Пелам Вудхаус - Брачный сезон. Не позвать ли нам Дживса? (сборник)
– Замечательно. Где ты с ней познакомился?
– В одном доме в Норфолке. Друзья затеяли там любительский спектакль и пригласили меня постановщиком. Бог мой! Эти сумерки в старом саду, когда вокруг в кустах сонно щебечут пташки и на небесах зажигаются первые звез…
– Хорошо, хорошо. Дальше.
– Она удивительная, Берти. Как она меня полюбила, просто не представляю себе.
– Но все же полюбила?
– О да! Она меня любит. Мы обручились, и она возвратилась в «Деверил-Холл» сообщить матери радостную весть. Но когда она сообщила, знаешь, что произошло?
– Мамаша взбрыкнула?
– Испустила такой вопль, что слышно было до самого Бейсингстока.
– До которого в милях?..
– Около двадцати четырех, если по прямой.
– Ну конечно! Я же знаю Бейсингсток!
– Она…
– Я там в детстве гостил. Моя старая няня жила там в полусобственной вилле «Балморал». Няня по фамилии Хогг, представляешь? Няня Хогг. Страдала от частой икоты.
Китекэт как-то странно насупился и стал похож на стоячего деревенского зрителя, которому исполнили «Свадебную песнь пахаря».
– Слушай, Берти, – сказал он, – давай не будем сейчас говорить о Бейсингстоке и о твоей няне, ладно? Пропади пропадом Бейсингсток, и пропади пропадом твоя няня. На чем я остановился?
– Мы отвлеклись, когда леди Дафна Винкворт испустила вопль.
– Верно. Ее сестры, узнав, что Гертруда собирается замуж за брата мисс Перебрайт, которая проживает в доме викария, и что сам этот брат – по профессии актер, тоже испустили вопли.
Меня подмывало спросить насчет их воплей, было ли и их тоже слышно до самого Бейсингстока, но по здравом размышлении я воздержался.
– Им не нравится Коротышка и не нравятся актрисы. Во времена их молодости, при старой королеве Елизавете, на актеров смотрели как на повес и бродяг, и они до сих пор не могут взять в толк, что современный актер – это солидный член общества, получающий свои шестьдесят фунтов в неделю и бо́льшую из них часть помещающий в надежные государственные бумаги. Да черт возьми, научили бы меня, как обвести налоговую инспекцию, я бы стал богатым человеком! Ты не знаешь способа, как их перехитрить, Берти?
– Нет, к сожалению. Боюсь, что этого даже Дживс не знает. Так тебя, значит, спустили с лестницы?
– Примерно так. Гертруда прислала мне письмо, что ничего не выходит. Ты можешь задать вопрос: почему мы не поженимся без согласия родительницы?
– Я как раз собирался спросить.
– Не могу уговорить Гертруду. Она боится маменькиного гнева.
– Страшная женщина, должно быть, эта маменька.
– Кошмарная. Была директрисой школы для девочек старшего возраста. Гертруда тоже отбывала у нее там каторгу и до сих пор не изжила боязни. Так что о женитьбе вне лона семьи не может быть и речи. А тут еще вот какая загвоздка, Берти. Коротышка выхлопотала для меня контракт на своей студии в Голливуде, и я теперь с минуты на минуту могу уехать. Ужас какой-то.
Я помолчал. У меня в памяти брезжила вычитанная где-то фраза насчет того, что что-то там такое чему-то там такому не помеха, но точной формулировке никак не поддавалась. В смысле – что если девушка тебя любит, а ты вынужден временно оставить ее на хранение, то она может и подождать, что я Китекэту и высказал. А он ответил, что так-то оно так, да только мне еще не все известно. Там, по его словам, строится мощная интрига.
– Теперь мы подходим, – сказал он, – к этому исчадию ада, Хаддоку, и вот где, Берти, мне нужна твоя братская помощь.
Я ответил, что не совсем понял, а он сказал, что еще бы мне совсем понять, черт подери, может быть, я все-таки секунду помолчу и дам ему договорить, и я сказал: «Да ради Бога».
– Хаддок! – произнес Китекэт с зубовным скрежетом и прочими проявлениями чувств. – Хаддок, разрушитель семейных очагов! Известно тебе что-нибудь об этом первостатейном гнусе, Берти?
– Только, что его папаша был владельцем того самого «Похмельного холодка».
– Да, и оставил ему столько монет, что потопят целую галеру. Я не хочу сказать, что Гертруда может выйти за него из-за денег. Такой грубый расчет она с презрением отвергнет. Но вдобавок к груде наличности он еще красив, как греческий бог, и очень обаятелен. Гертруда сама так написала. И мало того, я еще понял из ее писем, что вся их семейка оказывает на нее давление в его пользу. Сообрази, какое давление способны развить одновременно мать и четыре тетки.
Я начал понемногу представлять себе положение вещей.
– То есть Хаддок хочет занять твое место?
