Стивен Ликок - Сумасбродные сочинения
Смею предположить, никогда раньше такое количество суровых и неумолимых мужчин не оставляло город, чтобы завоевать поля. Я не имею в виду, что все мы на самом деле его оставили. Просто покинули его душой. Кто-то начал возделывать сад за домом, кто-то окультуривал пустыри, кто-то выехал в пригород, а некоторые, вроде меня, отправились в деревню.
И вот мы вернулись. И каждый привез с собой свою «парижскую зелень», свою лопату и свои семена редиса.
Пришло время прямо и непредвзято взглянуть на наш опыт. Затея, как известно, не удалась. Враг разбил нас по всем фронтам. Картофель захоронен в осенних лопухах. Несъедобный редис гордо торчит на семь футов над землей. Помидоры зеленей, чем были в начале августа, и с каждым днем зеленеют все больше. Сельдерей напоминает папоротник. Кукуруза выросла на девять футов, на макушке у нее развевается лохматый пучок — и ни одного початка.
С печалью гляжу я вслед тем ясным, ранним апрельским дням, когда все мы запасались лопатами, обсуждали особенности почвы и ждали, когда стает снег. В трамваях, по дороге на работу и обратно, все толковали только о земледелии. Кругом царил дух сельской приветливости. Каждый мог запросто разговориться с незнакомцем. Любой прохожий с тяпкой казался лучшим другом. Служащие в конторах жевали соломинки и выглядывали в окна, уверяя себя, что побаиваются дождя. «Ну как, помидоры посадили?» — интересовался один коллега у другого в лифте. «Да, вчера, — отвечал другой. — Боюсь только, не принес бы восточный ветер холодов. Заморозки нам сейчас совсем ни к чему». И они выходили из лифта, голова к голове, и шли по коридору, продолжая что-то обсуждать.
Мне всегда казалось, что юристы — народ бездушный. Есть у меня сосед, за пять лет мы с ним ни разу словом не перемолвились, но когда прошлой весной я увидел его в старых брюках, с тяпкой в одной руке и коробкой рассады в другой, я в него просто влюбился. Биржевые маклеры вообще казались мне ходячими арифмометрами, однако, увидев, как они целыми конторами выходят на прополку, все в тех же старых брюках, натянутых до подмышек и подпоясанных галстуками в горох, я понял: маклеры тоже люди. За старыми брюками бьются горячие сердца.
Кстати, о рабочих брюках. Откуда, черт побери, все повытаскивали их прошлой весной? Они были, казалось, у каждого. Кто мог предположить, что человек, получающий десять тысяч в год, держит в укромном месте пару потрепанных штанов, на четыре размера больше нужного, как раз на случай, если начнется война с Германией? А мы еще восхищаемся немецкой организованностью! Сомневаюсь, что в этот раз вся она была на их стороне. Так или иначе, но в одном только Монреале за неделю было мобилизовано пятнадцать тысяч пар старых штанов.
Хотя возможно, дело не в мобилизации и не в готовности к войне. Дело в примитивном инстинкте, который живет в каждом из нас и просыпается в военное время. Любой настоящий мужчина натянет старые брюки, только дай такую возможность. Любой мужчина подпояшется галстуком в горох, вместо того, чтобы надеть модные подтяжки. И производители галстуков это знают. Иначе зачем бы они шили их по четыре метра длиной? А если найдется такой фабрикант, который придумает, как выпускать шляпы сразу старыми — со сломанными полями, с полосой от оторванной ленточки — шляпы, которым на вид не менее шести лет, потрепанные и не раз политые дождем, а еще лучше — потоптанные стадом коров, этот фабрикант сделает себе состояние.
Во всяком случае, именно так ходили в мае прошлого года. И где все это теперь? Увы! Люди, вновь облачились в скучный твид. Надели новые твердые шляпы. Начистили ботинки. Бреются, причем ежедневно, а не только в субботу вечером. Одним словом, вновь ухнули в пучину цивилизации.
И все-таки то были славные времена, и я непременно должен их описать. Не самым последним из удовольствий стало то, что мы вновь открыли для себя утро. Сосед справа вставал в пять. Сосед слева — в четыре. С первыми проблесками зари над улицей поднимались столбики дыма — жены варили нам кофе, пока прислуга еще спала. К шести часам улица полностью оживала и звенела дружескими приветствиями. Молочник казался засоней, несчастным копушей, неспособным оценить всю красоту раннего утра. Мы поняли, что человек может пережить настоящее приключение, свою крохотную Илиаду, прежде чем попасть в контору к девяти часам.
— Где вы берете время на то, чтобы возиться в саду? — спросили как-то у одного из моих соседей в ту счастливую пору, до того, как я уехал в деревню.
— А что такое?! — удивился тот. — Мне ведь на работу только к половине девятого!
