Олесь Бузина - Верните женщинам гаремы
Между тем, застенчивая блондинка все так же заставляла таять сердца пожарных инспекторов на одной из киевских радиостанций. Правда, она стала еще тише. Ночью она вскакивала с постели и, распахнув дверцы шкафа, нащупывала в темноте гладкую ткань.
Ей снилось, что платье украли, что она залила его кислотой, порвала о гвоздь, выросший как гриб в театральном фойе, и, наконец, самым страшным видением в мозг въехал раскаленный броненосец-утюг, плывущий по изумрудному шелку, оставляя за собой выжженную дымящуюся полосу.
Чтобы не пугать ночными криками соседей, Ольга сменила квартиру, переехав в старый дом с толстыми кирпичными стенами. Все время, пока она везла туда вещи, ей хотелось попросить шофера остановиться, чтобы заглянуть в багажник и проверить: на месте ли платье?
Ольгу утешало только то, что от носки изумрудная ткань его почему-то стала еще новее, лоснясь сытым тяжелым блеском, будто живая.
* * *…По ночам на новой квартире слышались странные звуки. Кто-то шаркал ногами на кухне с выщербленным линолеумом. Сухо скрипел паркет. Ольга зажигала свет, прогонявший скрипы, и, торопливо наведя макияж, убегала в находившийся рядом клуб «Ночная маска», добродушно до самого утра стучащий бильярдом и пахнувший сигаретным дымом, как верный приятель. Иногда она спрашивала себя: когда же наступит развязка?
* * *Желтый шар провалился в лузу. Ольга подняла голову и провела пальцами по кию. Кто-то смотрел на нее. Маленький рыжий человек с модной бородкой, в черном костюме, выступил из полутьмы и, добродушно улыбаясь, прошел мимо. Следующий шар с глухим стуком ударился о борт.
Весь вечер Ольге казалось, что ее рассматривают со спины, словно убеждаясь: та ли? Взгляд лежал на плече, как ладонь.
Ольга окончила играть и оглянулась. Рыжий человек сидел за столиком под стеной, заложив ногу за ногу и, не мигая, смотрел на нее. Лихо закрученные усы его самодовольно топорщились. В руке он держал стакан. Еще один, наполненный вином, стоял рядом на столе.
Ольга пошла прямо на взгляд:
— Вы по-прежнему работаете в том же магазине?
— По-прежнему.
— Вам там нравится?
— Мне нравится ТАМ запах.
— Запах чего?
— Тлена. Впрочем, от вас пахнет не хуже.
— Чем?
— Тем же.
— Вам не кажется, что вы меня оскорбляете?
— Истина не может оскорблять. Просто мы редко чувствуем свой запах.
* * *Ольга очнулась только в автомобиле, несущемся по гаснущим улицам. Рыжебородый продавец сидел за рулем, застывший, как статуя. Резкий профиль его с прямым твердым носом то погружался во тьму, то снова выныривал в полосе света.
— Куда мы едем?
— Какая разница?
— Я хочу знать!
— Разве вы спрашивали о цели, когда покупали платье?
— Разве я знала, ЧТО покупала?
— У вас было достаточно времени потом. Но, кажется, вы выбрали просто движение…
В голове Ольги, как рекламная надпись, пронеслась успокаивающая мысль: «Действительно, какая разница? Ведь это он избавил меня от скуки»…
Она посмотрела вниз и вдруг увидела, что на ней ничего нет, кроме туфель на ногах и собственной кожи.
Ольга бросилась к продавцу… Но за рулем тоже никого не было, кроме сменяющих друг друга полос света и тьмы, которые падали теперь на пустое сиденье.
* * *Когда утром милицейский патруль вытаскивал из разбитого «Мерседеса» тело блондинки с уставшим лицом, старший даже присвистнул:
— Во дают! Уже голыми носятся…
Полоска подстриженных волос на лобке у девушки была как запятая в недописанном рапорте.
Его напарника явно тошнило. Тогда старший, хлопнув его по плечу, весело добавил:
— Не переживай! Все равно у нее были слишком узкие бедра.
* * *В то же утро в магазине «Одежда из Европы» твердая уверенная рука вернула изумрудное платье на прежнее место.
Откуда-то с улицы донесся обрывок разговора:
— Интересно, куда смотрят наверху? Эти секонд-хэнды окончательно добивают нашу легкую промышленность…
По старому сюжету
Шел дождь. Промокшая улица ныла под колесами троллейбусов. Автомобили захлебывались, разгоняя потоки, рвущиеся по мостовой. Ливень вжимал осенние желтые листья в землю.
Возле самого дома «Москвич» выплеснул на штанину Арефьеву грязь из лужи. Арефьев выругался и побрел к подъезду.
