Пелам Вудхаус - Левша на обе ноги (авторский сборник)
Удивительно, как этот кот изменил ее жизнь. Элизабет была общительной, а до появления Джозефа компанию ей составлял в основном звук шагов соседа из квартиры напротив. К тому же дом был старый и поскрипывал по ночам. В коридоре в одном месте расшаталась половица, и вечером, когда идешь ложиться спать, она издавала такой звук, словно за тобой крадется грабитель. То и дело что-то шуршало и скреблось по углам, отчего приходилось замирать на месте затаив дыхание. Джозеф положил всему этому конец. С Джозефом расшатанная половица была просто расшатанной половицей, ничем более. И шорохи по углам были просто обычными шорохами.
А потом он исчез.
Элизабет обыскала всю квартиру, кота не нашла и остановилась у окна, чтобы окинуть взглядом улицу. Она уже ни на что не надеялась, потому что сама пришла с улицы, и его там не было.
За окном вдоль всего здания шел широкий карниз. Слева он заканчивался небольшим балкончиком от квартиры напротив — той самой, где жил молодой человек, чьи шаги она время от времени слышала. О том, что там живет молодой человек, Элизабет знала от Фрэнсиса. Из этого же источника она узнала его имя: Джеймс Реншо Бойд.
На балкончике сидел Джозеф. Он вылизывал шерстку ярко-алым язычком и вообще вел себя по-хозяйски.
— Джо-зеф! — позвала Элизабет.
Волнение, радость и упрек придали ее голосу чуточку театральный оттенок.
Он посмотрел на нее холодно. Хуже того — он посмотрел, как на совсем незнакомого человека. Объедался и упивался за ее счет, а потом повернулся и ушел к соседу!
Элизабет была девушка решительная. Пускай Джозеф смотрит на нее, как на блюдце с прокисшим молоком, все равно он ее кот, и она вернет его обратно!
Она вышла из квартиры и позвонила в дверь к мистеру Джеймсу Реншо Бойду.
Ей открыл молодой человек без пиджака. Нельзя сказать, чтобы это был некрасивый молодой человек. В сущности, среди молодых людей определенного типа — лохматых, чисто выбритых, с квадратным подбородком — он был вполне недурен собой. Элизабет заметила это, хотя и смотрела на него сейчас как на некую машину для возвращения удравших котов.
— Будьте добры, отдайте мне, пожалуйста, кота, — сказала она вежливо. — Он забрался к вам через окно.
Молодой человек слегка удивился.
— Ваш кот?
— Черный кот, его зовут Джозеф. Он у вас в гостиной.
— Боюсь, тут какая-то ошибка. Я только что вышел из гостиной. Там был только один кот — мой черный кот Реджинальд.
— Но я всего минуту назад видела, как туда забрался Джозеф!
— Это был Реджинальд.
— Позвольте спросить, давно он у вас, этот Реджинальд?
— С четырех часов пополудни.
— Он пришел через окно?
— Да, если уж вам угодно знать — через окно.
— Будьте так любезны, отдайте мне моего кота! — ледяным тоном произнесла Элизабет.
Молодой человек перешел к обороне.
— Предположим, — чисто теоретически, — что ваш Джозеф и есть мой Реджинальд. Не могли бы мы как-нибудь договориться? Давайте я куплю вам другого кота. Дюжину котов.
— Мне не нужна дюжина. Мне нужен Джозеф.
— Толстых, мягких, пушистых котов, — уговаривал Джеймс Реншо Бойд. — Привязчивых, чудных персов, и ангорцев, и…
— Конечно, если вы решили украсть Джозефа…
Это были жестокие слова. Любой юрист вам скажет, что насчет котов существуют особые законы. Оставить у себя приблудившегося кота — не преступление. В знаменитом деле Уиггинса против Блимбоди был установлен прецедент…
— Пожалуйста, отдайте мне кота!
Она стояла прямо против него, вздернув подбородок и сверкая глазами, и молодого человека вдруг стала грызть совесть.
— Послушайте, — сказал он, — отдаюсь на вашу милость. Признаю, этот кот — ваш кот, и у меня нет на него никаких прав, я всего лишь обычный воришка. Но вы представьте: прихожу я домой после самой первой репетиции своей первой пьесы, и только шагнул в дверь, как этот кот вошел через окно. Я суеверней негра, и вот мне показалось, что отдать кота — все равно что собственными руками зарезать пьесу еще до премьеры. Знаю, вам это покажется глупым, вы ведь не страдаете дурацкими суевериями. Вы — разумный, практичный человек. Но если бы вы все-таки смогли войти в мое положение…
Перед этим грустным взглядом Элизабет капитулировала. Бушевавшие в ней чувства претерпели разительную перемену. Как неверно она судила о нем! Вообразила, будто он — банальный похититель котов, крадущий их бессмысленно и без всякого повода, а оказывается, он поступил так по очень важной и достойной причине. В душе Элизабет пробудилась жертвенность, свойственная каждой хорошей женщине.
— Конечно, нельзя его отдавать! Беду накличете!
— А как же тогда вы…
— Обо мне не беспокойтесь! Подумайте о том, сколько людей зависит от успеха вашей пьесы!
Молодой человек заморгал.
— Вы меня изумляете…
— Я понятия не имела, зачем он вам… А для меня он ничего не значит… ну, то есть ничего такого особенного… то есть… наверное, я к нему привязалась… но он не был… он не был для меня…
— Жизненно необходим?
— Вот-вот, это я и хотела сказать. Я держала его так просто, для компании.
— Разве у вас мало друзей?
— У меня совсем нет друзей.
— Нету друзей?! Это решает дело. Вы должны взять его обратно.
— Ни в коем случае.
— Возьмите его немедленно!
— Что вы, я не могу.
— Возьмите!
— Не возьму.
— Боже ты мой, а как, по-вашему, я буду себя чувствовать, зная, что вы там совсем одна, а я умыкнул, что называется, вашу единственную отраду в жизни?
— А я, по-вашему, как буду себя чувствовать, если пьеса провалится из-за того, что у вас не было черного кота?
Молодой человек вздрогнул и отчаянно запустил руки в свою жесткую шевелюру.
— Соломон — и тот не решил бы такой задачки… А что, если… Кажется, это единственный выход… Если вам сохранить на него определенные права? Вы могли бы заходить пообщаться с ним… а заодно и со мной? Я почти так же одинок, как и вы. Моя родина — Чикаго. В Нью-Йорке я, считай, никого не знаю.
Когда живешь одна в Нью-Йорке, поневоле научишься мгновенно составлять мнение о людях. Элизабет бросила быстрый взгляд на молодого человека и вынесла вердикт в его пользу.
Она сказала:
— Спасибо, я с удовольствием. Расскажите про вашу пьесу. Я, знаете, и сама пишу, понемножку совсем, так что известный драматург — это для меня персона!
— Если бы я был известным драматургом…
— Вашу первую пьесу ставят на Бродвее — это уже немало!
— Ну… да… — ответил Джеймс Реншо Бойд.
Элизабет показалось, что говорил он с сомнением. Такая скромность только подтвердила первое хорошее впечатление о молодом человеке.
* * *Боги справедливы. За каждую ниспосланную ими беду они дают компенсацию. Они считают, что человек в большом городе должен быть одиноким, зато и дружба между двумя одинокими людьми, если уж возникнет, растет и крепнет куда быстрее, чем приятельство счастливцев, не испытавших на себе ледяного касания одиночества. Не прошло и недели, а Элизабет уже казалось, будто она знает Джеймса Реншо Бойда всю жизнь.
И все же чувствовалась в его рассказах какая-то дразнящая недоговоренность. Элизабет была из тех, кто, едва завязав дружбу, выкладывает о себе сразу все: и прежнюю жизнь, и нынешние свои обстоятельства, и все причины, которые привели их именно в это место именно в это время. При следующей же встрече, не успел ее собеседник раскрыть рот, она рассказала ему о канадском городке, где прошло ее детство, о богатой тетушке, которая оплатила ее учебу в колледже без всяких видимых причин — разве что тетушке просто нравилась внезапность, — о наследстве от этой самой тетушки, которое оказалось совсем небольшим, но его хватило благодарной Элизабет на переезд в Нью-Йорк в поисках удачи; рассказала о журналах, редакторах, рукописях — то отклоняемых, то принимаемых, о сюжетах своих рассказов, о жизни вообще, какая она есть в тех краях, где через Пятую авеню перекинута белокаменная арка [17] и сияет по ночам над Вашингтон-сквер крест Мемориальной церкви Джадсона.
Наконец Элизабет остановилась, ожидая, что Джеймс Реншо Бойд, в свою очередь, начнет рассказывать о себе, — а он не начал. Во всяком случае, так, как это слово понимала Элизабет. Он коротко рассказал о колледже, еще короче — о Чикаго. К городу Чикаго он, судя по всему, питал отвращение, рядом с которым чувство Лота к Содому и Гоморре можно назвать теплым. А потом он стал говорить о пьесе, как будто по части личных воспоминаний уже выполнил все, чего может потребовать самый придирчивый инквизитор.
На вторую неделю знакомства Элизабет могла с чистой совестью сказать о нем наверняка только две вещи: что он очень беден и что пьеса для него важнее всего на свете.
Эта мысль — что пьеса для него важнее всего на свете — постоянно всплывала в разговоре, и в конце концов Элизабет поймала себя на том, что и сама отводит пьесе больше места в своих мыслях, чем собственным сиюминутным заботам. Когда судьба такого грандиозного проекта висит на волоске, прямо-таки преступно думать о том, сдержит ли почти данное слово издатель, который почти обещал ей сказочную должность ведущего рубрики «Советы безнадежно влюбленным».