Летом тот же сад предстал передо мной заросшим, задушенным сорняками.
— Плохо дело, — заметил я.
— А что такое?! — возмутился сосед. — Откуда у меня время? Вы вообще в курсе, что мне на работу к половине девятого?
Оглядываясь на безоблачное начало, трудно понять, как мы пришли к столь печальному концу. Только теперь, когда я с грустью вспоминаю подробности, мне становится ясно, что к чему. Как ни крути, выходит, что самое хорошее время для возделывания огорода — прошлый год. Еще лучше — позапрошлый. А хочешь получить приличный урожай, приступай еще раньше. Вот, к примеру, как я понял указания по посадке спаржи. Сперва надо выбрать приличный кусок почвы, лучше всего богатого азотом чернозема. Вернуться на три года назад и хорошенько его вскопать. Все, теперь год отдыхаем. Два года назад необходимо тщательно измельчить землю. Подождать еще годик. А в прошлом году посадить рассаду. Спокойно пережить зиму. И только тогда заниматься собственно спаржей.
Вот на чем мы все и споткнулись. Мало кто может провести несколько лет в ожидании посадочных работ. Однако по всему выходит, это единственный путь. Спаржа требует четырех лет подготовки. Клубника — трех. Даже такие скромные культуры как бобы, горошек и салат не вырастут, если вы глубоко не вскопаете почву прошлой осенью. Вот вам и дилемма. Где ее взять — прошлую осень? Начинаешь возиться на грядке весной — выходит, что к прошлой осени ты уже опоздал, а до новой еще не дожил. Начинаешь осенью — считай, потерял летний урожай. Вот и получается, что осенью начинать глупо, а весной невозможно.
Это трудность первая. Вторая растет из самой что ни на есть земли. Все пособия и инструкции настаивают, что правильный выбор почвы — главная задача овощевода. И это правильно. Но что делать, если человек уже выбрал свой собственный задний двор до того, как открыть пособие? Чем тут поможешь? Книги твердят о необходимости «рыхлого, богатого азотом чернозема». Что это такое — знать не знаю. Никогда не видел. Осмотрел почву возле дома — ничего там нет, кроме земли. Никаких следов азота. Нет, я не отрицаю саму возможность существования чернозема. Возможно, он и правда где-то есть. Но я, в здравом уме и твердой памяти, утверждаю, что никогда его не видел. Прошлой весной мы с приятелями-садоводами толковали о крайней нужности чернозема, и у меня сложилось впечатление, что остальные знают о нем не больше моего. Исходя из своего опыта могу сказать, что почва состоит из земли, песка и грязи. Все. Ничего больше.
Но бог с ними, с почвами. Все равно мы их не исправим. Чернозем — еще не самое страшное, куда хуже попытки применить к овощеводству правила математики. К примеру, посадили вы по одному ростку капусты на квадратный фут земли. Сколько кочанов капусты вырастет на десяти квадратных футах? Десять? Да ничего подобного! Ответ — один. Как только переходишь от теории к практике, понимаешь, что, сколько капусты не сажай, вырастет только одна. Во всяком случае такая, которую не стыдно назвать капустой. Потому что остальные — до тех пор, пока гусеницы окончательно не оборвут их жалкое существование, — будут похожи на бледные, вялые тряпочки. А Та Самая Капуста станет с гордостью демонстрироваться гостям и вообще может вырасти в настоящий кочан, точь-в-точь такой, что продаются за десять центов на любом рынке, если вы, конечно, не срежете и не съедите ее раньше времени, как оно обычно и бывает.
Именно это случается что с одной-единственной приличной капустой, что с единственным помидором, который вроде бы начал краснеть (а на самом деле приобрел нежный зеленовато-розовый оттенок), что с единственной дыней, которая дотянула до какой-никакой спелости. Их съедают. Только опытный садовод может спокойно спать по ночам возле созревшей на три четверти дыни или выросшей на две трети капусты — и не выбежать, и не сорвать их со стебля.
И все-таки, как я уже сказал, главная угроза овощеводству — математика. Знавал я группу молодых ученых, инженеров, которые взяли в аренду целую ферму к северу от города. Засучили рукава и начали действовать научным методом. Провели линию АВ, от нее отложили перпендикулярные лучи MN, OP, QR и так далее. Измерили теодолитом углы, чтобы получить абсолютно ровные участки. Проделывая все это, они обсуждали, как дремучи так называемые фермеры, и соглашались друг с другом, что те — надеюсь, я правильно запомнил фразу — никогда не пользуются головой. Обрабатывая землю, фермер даже не пытается получить с нее максимально возможный урожай. Если бы он хоть раз сообразил, что фигурой, обладающей наибольшей площадью при заданной длине периметра, является круг, и что площадь круга, в свою очередь, есть функция радиуса, то сэкономил бы массу времени.