Он поднялся на третий этаж, открыл дверь и вошел в свою комнату в общежитии для молодых научных работников. Правда, в нем жили не только аспиранты, но и кандидаты, и даже один пожилой неженатый доктор с кафедры русской литературы, который и переселяться не хотел, так как соседство молоденьких аспиранток ему нравилось.
Арефьев бросил на пол портфель, набитый ненужными теперь бумажками, и зачем-то стал мыть руки в грязноватом умывальнике, торчащем из стены комнаты, а потом прямо в мокром плаще сел на неубранную постель и машинально поднял с пола валявшуюся книгу. Книга была старая, в рыжем переплете, «Сонник». Арефьев угадывал по ней сны, но часто неудачно: сны он видел современные, а книжка толковала все о каком-то рассыпанном жемчуге и старушке с пантофлей в руке.
Сегодня кандидатская Арефьева в четвертый раз была завалена его врагом, профессором Шпринтом.
В такие дни одинокие люди смотрят в зеркало, надеясь в себе самом обрести утешение. Хорошо тем, у кого в глазах спокойный уверенный блеск или неистребимое лукавство. Хорошо красавицам, у которых под веками только быстрая грусть.
Но если лицо у вас худое и дряблое, если подбородок бессилен, а на руки свои вам самим стыдно взглянуть — так они слабы — не подходите тогда к зеркалу и знайте — вас никто не спасет, даже вы сами.
Чуть прижмурившись, смотрела на Арефьева со стены плакатная красавица. Губы ее были — полукруг насмешки. Короткая рубашка сползала с плеч кружевами. Арефьеву почудилось даже, что он чувствует запах ее волнистых каштановых волос, запах духов, просачивающийся сквозь хрупкое кружево…
Он задрожал унизительной болезненной дрожью, вдруг вскочил, распахнул дверь и понесся вниз по ступенькам.
«Только это и осталось, — думал он, — только это!»
Внизу, схватив трубку телефона и запутываясь пальцами в кольцах диска, он набрал номер: 6-6-6.
— Алло! — сказал строгий голос.
— Извините, я не туда попал, — прошептал Арефьев и хотел положить трубку.
Но трубка будто приросла к руке.
— Туда вы попали! Туда! Арефьев помолчал, посопел в трубку, расхрабрился и спросил:
— Это дьявол у аппарата? Правда?
— Конечно правда! — голос стал на редкость добродушным. — Раньше телефонистка сидела. А теперь самому приходится. Скучный стал народ. Не звонят. Ну, ладно. Ждите.
И трубка ответила гудком.
Медленно побрел Арефьев к себе наверх. В комнате становилось жарко. Электрокамин расстарался вовсю. Голова сразу разболелась. «Какой глупый разговор… Может, я и не ходил никуда? Тут так жарко…»
Арефьев сел в кресло и положил голову на спинку.
Сгущались сумерки. Он уснул.
Вдруг старенький, заваленный газетами будильник очнулся курантным боем. Громкие звуки молотком ударили в комнату. И тут в дверь постучали.
Арефьеву показалось спросонок, что из крана потоком полилась вода, завывая в раковине.
«Ага! Это кран испорчен. Я говорил коменданту. Водопроводчик пришел. Водопроводчик… в 12 ночи?»
Ни о ком другом Арефьев и не подумал.
Он вскочил с кресла и побежал открывать. Маленький человек в сером плаще и такой же шляпе, с грубым коричневым чемоданчиком стоял в коридоре. Он улыбнулся бритым серым лицом и серыми глазами.
— Дьявола вызывали? — глаза его будто подпрыгнули в орбитах.
— Да!
Тогда он вошел, сняв только шляпу, в комнату и уселся в продавленном кресле у электрокамина.
— Ну, душу хотите продать?
— Душу…
— Сейчас посмотрим.
Серый вынул из чемоданчика лист бумаги с рисунком, очень похожим на те, под которыми в учебнике анатомии стоит подпись: «Легкие человека».
— Ага! — обрадовался он. — Вот есть тут черное пятнышко, и тут вот еще одно…
Он поморщился, улыбнулся, хмыкнул и сказал, весело глядя в глаза Арефьеву:
— Год! Год могу дать.
— Почему год? За душу Фауста вы 33 дали!
— Эх, батенька, так то какая была душа! Год! Арефьев медленно выдавил:
— Ладно, — еще сомневаясь, не делает ли он глупость.
Всего один год. Но зато…
…Он представился себе, но не таким, как был, а другим, за ресторанным столиком у окна с тяжелой бархатной портьерой. Взгляд его был чуть пьян и нагл, остер, подбородок выдвинут вперед, губы решительны. Бутылка шампанского откупорена, запотевшие бокалы, легкая закуска, а в двух хрустальных штуковинах — названия их он не знал — икра. В одной — красная. В другой — черная. А на плече его на лацкане изящнейшего пиджака голая рука той женщины с плаката, но живой, улыбающейся только ему, счастливчику.
