Аркадий Аверченко - Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
— Мимикрія! Защитный цвѣтъ. До сихъ поръ я видѣлъ это только у бабочекъ.
Такъ какъ мы не были одарены свойствомъ мимикріи и не могли слиться съ окружающей насъ обстановкой, то сторожъ, вернувшись, безъ труда отыскалъ насъ и потребовалъ на чай, за то, что пошевелилъ палкой.
Осьминогъ, присосавшись къ стѣнѣ, смотрѣлъ, какъ мы расплачивались, и въ его страшныхъ выпученныхъ глазахъ тоже ясно читалось всеобщее, какъ эпидемія, желаніе получить съ форестьера на чай.
— А вотъ, — сказалъ я Сандерсу, — посмотрите-ка какія хорошія раковины. Если бы на каждой изъ нихъ было еще написано «Привѣтъ изъ Ялты» — совсѣмъ онѣ были бы настоящими раковинами.
— А вотъ это, такъ называемая, чернильная рыба, — сказалъ Сандерсъ. — Кстати, надо будетъ нынче вечеромъ написать домой письмо.
Сандерсъ никогда ни въ чемъ не хотѣлъ отъ меня отставать. Стоило только съострить мнѣ, какъ острилъ и онъ.
— Однако, — ледянымъ тономъ сказалъ я. — Атмосфера начинаетъ сгущаться. Пожмите осьминогамъ лапы и пойдемъ отсюда.
Конечно, Габріэль уже дожидался при выходѣ. И, конечно, онъ уговорилъ насъ ѣхать на Позилиппо.
Мы не жалѣли, что поѣхали. Чудесная живописная дорога… Съ одной стороны обрывистый берегъ моря, съ другой — непрерывный многоверстный рядъ домишекъ, населенной ужасающей бѣднотой. Но все это такъ красиво: грязные растрепанные дѣти, лѣнивые прохожіе, тяжелыя простоволосыя простолюдинки, перебрасывающаяся изъ окна съ сосѣдкой тихими односложными словами, или перебѣгающія дорогу съ фьяской вина подъ мышкой, живописное тряпье, развѣшанное на стѣнахъ и окнахъ домишекъ, обрывокъ пѣсни, донесшійся слѣва, запахъ свѣжей рыбы, донесшійся справа, клубъ золотой отъ заходящаго солнца, пыли впереди и крики мальчишекъ бѣгущихъ сзади за экипажемъ, въ чаяніи получить что нибудь съ ошалѣлаго иностранца…
Позилиппо… Ресторанъ съ верандой на громадной высотѣ, надъ моремъ. Вдали выгнулась изъ воды мощная спина Капри — мѣста невольнаго заточенія Максима Горькаго.
Чисто физическое, животное чувство довольства охватило насъ, когда мы, потребовавъ вина и музыки, погрузились въ созерцаніе тихаго синяго моря, теплаго неба и осколка блѣдно-розовой луны въ чистой прозрачной высотѣ.
Нѣжная, сладкая итальянская пѣсня, тихій рокотъ двухъ гитаръ, теплота наступающаго вече…
— Carrtolina postale!!
— О, чтобъ тебя черти забрали! Что такое?
— Carrtolina postale.
— Провались ты съ ними вмѣстѣ! Даже сюда забрался, каналья.
— Возьмите. Хорошія карточки.
— Отстань, тебѣ говорятъ.
— Тогда, знаете что? Я васъ познакомлю съ барышней… Синьорита беллиссима! Рариссима! Чрезвычайно честная дѣвушка, но вы сами понимаете… Отецъ бѣдный…
— Не надо.
— Увѣряю васъ — красавица…
Сандерсъ сдѣлалъ видъ, что заинтересовался. Сталъ участливо разспрашивать:
— Неужели, красавица?
— О, mio Dio!..
— И вы говорите — честная дѣвушка?
— Чрезвычайно честная.
— Ну, что вы говорите?! Это неслыханно! А отецъ бѣдный?
— О, очень бѣдный!
— Неужели? Что же это онъ такъ… Работы нѣтъ?
— Нѣтъ. Такъ хотите — поѣдемъі?
— Вы говорите — красавица?
— Да, очень. Но бѣдность — сами понимаете…
— Ничего, ничего. И очень красивая, выговорите?
— О, да.
— Она, можетъ быть, просто хорошенькая… Или дѣйствительно — красавица?
— Настоящая!
— Такъ, такъ… Ну, ступайте! Намъ ничего не надо.
— Синьоры! Это васъ ни къ чему не обязываетъ, — отчаянно возопилъ продавецъ открытокъ, видя, что добыча ускользаетъ. — Вы только можете посмотрѣть! Право, поѣдемъ.
— Carrtolina postale!!
Но въ это время Габріэль, подойдя къ верандѣ, услышалъ его слова и налетѣлъ на него, какъ коршунъ, — изгнавъ бѣднягу въ одну минуту.
Смыслъ его протеста былъ такой, что, дескать, эти хорошіе господа принадлежатъ ему, онъ ихъ нашелъ, честно около нихъ кормится и никому другому не позволитъ переходить себѣ дорогу.
Они спорили, будто два гуртовщика о стадѣ барановъ.
Впрочемъ, мы ихъ умиротворили, выславъ остатки вина и мартаделлы; вся компанія продавцовъ открытокъ и просто ротозѣевъ, подъ предводительствомъ Габріэля, усѣлась на ступенькахъ и стала пировать, издавая въ честь нашу восторженные крики и произнося заздравные тосты.
Я замѣтилъ, что Сандерсъ былъ наверху блаженства: около насъ гремѣла спеціально нанятая нами музыка, пѣли для насъ пѣвцы, внизу пировала восторженная чернь подъ командой нашего перваго министра… Я подозрѣваю: не чувствовалъ-ли Сандерсъ себя въ этотъ моментъ королемъ среди своего добраго народа?
Вечеромъ каналья Габріэль, дѣйствительно, повезъ насъ «смотрѣть тараттеллу».
Въ этотъ вечеръ изученіе неаполитанскаго быта ни на шагъ не подвинулось впередъ.
Мы были безсовѣстно обмануты.
Васъ, — путешественниковъ, которые когда нибудь попадутъ въ Неаполь, — хочу я предупредить, что такое «тарантелла», которую такъ усиленно рекомендуютъ нечестные гиды…
Насъ (меня и Сандерса) ввели въ большую круглую комнату, стѣны и потолокъ которой были покрыты зеркалами. Вокругъ стѣнъ диваны, посрединѣ комнаты круглое бархатное возвышеніе — все это аляповатое, ужасающе грубое.
— Садитесь, господа, — загадочно ухмыляясь, сказалъ Габріэль и сейчасъ же засуетился, обращаясь къ тучной женщинѣ, на лицѣ которой была написана цѣлая книга былыхъ преступленій и порока. — Вотъ эти господа, мамарелла, очень желаютъ видѣть тарантеллу, имъ нужно показать тарантеллу… Ахъ, да покажите же этимъ добрымъ господамъ вашу тарантеллу. Это прекрасные и хорошіе господа и имъ надлежитъ посмотрѣть тарантеллу.
«Мамарелла» хлопнула въ жирныя ладоши и тотчасъ же шесть женщинъ выбѣжали изъ боковыхъ дверей.
Были они въ томъ, «въ чемъ», по русской поговори «мать родила» и даже еще меньше, принимая во вниманіе, что которая нибудь изъ нихъ въ свое время родилась въ сорочкѣ. Однимъ словомъ, были онѣ абсолютно, безусловно и радикально голы.
Съ заученными жестами дефилировала эта армія передъ нами, а мы сидѣли съ Сандерсомъ, опечаленные этимъ обманомъ, оскорбленные въ нашей скромности.
— Нравится? — спросила торжествующимъ тономъ безхитростная мамарелла.
Бѣднягѣ и въ голову не могло придти, что ея «тарантелла» могла въ комъ нибудь не вызвать одушевленія.
— Гм, да… — смущенно сказалъ Сандерсъ. — Вещь забавноватая. Недурно, какъ говорится, задумано. Женщины?
— Конечно! Вы же видите.
— Такъ, такъ… Гм… Не холодно?
Пансіонъ мамареллы, привыкшій къ скотской разнузданности англичанъ и къ шумному поведенію галантныхъ французовъ — былъ изумленъ нашей сдержанностью; всѣ поглядывали на насъ съ недоумѣніемъ.
— Протанцуйте имъ, дѣточки, — скомандовала мамарелла. — Пусть посмотрятъ вашу тарантеллу.
Она взяла въ руки бубенъ и шесть женщинъ закружились, заплясали; откормленные торсы сотрясались отъ движеній и, вообще, все это было крайне предосудительно.
— Помпейскія позы! — скомандовала мамарелла, уловивъ на нашемъ лицѣ опредѣленное выраженіе холодности и осужденія.
Но и помпейскія позы не развеселили насъ. Женщины становились въ неприличные сладострастный позы съ такимъ дѣловымъ, небрежнымъ отъ частыхъ повтореній, видомъ, какъ утомленный приказчикъ мануфактурнаго магазина къ концу вечера показываетъ надоѣвшимъ покупательницамъ куски товара.
На сцену вдругъ появился дожидавшійся гдѣ то неподалеку Габріэль.
— О!.. А почему господа такъ скромно сидятъ. Почему они не приласкаютъ этихъ красавицъ? Смотрите, какія красоточки! Вотъ эта или эта… Или вотъ эта! Настоящая богиня. А эта! Красавица, а? не нравится? Пошла вонъ. Тогда, можетъ, эта? Украшеніе Неаполя, знаменитая красав… Не надо? Ну ты, лошадь, отойди, не мѣшайся тутъ. А вотъ эта… Что вы о ней скажете, синьоры?..
Онъ съ дѣланнымъ восторгомъ хлопалъ женщину по плечамъ, трепалъ по щекамъ, отгонялъ равнодушно «первыхъ красавицъ» и «богинь», а красавицы и богини съ такимъ же холоднымъ видомъ шептались около насъ, ожидая нашего одобренія и благосклонности.
— Пойдемъ! — сказалъ Сандерсъ.
— Что вы синьоры! Куда? Неужели, вамъ не нравится?!
— Не нравится? Мы въ восторгѣ! Это прямо что-то феерическое… Когда нибудь послѣ… гм… на дняхъ… Мы ужъ, такъ сказать, къ вамъ денька на три. А теперь — прощайте.
Мы, угрюмые, замкнутые, спускались по лѣстницѣ, а Габріэль вертѣлся около насъ, юлилъ и заглядывалъ въ наши лица, стараясь отгадать впечатлѣніе.
— Видишь вотъ эту улицу? — обратился къ нему Сандерсъ. — И вотъ эту улицу?.. Ты иди по этой, а мы по этой… И если ты еще къ намъ пристанешь — мы дадимъ тебѣ по хорошей зуботычинѣ.
Онъ захныкалъ, завертѣлся, заскакалъ, но мы мы были непреклонны. Отношенія были прерваны навсегда.
