Георгий Марчик - Наследник фаворитки

— Эй, вы, герои, — посмеиваясь, позвал их рабочий, — вертайтесь!

Алик и Леон конфузливо подошли.

— Как бежали, а? Так и убиться недолго, — покачал головой рабочий. — Много в вас заячьей крови. А ведь из-за вас меня могло прихлопнуть.

— Так показалось, что валится прямо на нас, — оживленно сказал Леон, радуясь, что остался жив.

— Если бы на нас валилось, разве туда надо было бежать? Совсем рассудок потеряли от испугу. Ну, теперь геть отсель! — рабочий снизу вверх небрежно махнул рукой, точно мух отгонял.

Алик и Леон, не заставляя просить себя дважды, отправились восвояси, в общежитие.

— Значит, ничего не помогает? — по дороге с живым интересом спросил Алик.

— Как не помогает?! — возразил Леон, открывая дверь в комнату. — Два моих друга ушли в люди. Работают. Все честь по чести. Один я остался такой… А горбатого, сам понимаешь, и могила не исправит. Ладно. Привет тебе. Гони-ка рубль, как договорились. И будь счастлив, милаша. Вот он, твой Барсуков, уже здесь.

Алик расщедрился — дал три рубля.

— Ну, здравствуй, Барсучок! — сказал он, насмешливо-дружелюбно глядя на удивленного Барсукова. — А ну выйдем. Есть дело.

Через две минуты в кармане Барсукова уже грелась пятерка, которую ему в порядке компенсации за услугу выдал Алик.

— Ты наследник? — понизив голос, сразу же деловито осведомился Алик.

— Кто? — не понял Барсуков.

— Ну, тот самый. Племянник фаворитки, у которой статуэтки.

— Нет, наследник Леон. Идем обратно, — улыбнулся Барсуков. — Вот показывает трешку своим лахудрам. Видишь, как радуются. — Барсуков кивнул на Леона. — Не иначе он, стервец, назвался моей фамилией. Так, на всякий случай…

— Бог мой! — торжествуя, выдохнул Алик. — Значит все — чистая правда. Такая тетка может быть только у такого породистого жеребца. И ни у кого другого.

— Ну что же ты, разбойник, — сказал Алик Леону, ласково поглаживая его плечо, — сразу к своим красулям убежал. Может, посидишь с нами? Выпьем, поболтаем. Ставлю бутылку.

Глаза Леона загорелись:

— А девочки?

— Никуда они не убегут, твои девочки. Подари им трешку. А я тебе еще дам. Пойдем в столовую. Там хоть посидеть можно, да и закусь горяченькая. Все ж приятней, чем просто лакать эту отраву.

— Согласен, — не заставил себя упрашивать Леон. — Пошли. Давно я не сидел по-человечески.

С необыкновенным тщеславием он рассказывал о своей жизни и о всех своих родных. В том числе, конечно, и о тетке, живущей, как оказалось, в Придонске.

Архипасов подливал в стакан Леону водку и деловито задавал вопросы. Тщеславию эстета не было границ. Казалось, это не тетка, а он сам когда-то блистал в свете и был любовницей великого князя — члена императорской фамилии. Правда, его то и дело уводило в сторону, но Алик, как опытный следователь, упорно возвращал его к тетке и ее статуэткам.

— Танагрские статуэтки, милый мой, украсят любой первоклассный музей. У тетки их две, и обе без малейшего дефекта. Я сам удивляюсь. Две такие маленькие вещицы длиной как лезвие этого столового ножа, а так баснословно дорого стоят.

— А кого они изображают? — спросил Алик.

— Каждая хорошенькую девушку. Одна совсем голенькая, вторая — в короткой тунике. Поэтому они такие дорогие, — с гордостью заметил Леон.

— Не форси! — дружески обнял Леона Алик. — Вот пошляк несносный. А ты сам их видел?

— Как же! Видел много раз.

— А тетку давно видел?

— Давно. Когда был еще малышом, — Леон убрал пятерней закрывшие ему глаза спутанные патлы. — Она не очень жалует всех нас, родственников. Очень вредная старуха.

— А почему эти статуэтки так дорого стоят? — спросил Алик, щурясь от дыма. — Прямо не верится. Может, все это брехня на постном масле?

— Ну что ты, мой милый? — Леон негодующе махнул рукой. — Любой эксперт подтвердит. Статуэтки сделаны две тысячи четыреста лет назад в Древней Греции во времена Праксителя. А называются танагрскими по имени того городка, где их нашли. Тетка меня раньше очень любила. Я у нее бывал каждое лето. Но однажды я стащил эти статуэтки. Хотел пригласить в кино и угостить мороженым двух девочек. Полдня не мог продать. Просил за обе сто рублей. Старыми деньгами. Надо мной смеялись. Я даже плакал от обиды. Хромой сапожник на углу купил за семьдесят рублей. А тетке потом, подлец, сказал, что дал мне сто. Скотина. Иначе не хотел вернуть… С тех пор я не видел ее. Говорят, стала совсем плохой. Я скоро поеду к ней, буду целовать ее руки, и она простит. Я знаю. Она очень податлива на ласку. Чувствительная старушенция.

