Николай Лейкин - Наши за границей

— Знаю я твои книги! Про Гастона, про Берту, да про Жерома — про ихъ любовныя похожденія…

— Неправда, неправда. Я и ученыя книги читаю.

— Про ученость ужъ ты оставь. Хороша твоя ученость! Ученость свою ужъ ты доказала. Сейчасъ я просилъ тебя въ ресторанѣ селедку по-французски спросить, такъ ты и то не могла.

— Оттого, что насъ про селедку не учили. У насъ пансіонъ былъ для дѣвицъ… Ну, съ какой стати дѣвицу про селедку учить? Селедка — предметъ мужской, а не женскій, она принадлежитъ къ закускѣ, а закуска подается къ водкѣ, а водку развѣ дѣвицы пьютъ?

— Да вѣдь дѣвицы-то выходятъ замужъ, дѣлаются потомъ хозяйками, подаютъ мужу и его гостямъ селедку къ водкѣ, такъ какъ-же ихъ про селедку-то не учить?..

Въ это время надъ самымъ ухомъ супруговъ раздался ударъ въ ладоши и громкій сиплый выкрикъ:

— Nous commenèons! Dans un quart d'heure nous commenèons! Voyons, messieurs et mesdames… Faites attention… Voici la caisse… Prenez les billets Dépêchez-vous, dépêchez-vous. Seulement un franc. Супруги такъ и шарахнулись въ сторону. Кричалъ рослый человѣкъ въ усахъ, въ красной расшитой золотомъ курткѣ, въ синихъ шальварахъ и въ бѣломъ тюрбанѣ на головѣ, зазывая въ театръ публику.

— Фу, чортъ тебя возьми! Лѣшій проклятый! — выругался Николай Ивановичъ, и даже погрозилъ усатому человѣку кулакомъ, но тотъ нисколько не смутился и продолжалъ зазывать:

— Quelque chose de remarquable, monsieur. Quelque chose, que vous ne verrez pas partout… La danse de ventre, monsieur… Venez, madame, venez. Nous commenèons…

Тутъ-же было окошечко театральной кассы. Въ кассѣ сидѣла пожилая женщина въ красной наколкѣ, выглядывала оттуда и даже совала по направленію къ Глафирѣ Семеновнѣ вырванные изъ книжки билеты.

Супруги подошли къ кассѣ.

— Комбьянъ? — спросилъ Николай Ивановичъ и, получивъ отвѣтъ, что за входъ всего только одинъ франкъ, купилъ билеты и повелъ Глафиру Семеновну въ двери театра.

XXXIII

Театръ египтянъ и арабовъ, въ который вошли, Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, былъ маленькій театръ-балаганъ, выстроенный только на время выставки, съ потолкомъ, подбитымъ крашеной парусиной, съ занавѣсомъ изъ зеленой шерстяной матеріи. Размѣщенные передъ сценой стулья стояли около барьеровъ, составляющихъ изъ себя какъ-бы узенькіе столы, на которыхъ зритель могъ ставить бутылки, стаканы, чашки. Немногочисленная публика сидѣла, курила и пила, кто пиво, кто вино, кто кофе съ коньякомъ. Англійскій языкъ слышался во всѣхъ углахъ. Англичане пили, по большей части, хересъ, потягивая его черезъ соломинку и закусывая сандвичами. Представленіе еще не начиналось. По рядамъ шнырялъ мальчикъ въ блузѣ и продавалъ программы спектакля, безъ умолку треща и разсказывая содержаніе предстоящаго представленія. Бродили лакеи, подлетавшіе къ каждому изъ входящихъ зрителей, съ предложеніемъ чего-нибудь выпить. Одинъ изъ лакеевъ былъ для чего-то въ красныхъ туфляхъ безъ задниковъ и въ простомъ халатѣ изъ дешевой тармаламы, точь-въ-точь въ такомъ, какіе у насъ по дворамъ продаютъ татары. Голова его была обвита полотенцемъ съ красными концами, что изображало чалму.

— Батюшки! Да это не театръ. Здѣсь всѣ пьютъ и курятъ въ залѣ,- сказала Глафира Семеновна.

— Театръ, театръ, но только съ выпивкой. Ничего не значитъ… Это-то и хорошо. Сейчасъ мы и себѣ спросимъ чего-нибудь выпить, — заговорилъ Николай Ивановичъ, увидавъ халатника и воскликнулъ:- Глаша! смотри-ка, какой ряженый разгуливаетъ! Въ нашемъ русскомъ халатѣ и банномъ полотенцѣ на головѣ. — Почтенный. Ты изъ бани, что ли? Такъ кстати-бы ужъ вѣничекъ захватилъ.

— Plait-il, monsieur? — подскочилъ къ нему халатникъ, понявъ, что о немъ идетъ рѣчь, и взмахнулъ салфеткой, перекладывая ее изъ руки въ руку.- Que désirez-vous, monsieur? Un café, un bok?

Николай Ивановичъ посмотрѣлъ на него въ упоръ и расхохотался.

— Въ какой банѣ парился-то: въ Воронинской или въ Целибѣевской? — задалъ ему онъ вопросъ.

Лакей, думая, что его спрашиваютъ о костюмѣ, отвѣтилъ пс-французски:

— Это костюмъ одного изъ племенъ, живущихъ въ Египтѣ.

Супруги, разумѣется, не поняли его отвѣта. Николай Ивановичъ, однако, продолжалъ хохотать и спрашивать по-русски:

— Какъ паръ сегодня? Хорошо-ли насдавали? Ладно-ли вѣничкомъ похлестался? Ахъ, шутъ гороховый! Вѣдь вздумалъ-же вырядиться въ такой нарядъ.

— Да что ты съ нимъ по-русски-то разговариваешь? Вѣдь онъ все равно ничего не понимаетъ! — остановила мужа Глафира Семеновна.

