Беру тебя напрокат (СИ) - Трифоненко Елена

— Я и правда могу сама, — блею я, когда Петров разворачивается и шагает к терминалу.

— Не сомневаюсь.

Я сдаюсь и таки обхватываю руками его шею. Прикосновения моих пальцев заставляют Никиту вздрогнуть. Хотя, может, мне это только мерещится. Все же в глубине души я хочу верить, что не только мне не по себе.

Всю дорогу до лифтов мы молчим. Я — потому что боюсь, что с моим телом снова сделается что-то не то, а Петров, наверное, старается не разговаривать, чтобы дыхание не сбилось. Тащить меня не так-то просто. Кто-то из стюардов предлагает ему помощь, но он отказывается.

Люди перед нами расступаются с улыбками. Не знаю точно, что у них в голове, но они явно думают, что я и Петров — пара. Смешно!

Когда я и Никита заходим в лифт, мне становится особенно не по себе. Нет, у меня нет клаустрофобии, просто с нами никто не решается ехать, и мы невольно остаемся одни. Я вдруг вся сосредотачиваюсь на ощущениях. С ужасом осознаю, что мое лицо прочно впечаталось в шею Петрова, а грудь так натерлась о его футболку, что вся горит. Но самое неприятное, что на меня снова накатывает та же самая слабость, что и утром. Опять чуть кружится голова, а мысли путаются.

Да сколько можно! Заколдованный этот Петров, что ли?

— Поставь меня, пожалуйста, на пол! — твердо говорю я, и в этот раз Никита подчиняется. Наверное, устал.

Я приземляюсь на одну ногу и так и застываю в позе фламинго:

— Спасибо за помощь. Очень тебе признательна, но…

Петров с изумлением глядит вниз:

— Погоди, а ты разве не правую ногу подвернула?

Я спохватываюсь и с невозмутимым видом меняю ноги. Как говорит папа, в любой непонятной ситуации главное — делать вид, что все идет так, как нужно.

Петров поднимает глаза, и наши взгляды опять встречаются. Меня будто парализует, вот честно. Все же есть у этого гада какая-то харизма, есть! И роль ведущего он точно получил благодаря ней, а не взяткам и связям.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Извини еще раз за утро, — тихо говорит Петров, и вид у него становится слегка обескураженный.

Я тут же отворачиваюсь:

— Проехали.

Мне вдруг кажется, что в лифте не хватает воздуха. К счастью, в этот самый момент мелодичный женский голос из динамика сообщает, что мы достигли восьмой палубы. Двери лифта медленно открываются.

— Дальше я сама, — строго говорю я и с трогательной неуклюжестью хромаю вперед.

— Ника! — почти сразу окликает Петров.

— Что?

Несколько секунд он молчит, а потом совершенно по-доброму улыбается:

— Не забудь про мазь.

— Хорошо, — я терпеливо жду, пока двери лифта захлопнутся, а потом быстро бегу к каюте. И там, перед дверью, вдруг вспоминаю, что у меня вообще-то нет ключа — один теперь у Петрова, а второй остался в рюкзаке у Женьки.

Следующие два часа для меня проходят как пытка. Я понятия не имею, чем заняться. И ужасно грызу себя за глупость.

Нет, ну дура же! Дурочка с переулочка! Могла посмотреть Неаполь, купить какой-нибудь сувенир, чтобы разыграть между подписчиками, а вместо этого слоняюсь тенью по почти пустому лайнеру. И все из-за того, что малодушно испугалась насмешек Петрова. Не справилась с чувствами.

Эх, надо было просто забить, забить на все: и на Петрова, и на все эти странные химические реакции, что происходят в моем теле в его присутствии. На кону — хорошие кадры. На кону успех моего канала — не время отлынивать от съемок из-за собственной озабоченности.

Пав во власть угрызений совести, я съедаю в буфете кучу всего (привет, бока и животик!), а потом поднимаюсь на верхнюю палубу, чтобы хоть итальянским воздухом подышать, раз больше ничего мне недоступно. В груди разливается липкая апатия. На открытой палубе тоже почти никого нет, и мне хочется зарыдать. Все гуляют. Гуляют по Неаполю! А я — тут. Как в тюрьме.

Я устраиваюсь в шезлонге и вздыхаю. Была бы хоть камера со мной — я бы заняла себя, а так…

— Привет, Никки! — окликает меня кто-то по-английски. — Как дела?

