А если рассредоточены по большой территории, как, например, в латифундиях этих лахудр, тогда — минусов не замечаешь. Минусы как бы растворяются в этом объеме. Остается незначительная размытая концентрация слабого подобия отрицательных черт…

Он потягивался, как ребенок перед сладким сном или только-только пробудившись, и, не выпячивая собственных заслуг, нейтральным голосом сообщал:

— Мои предки горбились, пахали всю жизнь, чтобы купить участок в шесть соток и построить на нем убогий курятник. Я решил вопрос кардинально, одним махом, женившись на миллионершах. У меня шестьсот гектар леса только на Апенинском побережье…

В своем собственном имении он обретал счастье и множил радости со смазливенькой глупышкой, замеченной им и взятой на абордаж еще в Сыктывкаре (когда осваивал дальние рынки на предмет торговли кроссовками). Богиня танцевала в тамошнем стрип-баре. И он на нее, выражаясь его языком, сразу запал. Клюнул. Она сводила его с ума, он дарил ей катера и яхты, сухогрузы и кибитки, запряженные верблюдами и волами. В ее обиходе наличествовало две фразы: "Да, милый" и "Нет, милый", других я от нее не слышал, но это не мешало ей этими мелодично произнесенными заклинаниями Маркофьевым понукать. Он подчинялся любым ее капризам с восторгом. Млел. И было от чего. Однажды, когда его дульцинея вышла на балкон не одетой, ехавший на велосипеде садовник так на нее засмотрелся, что вывернул шею и врезался в дерево, разбив себе лоб. От велосипеда остались два согнутых в "восьмерки" колеса и руль.