— А ты переведи. Вѣдь про баню-то навѣрное должна знать по-французски. Да и про вѣникъ тоже.

— Ты спрашивай, спрашивай, что тебѣ надо выпить-то.

— Café, cognac, bok? Qu'est-ce que vous désirez, monsieur? — повторилъ свой вопросъ лакей.

— Глясь. Аве ку глясъ? Апорте глясъ. Компрене ву? — сказала Глафира Семеновна.

— Oh, oui, madame. Vous recevez tout de suite. Et vous, monsieur?

— Кафе нуаръ и коньякъ, — далъ отвѣтъ Николай Ивановичъ.

Лакей, шлепая туфлями, побѣжалъ исполнять требуемое.

Супруги сѣли. Вскорѣ раздвинулся занавѣсъ и стали выходить на сцену актеры. Вышли два усача, одѣтые во все бѣлое, поговорили на гортанномъ нарѣчіи и стали махать другъ на друга саблями. Помахали и ушли за кулисы. Вышли три музыканта въ халатахъ и босые. Одинъ былъ съ бубномъ, два другихъ съ тростниковыми флейтами. Они остановились передъ лампой и затянули что-то очень тоскливое съ мѣрнымъ пристукиваніемъ въ бубенъ и его деревянный обручъ.

— Игра-то изъ панихидной оперы, — замѣтилъ Николай Ивановичъ.

— Тоска — отвѣчала Глафира Семеновна и даже зѣвнула. — Ужъ выбрали тоже представленіе!

— Да вѣдь ты-же увидала театръ и указала.

— Нѣтъ, не я, а ты.

Они заспорили.

— Погоди, кофейку съ коньячкомъ выпьемъ, такъ, можетъ быть, будетъ и повеселѣе, — сказалъ Николай Ивановичъ, приступая къ поданной ему чашкѣ чернаго кофе и къ графинчику коньяку, отпилъ полчашки кофе и долилъ коньякомъ.

Лакей въ халатѣ покосился и улыбнулся, видя, что содержимое маленькаго графинчика исчезло почти на половину.

Представленіе шло. Музыканты продолжали тянуть заунывную пѣсню. Имъ откликнулись изъ-за кулисъ женскіе голоса, и вскорѣ вышли на сцену четыре женщины въ пестрыхъ юбкахъ, безъ корсажей, но съ особыми нагрудниками, прикрывающими грудь. Обѣ были босыя, шли обнявшись и пѣли.

— Какой-же это арабскій театръ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Всѣ люди бѣлые. И актрисы бѣлыя, и актеры бѣлые, и музыканты бѣлые. Вѣдь это-же надувательство! Хоть-бы черной краской хари вымазали, чтобы на арабовъ-то походить, а то и того нѣтъ.

— Да, да… А между тѣмъ у входа французъ въ красной курткѣ кричалъ, что замѣчательное что-то, ремаркабль, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Развѣ то, что таліи-то у женщинъ голыя-Такъ вѣдь это только на мужской вкусъ.

— Только не на мой. Ужъ я считаю, ежели оголяться…

— Молчи, срамникъ! — строго крикнула на мужа супруга.

Продолжая пѣть, женщины сѣли въ глубинѣ сцены, поджавъ подъ себя ноги; опустились и музыканты около нихъ на полъ, вернулись два усача съ саблями и тоже помѣстились тутъ-же. Музыка и пѣніе продолжались. Два усача тоже пѣли и похлопывали въ тактъ въ ладоши. Выплыла негритянка, старая, губастая, толстая, также босая и съ голой таліей. Она именно выплыла изъ-за кулисъ, держась прямо, какъ палка, и, остановившись противъ рампы, начала въ тактъ подъ музыку дѣлать животомъ и бедрами движенія взадъ и впередъ. Животъ такъ и ходилъ у ней ходуномъ, между тѣмъ какъ голова, шея и руки находились безъ движенія, въ абсолютномъ спокойствіи. Опущенныя, какъ плечи, руки, впрочемъ, перебираля кастаньеты.

— Фу, какая мерзость. Что это она животомъ-то дѣлаетъ! — проговорила Глафира Семеновна и даже отвернулась.

— Да насчетъ живота-то песъ съ ней, а только все-таки ужъ это хоть настоящая черная арабка, такъ и то хорошо, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Danse de veiitre… Illustre danse de ventre [15]…- отрекомендовалъ супругамъ стоявшій около нихъ слуга въ халатѣ.

За негритянкой слѣдовала бѣлая женщина. Она продолжала тотъ-же танецъ, но пошла далѣе. Дабы показать, что у ней шевелятся только животъ а бедра, а верхнія части тѣла остаются въ полнѣйшей неподвижности, она взяла принесенныя ей три бутылки съ вставленными въ нихъ зажженными свѣчами, одну изъ этихъ бутылокъ поставила себѣ на голову, другія взяла въ руки и въ такомъ положенія, продолжая двигать взадъ и впередъ животомъ и бедрами, ходила по всей сценѣ, садилась на полъ, даже полуложилась, и ни разу не уронила свѣчей.

— C'est le chef-d'oeuvre… — отрекомендовалъ лакей.

Глафира Семеновна плюнула.

— Фу, какая гадость! Фу, какая пошлость! Домой! Домой! — воскликнула она, поднимаясь съ мѣста.

— Да дай, душенька, до конца-то… — началъ было Николай Ивановичъ.

— Довольно! Сейчасъ собирайтесъ.

— Позволь хоть коньякъ-то допить и разсчитаться…

Онъ ухнулъ въ пустую чашку все содержимое графина и выпилъ. Стоящій около него лакей въ халатѣ даже вздрогнулъ и невольно воскликнулъ: