Виктор Шендерович - Изюм из булки. Том 2
Жена Филиппова обнаружила пропажу наутро.
— Где энциклопедия? — строго спросила она.
И Филиппов ответил:
— Мишка Дудин взял почитать!
Пьеска
В театре Корша служил трагик Вечеслов.
Дирекция знала, где найти его перед спектаклем: извозчик аккуратно объезжал три заранее оговоренных кабака — и трагика доставляли к служенью муз.
— Что играем? — поинтересовался однажды Вечеслов. Его уже гримировали.
— «Гамлета», — доложил верный гример-лепорелло.
— Интере-есно… — протянул трагик и, помолчав немного, сделал следующий шаг в освоении реальности. — А я кого играю?
— Да вот… собственно… его… Гамлета!
— Да? — удивился Вечеслов. — Ну хорошо…
И через пару минут попросил:
— Пьеску принеси.
Гример на подгибающихся ногах отправился к помрежу. Помреж, только что давший третий звонок, в предынфарктном состоянии прибежал с «пьеской». Вечеслов стоял уже в кулисе, мрачный и торжественный.
Он раскрыл текст, полистал его и озадаченно сообщил помрежу:
— Слушай, а пьеска-то — в стихах!
И пошел играть.
Попадание в жанр
В советские времена был в Одессе знаменитый концертный администратор — Дмитрий Козак, личность вполне легендарная.
И вот как-то город запестрел афишами: в Одессу пожаловали из Баку артисты эстрады… Их звали — Какалов и Кукуй!
Заинтригованный Козак пришел лично встретить артистов на вокзал.
— Вы действительно Какалов? — спросил он.
— Да.
— А вы на самом деле — Кукуй?
— Разумеется.
— Не знаю, какие вы артисты, — сказал Козак, — но фамилии у вас — кассовые!
В хорошей компании
Администратор Козак вообще умел обнадежить артистов.
Как-то, еще в его молодые годы, в Одессу приехал с концертом чтец Вячеслав Сомов.
— Дима, — с тревогой спросил он, поглядывая в окно машины, — почему в городе почти нет моих афиш?
— Не беспокойтесь, Вячеслав Вячеславович, — успокоил его юный администратор, — цыгане, лилипуты и вы — это верняк!
Злободневный репертуар
Борьба с волюнтаризмом спасла молодого Олега Табакова от неотвратимой творческой удачи: ему уже предстояло сыграть главную роль в фильме про юность Никиты Сергеевича Хрущева! Бродить среди кукурузных полей, щупать початки, смотреть вдаль оптимистичным обаятельным взглядом…
Никита Сергеевич успел утвердить кандидатуру Табакова на роль самого себя, но партия уберегла молодой талант.
Вскоре артист встретил уже пенсионера Хрущева в Малом театре. Вокруг бывшего главы государства зияла ощутимая пустота. Однако Табаков мог кое-что позволить себе и в середине шестидесятых — и к Никите Сергеевичу подошел.
Поздоровался, спросил, как жизнь…
— Да вот, Олег, — ответил Хрущев, — пришел посмотреть, как царей с работы снимают!
В этот вечер в Малом театре давали «Макбета».
Фотография на счастье
А эту историю рассказывал в стародавние времена Никита Михалков — в ту пору еще любивший подтрунить в компаниях над официозным папой.
А история такая. В октябре 1964-го в коридоры Щукинского училища какая-то сорока принесла на хвосте свежую весть о том, что «Хруща снимают» — прямо в эти минуты!
Студент Никита Сергеевич, еще ребенком представленный своему полному тезке (в честь которого и был назван), помнил, что у папы на рабочем столе стоит фотография, где тот запечатлен с Хрущевым.
И студент полетел сообщить отцу горячую новость.
Он ворвался в родительский дом возбужденный: папа, ты слышал?
— Что такое? — участливо поинтересовался Сергей Владимирович. — Что с-случилось, с-сынок?
Сынок открыл рот, чтобы рассказать, что случилось, и в этот момент увидел фотографию на папином рабочем столе. На фотографии, рядом с папой, стоял Леонид Ильич Брежнев.
— Что ты так разв-волновался, сынок? — спросил папа.
Получка
Про михалковский цинизм ходят легенды, и легенды почти восхищенные. Ибо Сергей Владимирович был циник принципиальный! В его исполнении это была не пошловатая уступка обстоятельствам, а твердая жизненная позиция. Как в старом анекдоте про скорпиона и черепашку: вот такое я говно!
