Пелам Вудхаус - Левша на обе ноги (авторский сборник)
Молодой человек засмеялся:
— Я этого ждал! Можете им размахивать, сколько вам будет угодно.
Беньон оперся трясущейся рукой о край стола.
— Если двинетесь, я стреляю.
— Не выстрелите. Кишка тонка. Вы дешевый мошенник и ничего больше. У вас духу не хватит спустить курок, хоть вы тут миллион лет просидите.
Он снял трубку с рычага.
— Соедините меня со Скотленд-Ярдом!
Журналист повернулся к мистеру Беньону спиной. Беньон застыл в неподвижности. Потом пистолет с глухим стуком упал на пол. В следующий миг мистер Беньон сломался. Он уронил голову на руки, всхлипывая, как ребенок.
Мистер Бердси был расстроен до глубины души. Он сидел на месте, беспомощный и взволнованный. Происходящее напоминало кошмар.
Уотерол говорил в трубку:
— Это Скотленд-Ярд? Я — Уотерол, из «Нью-Йорк Кроникл». Инспектор Джарвис на месте? Позовите его к телефону… Алло, это вы, Джарвис? Я говорю из отеля «Савой», из номера мистера Бердси. Берд-си! Слушайте, Джарвис, тут человек, которого разыскивает американская полиция. Пришлите за ним кого-нибудь. Беньон. Ограбил Новый Азиатский банк в Нью-Йорке. Да, был выдан ордер на его арест… Пять лет назад. Отлично.
Журналист повесил трубку. Беньон вскочил на ноги. Он весь дрожал, он был жалок. Мистер Бердси встал тоже. Они стояли и смотрели на Уотерола.
— Ах вы… вонючка! — сказал мистер Бердси.
— Я — американский гражданин, — ответил Уотерол, — и случайно знаю, что такое гражданский долг. Мало того, я — газетчик и знаю, что такое долг репортера перед своей газетой. Сколько ни обзывайтесь, вы этого не измените.
Мистер Бердси фыркнул.
— Вы, мистер Бердси, страдаете ползучей сентиментальностью. Вот в чем ваша беда. По-вашему, если человек пять лет успешно скрывался от правосудия, то он уже вроде как и не виноват.
— Но… но…
— А я так не считаю.
Молодой человек вынул из кармана портсигар. Нервы у него были натянуты куда сильнее, чем он готов был показать своим собеседникам. Ему пришлось соображать очень быстро, когда он решился так презрительно отнестись к мерзкому маленькому пистолетику. Все же его потрясло появление оружия, и сейчас Уотерол испытывал все полагающиеся последствия шока. Именно потому, что нервы у журналиста были натянуты до предела, сигарету он зажигал очень неторопливо, очень обстоятельно и с выражением обидного превосходства, которое оказалось для мистера Бердси последней каплей.
Все произошло мгновенно. В течение бесконечно малого промежутка времени мистер Бердси возмущенный, но бездействующий, превратился в мистера Бердси-берсерка, обезумевшего от ярости, откровенно и неприкрыто слетевшего с тормозов. Преображение свершилось за те доли секунды, которые необходимы, чтобы чиркнуть спичкой.
Спичка вспыхнула, а мистер Бердси прыгнул.
Целую вечность назад, когда в его жилах бурлила молодая горячая кровь и вся жизнь была впереди, мистер Бердси играл в футбол. Кто был однажды футболистом, навсегда им и останется, до самой могилы. Время устранило из жизни мистера Бердси такой фактор, как подкат; гнев его вернул. Мистер Бердси рыбкой нырнул к одетым в аккуратные брюки ногам мистера Уотерола — как нырял тридцать лет назад к ногам иным, одетым куда менее аккуратно. Оба рухнули на пол, и грохот падения перекрыл вопль мистера Бердси:
— Беги! Спасайся, дурень! Беги!
Он вцепился в противника мертвой хваткой, задыхаясь, весь в синяках, оглушенный, точно весь мир рассыпался огромным взрывом, и тут отворилась дверь, хлопнула, вновь закрываясь, и в коридоре прозвучали убегающие шаги.
Мистер Бердси кое-как разжал руки и с трудом поднялся с пола. Встряска привела его в чувство. Он снова был никаким не берсерком, а почтенным джентльменом средних лет, который только что позволил себе весьма странный поступок.
Уотерол, покрасневший и встрепанный, смотрел на него молча, потом судорожно сглотнул.
— Вы спятили?
Мистер Бердси осторожно ощупал левую ногу, подозревая перелом. Успокоившись на сей счет, он снова поставил ногу на землю и покачал головой, осуждающе глядя на Уотерола. Мистер Бердси ухитрился сделать это с достоинством, хотя и был слегка помят.
— Зря вы так поступили, молодой человек. Нечестно это. Ну да, я знаю про гражданский долг, только это здесь ни при чем. На каждое правило бывают свои исключения, и у нас — как раз такой случай. Если человек рискует свободой ради того, чтобы прийти на матч, — такого человека можно уважать. Он не мошенник. Он — болельщик. Мы, болельщики в изгнании, должны стоять друг за друга!