— Сколько же лег назад она последний раз видела тебя? — замирая, спросил Алик.

— Пятнадцать. Конечно, я очень изменился. Теперь уже не такой легкомысленный, каким был раньше.

— Да, — очень искренне подтвердил Алик, — ты славный парень. Тебе бы только оседлать удачу. Верно?

— Конечно, — Леон закурил. Он почти не закусывал. — Меня утомляет мелочность и суета людей. Все какие-то ужасно сквалыжные, жадные. Никому нет ни до чего дела. Когда я получу в наследство статуэтки, я, как Флобер и многие другие люди искусства, построю себе башню из слоновой кости и буду жить в ней, презирая всю эту пошлую массу.

— Построишь настоящую башню из слоновой кости? — удивленно хихикнул Алик. — Да где ты возьмешь столько слоновой кости?

— Ты ничего не понимаешь, — обиделся Леон. — Это художественный образ. Я не буду ни с кем общаться. Я буду жить для «чистого искусства».

— Еще бы! Ведь ты станешь очень богатым человеком. Сколько примерно стоит одна статуэтка? — осторожно осведомился Алик.

— Точно не знаю, но полагаю — не меньше, чем сто тысяч долларов каждая.

Леон гордо вскинул голову и расправил плечи. На его лице плавала сладенькая самодовольная улыбка. Он уже, очевидно, ощущал себя жителем башни из чистой слоновой кости.

В конце концов он так наклюкался, что Алику пришлось на себе тащить тяжелое, как бревно, бесчувственное тело Леона в его обиталище.

Досконально вызнав все у Леона, Архипасов потерял к нему интерес и заторопился домой.

Алик ожидал, когда направлялся сюда, что попадет в непроходимую хлябь с тучами гнуса, унылым небом, бесконечными дождями и туманами. А здесь были пахучие желтенькие сосны, веселое солнышко, чистый воздух, высокое синее небо… Все бы хорошо, но… что-то угнетало, давило его. Может быть, то был безотчетный страх, что и его, Алика, могут оставить здесь.

— Нет и нет, — заявил утром Алик, — этот солнечный климат мне не подходит. Я собираю чемоданы и отбываю.

— Да, — грустно согласился Леон, поглаживая свое продолговатое лицо, — я тебя понимаю.

— А почему, Лео, ты не бреешься? — с состраданием спросил Алик. — Надо следить за собой. Нельзя же так опускаться! У тебя нет лезвий?

— Не поэтому, — коротко ответил Леон. — Просто не хочу. Не хочу, и все. Я и не умываюсь. Все умываются, а я не умываюсь. Могу же я быть хоть в чем-то оригинальным.

— Умываться надо, даже кошки умываются, — без обычной иронии и даже задумчиво молвил Алик. — А не лучше ли, скажем, для оригинальности не обедать?.. А? Взять и не обедать.

— Ты с ума сошел! Я и часа не выдержу.

— Тогда не работай.

— Совсем не работать нельзя. Нарушаются условия контракта. За это выставят отсюда в два счета. Я и так все делаю через пень колоду. Надо мной смеются, но терпят. Хочешь посмотреть, как живут серьезные ребята? — с грустью спросил Леон. — К сожалению, больше не могу предложить ничего приятного. У них уют, порядок.

— Нет, милок, — ответил Алик. — Не желаю. Ах какой позор для интеллигентного человека так опуститься! Ведь за твоими плечами великая культура.

— Ты прав. Это меня больше всего убивает, — серьезно ответил Леон. — Пожалуйста, не называй меня «милок».

— Хорошо, Леон. — Архипасов говорил с ним, как с больным, — тихо и жалостливо.

— Извини, Алик, — дотронулся тот до руки гостя, и в этом жесте была стыдливая признательность. — Я не мог достойно принять тебя. В былые времена мне нетрудно было бы разыграть из себя этакого принца… Я всегда был хорошим мистификатором. Иногда получалось так здорово, что я сам начинал верить. Но здесь эти номера не проходят. Я ведь по этой части настоящий художник. Да, я обманывал, не ради наживы, а во имя любви к искусству. Меня увлекал сам процесс. Красота розыгрыша. Но однажды я попался. Они ничего не поняли и предъявили мне какие-то ужасные вульгарные обвинения.

— Возьми себя в руки, — посоветовал Алик. — Не теряй лица.

— Знаешь, это очень трудно, когда заранее уверен, что ты все равно проиграл. Для успеха требуется душевный подъем, особый настрой. А может ли он быть у человека, стоящего на утерянных позициях? Недавно меня с треском выгнали из очень приличного дома. На этот раз я не валял дурака. Я влюбился по-настоящему. Она могла бы стать моей счастливой звездой.