Многие в нашем писательском цехе поворовывают сюжетные ходы и даже тексты; но для того, чтобы миллионными тиражами опубликовать под своим именем диснеевских «Трех поросят», надо быть Сергеем Михалковым!
Рассказывают: однажды он пришел в «Детгиз» за очередным гонораром. Был день получки, и к окошечку кассы тянулась очередь. К очереди этой Герой Соцтруда подошел, разумеется, с головы, отодвинув безымянного типографского рабочего.
Кассир посмотрел в ведомость и понял, что если свои деньги возьмет Михалков, остальным можно уже не стоять. Кассир робко предложил компромиссный вариант: выдать половину суммы, а остальное — завтра.
Михалков не согласился.
Позвали главного бухгалтера — ни в какую! Пришел директора издательства: Сергей Владимирович, войдите в положение… люди, очередь… завтра привезем домой…
Герой Соцтруда был непреклонен:
— Д-давайте всё!
И тогда директор не выдержал и возопил:
— Но почему?
Михалков ответил просто и прекрасно:
— А-алчность.
Теория комического
Юмор — дитя контекста.
Глубокий старец в ответ на вопрос, как ему удалось дожить до таких пределов и сохранить ясные мозги и крепкое здоровье, отвечает:
— Я всю жизнь работал и жил честно.
Ничего смешного, только немного пошловато, не так ли?
Теперь — внимание — ввожу контекст! Эти слова в дни своего девяностолетия произнес герой предыдущих сюжетов, Сергей Владимирович Михалков.
Вот вам уже и смешно, правда?
Все впереди
Ромм, принимая экзамены во ВГИКе, обожал мучить абитуриентов просьбой пересказать «Анну Каренину». Коварный Михаил Ильич справедливо полагал, что в процессе пересказа образование, интеллект и вкус поступающего проявятся в достаточном объеме.
Обратился он с аналогичной просьбой и к абитуриенту Шукшину.
Шукшин, говорят, даже возмутился:
— Какая «Анна Каренина»? У нас в посевную горючего нет! Школу ремонтировать надо, котельная старая…
Присутствовавшие на экзамене, вполне сочувствуя хозяйственным трудностям советского Алтая, поняли, что во ВГИКе юноше не учиться. Но Ромм, ко всеобщему изумлению, нарисовал против его фамилии плюсик.
— Он же не читал «Анны Карениной»… — осторожно высказался кто-то.
— Да, — ответил Ромм, — но вы представляете, что будет, когда он прочитает?
Лучшее место
— Пойдемте, я нашел!
С этими словами молодой режиссер повел мэтра операторского цеха Вадима Юсова куда-то вглубь еловой чащи.
Шли минут пять, и наконец остановились на небольшой поляне. Было совсем тихо. Свет еле пробивался сквозь густые кроны.
— Ну и?.. — спросил Юсов, осмотрев пейзаж.
— Здесь мы будем снимать лирическую сцену! — сказал режиссер.
— Нет, — ответил Юсов. — Здесь мы будем проявлять пленку.
Расширение кругозора
Поезд в Нижний Новгород с гостями фестиваля «Кинотавр» должен был отойти с минуты на минуту. У окна стоял Олег Янковский; уже полчаса его донимала общением явно не самая близкая его знакомая, дама из оргкомитета.
— Как жизнь? — спросил ее, наконец, Янковский (видимо, чтобы не говорить самому).
Дама, отчаянно кокетничая, ответила:
— Помните, у Блока, Олег Иванович? «Сотри случайные черты и ты увидишь — мир прекрасен!»
Олег Иванович вздохнул и со словами: «Секундочку, сейчас запишу…» — полез в карман пиджака за блокнотом.
На левом фланге
На закрытие сочинского фестиваля приехал Вячеслав Зайцев со своим модельными девочками — праздник так праздник!
По всем законам военного искусства, девочки решили нанести массированный удар на поражение — и вышли на утренний пляж вместе. Ввосьмером! Они красиво разрезали толпу отдыхающих «звезд» кино и эстрады, дружно отстегнули «верх» и улеглись топлесс на краю пляжа.
Пляж накренился.
«Звезды» кинематографа, прогуливаясь вдоль моря, невзначай застревали неподалеку от новых красот… Как бы любуясь морскими просторами… Как бы увлеченные беседами об искусстве…
Когда мужчин, забывших вернуться к женам и детям, набралось с десяток, нужда в конспирации отпала сама собой — и «звезды» завели тихий мужской разговор… Подойти к оптовой «обнаженке» вплотную не рискнул, однако, никто.
И тут на пляже появился Борис Моисеев.
— Девочки, привет! — крикнул он.