Уотерол дрожал от злости, разочарования и той особой обиды, какую испытываешь, когда пожилой джентльмен швыряет тебя, словно мешок с углем. Журналист заикался от бешенства.
— Проклятый старый дурак, ты хоть соображаешь, что ты наделал? Вот-вот нагрянет полиция!
— Пусть приходят.
— И что я им скажу? Как я им объясню? Вы что, не понимаете, в какой я теперь яме по вашей милости?
Что-то словно щелкнуло в мозгу у мистера Бердси, точно встали на место какие-то шестеренки. Боевое безумие прошло, и разум вновь воцарился на троне. К мистеру Бердси вернулась способность мыслить логически, и мысли эти его опечалили.
— Молодой человек, — сказал он мрачно, — не надо так волноваться. Вам-то что — всего лишь уболтать полицейских. Наплетете им, что в голову придет, и ладно. А вот у меня по-настоящему трудная задача. Мне предстоит объясняться с женой!
Талисман удачи
Он был хоть и черен, а хорош собой. Несмотря на трудные жизненные обстоятельства, он сохранил некую элегантность, своеобразный лоск — то, что французы называют «шарм». Бедность не убила в нем аристократической чистоплотности. Когда Элизабет впервые увидела его, он как раз умывался.
При звуке ее шагов он поднял голову, и, хоть не двинулся с места, вся его поза выразила настороженность. Мышцы спины напряглись, глаза горели желтыми фонарями на черном бархате, хвост угрожающе подергивался.
Элизабет смотрела на него, а он смотрел на Элизабет. Он изучал ее. Молчание затягивалось. Он шагнул к ней и вдруг, нагнув голову, потерся о ее платье. Потом позволил взять себя на руки и внести в подъезд. Там стоял дворник Фрэнсис.
Элизабет сказала:
— Фрэнсис, это кот кого-нибудь из жильцов?
— Нет, мисс. Кот бродячий. Приблудный кот. Никак не могу выяснить, чей он.
Фрэнсис постоянно что-нибудь выяснял. Это было главное развлечение в его небогатой событиями жизни. Что ни подвернется — непонятный шум, потерянное письмо, кусочек льда выпал из холодильника — Фрэнсис немедленно принимается выяснять.
— Так он давно здесь?
— Да порядочно уже тут слоняется.
— Я возьму его себе.
— Черные кошки приносят удачу, — наставительно изрек Фрэнсис.
— А я и не против! — ответила Элизабет.
В то утро ей как раз подумалось, что капелька удачи совсем не помешает — так, для разнообразия. В последнее время все как-то не ладилось. И не в том дело, что часть ее рукописей журналы отсылали обратно с добавлением общепринятых любезностей от редакции — все это вполне привычно, издержки профессии. А вот настоящим свинством со стороны судьбы, по мнению Элизабет, было то, что ее родной любимый журнал — единственное прибежище, где всегда находишь привет и ласку, даже если все прочие издания тебя холодно отвергли, — неожиданно скончался из-за недостатка читателей. Все равно что лишиться доброго и щедрого родственника… Тут уж без черного кота в хозяйстве просто-напросто не обойтись.
Закрыв за собой дверь квартиры, Элизабет с некоторой опаской стала наблюдать за своим новым союзником. Всю дорогу вверх по лестнице он вел себя образцово, однако Элизабет совсем не удивилась бы — хотя и огорчилась, — если бы он попытался удрать через потолок. Коты — такие эмоциональные существа… Но нет, он спокойно прошелся по комнате и, задрав голову, испустил проникновенный вопль.
— Правильно, — одобрила Элизабет. — Если не видишь того, что тебе нужно, — требуй. Будь как дома.
Она достала из холодильника молоко и сардинки. Гость не стал привередничать. Он любил хорошо поесть и нисколько этого не скрывал. Подкреплялся он сосредоточенно, как тот, кто почти уже забыл, когда ему случилось питаться в прошлый раз. Элизабет наблюдала за ним, подобно благому Провидению, и задумчиво хмурила лоб.
— Джозеф, — сказала она наконец. — Вот как тебя зовут. Ну давай осваивайся и начинай приносить удачу.
Освоился Джозеф замечательно. К концу второго дня уже начало казаться, что кот — настоящий хозяин квартиры, пустивший сюда Элизабет по доброте душевной. По характеру он был деспотом, как и большинство представителей своего племени. В первый же день Джозеф установил, какое кресло у Элизабет любимое, и немедленно его присвоил. Если Элизабет запирала его в комнате, он требовал, чтобы его выпустили, если же она закрывала дверь, оставив его снаружи, требовал, чтобы его впустили. Если дверь оставалась открытой, он громко жаловался на сквозняки. Что поделаешь — и у лучших из нас есть свои недостатки. Элизабет его обожала, несмотря ни на что.