Я с интересом поворачиваю голову в сторону голоса. Справа от меня, метрах в десяти стоит новый знакомый — Джон из Бристоля. Утром я случайно спасла его сына от падения в бассейн, и Джон угостил меня кофе. Даже не совсем так. Он уговорил меня отправиться с ним в кафе, чтобы обсудить подарок для своей горячо любимой женушки.

Та помешалась на йоге, потому Джон с чего-то решил, что раз и я ею занимаюсь, могу помочь ему с выбором подарка по случаю дня рождения. Вот ведь наивный! Где я и где выбор подарков? Я всем деньги дарю, потому что накануне праздников мой мозг просто парализует. И, наверное, стоило так и сказать Джону, но я не смогла. Он смотрел на меня с такой надеждой!

Пока мы с ним пили кофе, я честно пыталась фонтанировать идеями, но получалось, как обычно, не очень. Коврик с разметкой, видеокурс от крутого учителя, абонемент в зал аэройоги — вот все, что я смогла изобрести. Впрочем, Джон все равно меня очень трогательно благодарил за готовность помочь.

Я думала, мы с ним больше не встретимся, а, оказалось, мир тесен. Точней не мир, а наш лайнер.

— Привет! — улыбаюсь я и машу Джону рукой. — У меня все отлично. А ты как?

Он подходит ближе и присаживается рядом со мной на корточки:

— Никки, твои идеи мне очень помогли. Я даже уже заказал Меган подарок по интернету. Его доставят сразу, как мы вернемся в Бристоль.

— Серьезно? И что ты выбрал?

— Батут! Как ты и советовала.

От изумления я чуть не подпрыгиваю:

— Батут? Джон, но я ничего не говорила про батут.

Он смотрит на меня с недоумением, сосредоточенно хмурит брови:

— Разве? Я ведь отчетливо помню, как утром ты сказала — батут с разметкой. Я и купил батут. Правда, без разметки. Но это ничего, так даже красивей.

Мне на мгновение хочется провалиться сквозь землю. Интересно, это я со своим английским виновата, или Джон все перепутал? Хотя теперь уже не важно. Несколько секунд я ломаю голову над тем, как сообщать новому знакомому, что имела в виду коврик, а потом решаю молчать. Батут — это тоже хорошо, однозначно, пригодится в хозяйстве. И не думаю, что Меган так уж сильно расстроится. Может, она и Джон даже вместе посмеются над чокнутой русской, насоветовавшей какую-то дичь.

У меня немного улучшается настроение.

— Почему ты не на берегу? — спрашиваю я у Джона, чтобы закрыть тему подарков.

— Бен сегодня какой-то капризный — мы с Меган решили не таскать его в город. А ты почему на корабле?

— Так вышло, — бубню я и отвожу глаза.

Не рассказывать же ему, в самом деле, что я притворяюсь «раненой» из-за того, что не смогла вовремя отпихнуть домогающегося парня.

Впрочем, Джона подробности и не интересуют.

— Пойдем со мной в боулинг! — предлагает он и почти подпрыгивает от нетерпения.

— У меня нет денег.

— Ничего. Я угощаю.

Наверное, это неправильно — идти гулять за чужой счет, но я все равно соглашаюсь. Мне жутко не хочется скучать.

Мы с Джоном зависаем в боулинге часа на полтора. Я не слишком-то умею катать шары, но Джон терпеливо корректирует мою технику. Сам он играет как бог. И параллельно с моим обучением организует себе дуэль с каким-то старичком с соседней дорожки. Старичок ужасно болтлив и параллельно с игрой рассказывает нам на ломанном английской историю своей жизни. Она у него насыщенная. Родился старичок в Аргентине, молодость провел в ЮАР, а после сорока обосновался в Майами, завел себе крокодилью ферму.

Джон незаметно разбивает старичка в пух и прах. И, наверное, зря. Потому что, когда он и аргентинец обмениваются прощальным рукопожатием, последний вдруг хватается за сердце и оседает на пол.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Что это с ним? — флегматично интересуется Джон. — Он решил преставиться? Вроде не такой уж старый еще…

Я в ужасе зову стюардов и пытаюсь проверить у старика пульс. Джон просто стоит рядом как изваяние и бормочет что-то в духе: «Все мы смертны».