Аркадий Аверченко - Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
— Вы варваръ!
— А вы снобъ!
— Ахъ, такъ? Надѣюсь, наши отношенія…
— Ну, поѣхала! — кривился Крысаковъ. — «Не осенній мелкій дождичекъ»…
И Крысаковъ и Мифасовъ, какъ авгуры, упорно охраняли своихъ боговъ, а мы, честные, откровенные люди безъ традицій — не церемонились. Впрочемъ, однажды, изловивъ Крысакова въ темномъ уголку, я путемъ вопросовъ довелъ его до сознанія, что Ботичелли не такъ ужъ хорошъ, чтобы захлебываться передъ нимъ. На сцену, правда, выступила историческая перспектива, но я налегъ — и Крысаковъ сдался. Это меня тронуло, и я, помню, очень расхвалилъ какую-то незначительную картинку, которая ему понравилась.
Онъ очень любилъ живопись, но подъ конецъ нашего путешествія, если по пріѣздѣ въ новый городъ въ немъ не оказывалось музея, — Крысаковъ оживлялся, шутилъ и, вообще, начиналъ чувствовать себя превосходно.
Къ концу-же нашего путешествія мы съ Крысаковымъ оказались обладателями очень драгоцѣнныхъ предметовъ: я — палки, онъ — фотографическаго аппарата. Эти двѣ вещи мы вывезли изъ Россіи, и на мѣстѣ онѣ стоили: палка — рубль, аппаратъ — двѣнадцать рублей.
Мы съ ними нигдѣ не разставались и, поэтому, при входѣ во всякій музей или галлерею, у насъ ихъ при входѣ отбирали, а потомъ взыскивали за храненіе.
Въ Римѣ я рѣшилъ бросить эту дрянную рублевую палку, но она уже стоила около пятидесяти лиръ, — было жаль. Въ Неаполѣ цѣна ея возрасла до семидесяти лиръ, начиная отъ Генуи — до ста, а послѣ Парижа — потеря ее совершенно-бы меня раззорила. Эта палка и сейчасъ находится у меня. Любопытные долго ее осматриваюгь и очень удивляются, что такая неказистая на видъ вещь обошлась мнѣ около двухсотъ франковъ. А Крысаковскій аппаратъ, къ концу путешествія раззорилъ своего хозяина, потому что, какъ вѣрная собака, таскался за нимъ въ самыя неподходящія мѣста.
Трудовая жизнь.
Римъ въ отношеніи поборовъ — самый корыстолюбивый городъ. Тамъ за все берутъ лиру: пойдете-ли вы въ Колизей, захотите-ли взглянуть на картинную галлерею, на памятникъ или даже на собственные часы.
Въ Ватиканѣ съ насъ брали просто за Ватиканъ (лира!), за картинную галлерею Ватикана (лира!) за лѣвую сторону галлереи (лира!!), за правую (тоже!), за Сикстинскую капеллу (лира!) и еще за какой-то закоулочекъ, гдѣ стоитъ подсвѣчникъ — ту же лиру.
Una lira! Una lira! Una lira!
Немудрено, что самый захудалый папскій кардиналъ имѣетъ возможность носить бархатную шапку.
Все это сдѣлано на наши лиры.
Извиняюсь за это лирическое отступленіе, но оно необходимо для того, чтобы пристыдить итальянцевъ, если они прочтутъ эту книгу.
НЕАПОЛЬ
Неаполитанцы. — Случай съ монетой. — Городъ нищихъ. — Неаполитанскій купецъ. — Первое появленіе Габріэля. — Акваріумъ. — Позилиппо. — Тарантелла. — Мы разрываемъ съ Габріэлемъ. — Кафе-концертъ. — Ресторанная тактика. — Помпея. — Гривуазность Габріэля. — Самая богатая страна.
Въ путеводителѣ сказано, что Неаполь одинъ изъ самыхъ большихъ городовъ Италіи — въ немъ свыше полумилліона жителей.
Я, думаю, путеводитель сказалъ на этотъ разъ правду, потому что уже на вокзалѣ я насчиталъ очень много народу.
Неаполитанцы у насъ, въ Россіи, извѣстны своими оркестрами. Мифасовъ сообщилъ намъ нѣкоторыя свѣдѣнія объ оригинальномъ подраздѣленіи этого народа на группы: весь Неаполь дѣлится на такъ называемые оркестры, а оркестры дѣлятся на отдѣльныхъ жителей, мужчинъ (игра на гитарѣ и пѣніе) и женщинъ (пѣніе и танцы).
Конечно, Сандерсъ не приминулъ вступить съ нимъ въ безконечный споръ, оспаривая правильность этого простого и яснаго подраздѣленія. Мнѣ оно понравилось.
Стремленіе неаполитанца надуть туриста возведено въ культъ. Въ Венеціи и Римѣ это дѣлается спѣшно, по-любительски безъ установленныхъ пріемовъ и твердой организаціи. Неаполь-же можетъ похвастаться серьезнымъ и добросовѣстнымъ отношешеніемъ къ своему дѣлу.
Одинъ мой знакомый разсказывалъ слѣдующій случай изъ неаполитанской жизни…
Сидѣлъ онъ однажды въ кафе и пилъ кофе. Народу было мало — нѣсколько итальянцевъ за мороженнымъ и одинокій туристъ англичанинъ, мирно пившій въ углу кофе. Выпивъ его, англичанинъ вынулъ портмонэ, сталъ рыться въ немъ и, при этомъ, нечаянно выронилъ золотую монету. Никто не трогался съ мѣста. Только одинъ слуга прошелъ въ этотъ моменть мимо, обремененный подносомъ съ новыми порціями мороженнаго.
Англичанинъ позвалъ другихъ слугъ, попросилъ поднять монету, но — монета какъ въ воду канула. Всѣ слуги искали ее на глазахъ у англичанина — утаить было невозможно; монета не могла куда нибудь закатиться, потому что щелей въ полу не было.
И тѣмъ не менѣе, монета исчезла.
Выругавшись, англичанинъ расплатился и ушелъ.
Тогда мой знакомый подозвалъ къ себѣ человѣка, несшаго въ моментъ потери громадный подносъ, и потихоньку сказалъ:
— Послушайте, камерьере… Я не буду поднимать исторіи — разскажите мнѣ, какъ вы это сдѣлали?
— Что я сдѣлалъ?
— Ну, вотъ… Укр… присвоили себѣ монету. Какимъ это образомъ?
— Господинъ ошибается. Я никакой монеты и не видѣлъ, — возразилъ итальянецъ, скаля зубы.
— Послушайте… я же прекрасно видѣлъ, какъ она упала, какъ вы, проходя, наступили на нее ногой и какъ она сейчасъ же исчезла…
— Не знаю, о чемъ синьоръ говоритъ.
— О, чертъ возьми! Я вѣдь не полицейскій и мнѣ все равно; но если вы не разскажете, я заявлю обо всемъ хозяину кафе.
— Въ такомъ случаѣ, — усмѣхнулся слуга, — дѣло это очень простое. Средина моей подметки была смазана клеемъ. Я увидѣлъ какъ монета упала, и сію же секунду наступилъ на нее. Вотъ и все.
— Послушайте… Но вѣдь не могли же вы сегодня, когда смазывали подметку сапога, предвидѣть, что кто нибудь уронитъ золотую монету?
— О, сударь, золотая, серебряная — это все равно, — возразилъ добрый слуга, — и падаютъ онѣ не такъ часто, но подметки — всѣ мы смазываемъ съ утра на всякій случай.
Это-ли не организація?
И, вмѣстѣ съ тѣмъ, нѣтъ итальянца лѣнивѣе, чѣмъ неаполитанецъ. Цѣлыми днями валяются они на набережной, въ узкихъ кривыхъ переулкахъ и между мраморныхъ колоннъ домовъ. Вѣроятно, лежатъ и мечтаютъ: какъ бы надуть туриста?
Но трудно собраться съ мыслями, когда солнце такъ пріятно поджариваетъ оборванца, а море дышетъ въ самое лицо вкуснымъ соленымъ запахомъ.
Много-ли ему нужно? На цѣлый день заработать, найти или украсть пару сольди. На эту нышную сумму онъ по заходѣ солнца купитъ въ грязной шумной обжорной улицѣ, сплошь заставленной громадными чанами съ кипящей снѣдью — какую-нибудь жаренную рыбку или тарелочку макаронъ, и тутъ же съѣстъ все это бокъ-о-бокъ съ такимъ же оборваннымъ любителемъ dolce far niente. Жаркій климатъ много ѣды не требуетъ, и въ пищѣ всѣ очень умѣрены.
Всѣ жизненныя потребности до смѣшного невелики.
Проѣзжая по рынку — одно изъ самыхъ интересныхъ живописныхъ зрѣлищъ Неаполя — я видѣлъ такого рода купцовъ: около корзиночки, сооруженной изъ щепочекъ и наполненной двумя крохотными жалкими полудохлыми рыбками, сидитъ продавецъ и пронзительнымъ голосомъ выкликаетъ свой товаръ. Сколько могутъ стоить эти рыбки величиной съ ладонь — въ Неаполѣ, въ этомъ рыбномъ царствѣ. Нужно добавить, что грязная простоволосая женщина, которая закупитъ оптомъ весь запасъ этого товара будетъ торговаться до седьмого пота, хватая несчастныхъ рыбокъ, подбрасывая ихъ, перевертывая, нюхая и, вообще, стараясь выжать изъ флегматичнаго купца все, что можно.
Большинство неаполитанскихъ промышленниковъ, это «купецъ, продающій пару рыбокъ».
Часто мы встрѣчали цѣлую длинную процессію: два дюжихъ итальянца везутъ крохотную телѣжку, на которой стоитъ обыкновенная шарманка. Третій, мускулистый мужчина, гордо идетъ сбоку, положивъ одну руку на шарманку (очевидно, это настоящій владѣлецъ ея), а еще два здоровяка подталкиваютъ телѣжку сзади.
Въ сущности, эту телѣжку могла бы повезти вскачь обыкновенная кошка; но пять верзилъ присосались къ шарманкѣ, какъ піявки, и каждый всѣми силами старается доказать, что онъ честнымъ трудомъ зарабатываем свой хлѣбъ.
Шарманка останавливается… Двое начинаютъ вертѣть ручку, мѣняясь съ видомъ полного изнеможенія каждыя двѣ минуты; одинъ горланитъ какое нибудь «sole mio», а остальные двое энергично собираютъ у слушателей деньги.
Соберутъ копѣекъ десять, покроютъ чехломъ шарманочку и поплетутся дальше, придерживая, подпихивая и таща телѣжку, точно русскіе многострадальные бурлаки по берегу Волги баржу тянутъ.
Лѣнивые… Если у итальянца чешется затылокъ онъ не почешетъ его до того случая, когда встрѣтится со знакомымъ и сниметъ шляпу; тогда, заодно, и почешется.