– Гертруда пишет, что он ее обрабатывает и так и этак. Нет, ты только посмотри, что за птица этот тип. Порхает с цветка на цветок, лакомится, еще совсем недавно он точно так же обхаживал Коротышку. Спроси у нее при встрече, но только тактично, ее вся эта история жутко травмировала. Говорю тебе, он – угроза обществу. Его надо посадить на цепь ради безопасности чистых девичьих сердец. Но мы с ним еще расправимся, точно, а?
– Что – точно, а?
– Расправимся, увидишь. Слушай, что мне от тебя надо. Согласись, даже такой нахал, как Эсмонд Хаддок, настоящий южноамериканский сердцеед, не станет осуществлять свои гнусные ухаживания прямо у тебя на глазах.
– То есть ему для этого нужен тет-а-тет?
– Вот именно. Так что ты, как только очутишься в «Деверил-Холле», сразу же принимайся портить ему его подлую игру. Постоянно будь рядом с Гертрудой, не отходи ни на шаг, будто приклеенный. Главное, чтобы он не мог остаться с нею наедине среди роз. Если планируется посещение розария, присоединяйся. Ты меня понимаешь, Берти?
– О да, я тебя понимаю, – ответил я не совсем уверенно. – Что-то вроде Мэри и ее барашка, который везде за ней ходил, может, тебе знакомо такое стихотворение? Я его часто декламировал в детском возрасте – ну, там, в общем, рассказывается, как у Мэри был барашек, весь беленький, как снег, и куда она ни пойдет, и он идет за ней. Словом, ты хочешь, чтобы я действовал в его духе?
– Правильно. Будь все время начеку, ибо проморгаешь – беда. Знаешь, какое последнее коварство он задумал? Чтобы как-нибудь на днях, с утра пораньше, он и Гертруда захватили сандвичей и поехали на пикник за пятнадцать миль от дома в одно живописное место, где есть обрывы, скалы и прочее. И знаешь, что он задумал там сделать? Показать ей утес под названием Обрыв влюбленных!
– Да?
– Не говори, пожалуйста, «Да?» таким равнодушным тоном. Лучше постарайся себе представить: пятнадцать миль езды туда, потом Обрыв влюбленных и пятнадцать миль обратно. Страшно подумать, до каких крайностей может дойти человек вроде Эсмонда Хаддока во время тридцатимильной поездки с Обрывом влюбленных ровно посредине! Не знаю точно, на какой день назначена поездка, но, когда бы они ни собрались, ты поезжай с ними и не отставай ни на шаг. Садись, если представится возможность, между ними. И особенно не спускай с него глаз, когда подъедете к Обрыву влюбленных, это самое опасное место. Чуть только заметишь с его стороны поползновение склониться к ней и зашептать на ухо, сразу же, как молния, бросайся наперерез. Я на тебя полагаюсь, Берти. От тебя зависит все счастье моей жизни.
Понятно, когда человек, с которым вместе учился в начальной школе, в средней школе и в Оксфорде, вдруг говорит, что он на тебя полагается, тут уж хочешь не хочешь, а надо подставить плечо. Не то чтобы его поручение было мне особенно по сердцу, не стану преувеличивать, но я ответил, что, мол, будет исполнено, и он пожал мне руку и высказался в том смысле, что, будь в мире больше таких людей, как я, и сам мир сделался бы лучше, – точка зрения, которую отнюдь не разделяла моя тетя Агата и которую, как я предчувствовал, едва ли разделит Эсмонд Хаддок. Возможно, что в стенах «Деверил-Холла» и найдется кто-нибудь, кто полюбит Бертрама, но имени Э. Хаддока, я готов побиться об заклад, в списке этих людей не будет.
– Уф! Сразу на сердце полегчало, – промолвил Китекэт, после того как выпустил мою руку, потом снова схватил и пожал вторично. – Совсем другое дело, когда знаешь, что там на месте находишься ты и неустанно, как крот, трудишься в моих интересах. Мне последнее время кусок в горло не лез, но сегодня я, кажется, пообедаю с аппетитом. Хотелось бы мне, чтобы и я со своей стороны мог для тебя что-нибудь сделать.
– Можешь, – сказал я.
Мне пришла в голову одна мысль, подсказанная, без сомнения, его словами про сегодняшний обед. С той самой минуты, как Дживс сообщил мне об охлаждении между Гасси Финк-Ноттлом и Мадлен Бассет, меня точил червь беспокойства по поводу того, что Гасси сегодня будет обедать в одиночестве.
Ведь знаете, как бывает, когда после небольшой любовной размолвки отправляешься обедать один-одинешенек. Уже за супом ты обращаешься мыслью к той, с которой рассорился, и задаешься вопросом: а так ли уж разумно вообще было твое намерение на ней жениться? К рыбному блюду сомнения твои углубляются, а к тому времени, когда, покончив с poulet roti au cresson[2], заказываешь кофе, ты уже совершенно убежден, что женщина – это «тряпки, кость и пучок волос» и что законтрактовать ее на должность спутницы жизни до могилы было бы чистым безумием.
