Гаральд Бергстед - Праздник Святого Йоргена
И Микаэль взглянул даже с некоторым сочувствием на Этих одураченных им людей, которые не потеряли присутствия духа и лишь молча стиснули зубы. А кроме того, он чувствовал, что святой капитул отдает должное его ловкости и отваге и признает за ним право извлечь наибольшую выгоду из одержанной им блистательной победы.
Он запахнул плащ и, спокойно улыбаясь, направился к первосвященникам.
Медленно и величественно, словно епископ, он спустился с горы, и паломники снова приветствовали его восторженными криками.
Дипломатические переговоры
— Итак, святые отцы, — начал Йорген, — мир благополучно избавился от мошенника, а вы не менее благополучно избавились от своих грехов, и, надо сказать, гораздо более легким способом. А теперь вернемся в собор. Дорогой тесть, где моя невеста?
— Я не скрою от вашего святейшества, — отвечал гроссмейстер с принужденным поклоном, — что несколько минут назад мы получили весьма важные известия.
— Какие же именно? — осведомился Йорген, обводя святых отцов ангельски невинным, но твердым взглядом.
— Нам сообщили точные приметы Коронного вора.
— Но ведь мы его повесили, — мягко заметил святой.
— Во всяком случае, должны были повесить, — свирепо заявил гроссмейстер, глядя на носки своих башмаков. — К сожалению, мы повесили не того, кого следовало; однако теперь мы напали на след этого преступника и обнаружили, что все это время он был гораздо ближе к нам, чем мы предполагали.
— То же самое приходило в голову и мне, дорогие мои первосвященники, — спокойно сказал святой. — Однако я боюсь, что до конца разобраться в этом деле будед гораздо труднее, чем кажется на первый взгляд.
— А может быть, все-таки попробуем? — зловеще спросил гроссмейстер. — Начальник стражи курфюрста извещает нас, что Коронного вора можно узнать по красному солнцу на груди.
— И прекрасно, — весело сказал святой Йорген. — Значит, всех надо подвергнуть осмотру.
— Всех без исключения! — вставил казначей. Он никак не мог удержаться, хотя гроссмейстер все время толкал его локтем.
— Разумеется, господин казначей! — любезно согласился святой. — И начнем сверху..
— С вашего святейшества! — пробурчал казначей, несмотря на предостережения гроссмейстера.
— Я весь к вашим услугам… дорогие господа первосвященники! — сказал святой так искренне и чистосердечно, что казначей разинул рот от изумления.
Гроссмейстер, который уже начал нервничать, поспешил прервать казначея:
— Однако подобный осмотр, вне всякого сомнения, оскорбил бы религиозные чувства нашего возлюбленного народа.
— Возможно, — улыбнулся святой Йорген.
— И мы полагаем, что своим незамедлительным отбытием из города ваше святейшество могло бы избавить нас от столь тягостной необходимости… до того, как сюда прибудут стражники курфюрста… мы ждем их сегодня вечером.
— Дорогие мои первосвященники! — Святой Йорген говорил с необыкновенной сердечностью в голосе. — Как ни горько мне расставаться с моим достойным и верным капитулом и вновь покидать родной город, куда я вернулся после трехсотлетнего отсутствия, я все же не могу не пойти навстречу пожеланиям моего дорогого тестя и гроссмейстера… Подразумевается, если мне будет выдан вполне надежный паспорт, ибо, к сожалению, у нас нет никакой уверенности в том, что стражники курфюрста отнесутся к трехсотлетнему святому с таким же высоким доверием, какое ему было оказано в Йоргенстаде.
— Господин секретарь, — сказал гроссмейстер, — не угодно ли вам приготовить такой паспорт. На чье имя, ваше святейшество?
— На имя графа Микаэля фон Темпельхейма.
— Пишите, — приказал гроссмейстер, побагровев от ярости.
— Кроме того, я выражаю надежду, что, провожая меня, вы воздадите мне все почести, подобающие моему высокому сану.
— Разумеется.
— Пушечный салют…
— Несомненно.
— Духовой оркестр и звон колоколов…
— Ничего нет проще.
— Далее, вы предоставите в мое распоряжение большую соборную карету, запряженную четырьмя соборными быками.
— Пишите, господин секретарь, — сказал гроссмейстер. Он пылал, кипел и дрожал от гнева.
— Провизии на неделю!
— Пишите.
— Семь окороков. Четырнадцать хлебов. Три круга сыра, в том числе один круг копченого, который мне особенно понравился.
— Пишите.
— Бочку моего бесподобного соборного вина. Святой капитул окаменел.
— Затем плащи и ковры. Вы согласитесь, что без этого мне в дороге не обойтись?
— Вы записали, господин секретарь?
— На покрытие дорожных расходов я беру из моих соборных сбережений оба бочонка с золотом.
Капитул содрогнулся, однако святой Йорген спокойно посмотрел на всех и добавил:
— Так что потрудитесь, господин казначей, списать оба бочонка в расход, и сделайте соответствующую отметку в соборных ведомостях, которыйе я имел удовольствие просмотреть сегодня утром.
Казначей покраснел и что-то пробормотал.
— Взамен я оставляю вам свой святой, запятнанный кровью плащ, хотя, к своей неописуемой радости, я убедился, что у вас есть еще два великолепных плаща… в угловом шкафу (тягостное молчание), что свидетельствует о вашей величайшей щепетильности и предусмотрительности… Однако, по-моему, вы поступаете более чем опрометчиво, пуская на тряпки старые плащи и вытирая ими пол в винном погребе… Приготовьте мне багаж, а я тем временем попрощаюсь с моими возлюбленными паломниками.
И он величественно повернулся к ним спиной.
Святые отцы поклонились ему как можно естественнее, они краснели, бледнели, жилтели, зеленели, скрипели зубами — но все-таки поклонились и тотчас жи начали, перешептываясь, собирать в дорогу благородного графа фон Темпельхейма.
Они очень торопились, ибо граф должен был отбыть до того, как в город нагрянут стражники курфюрста.
Между тем святой, приветствуемый толпами паломников, приготовился произнести свою прощальную речь.
Прощание
И со всех сторон к нему хлынули толпы паломников, опрокидывая столы и скамьи. Телеги перевертывались, калеки падали, а костыли их ломались на куски.
Каждый старался пробраться поближе к святому Йоргену, люди топтали друг друга и ступали по упавшим — только бы протиснуться вперед, чтобы лучше видеть и слышать. Наконец-то будет говорить сам святой Йорген, наконец-то наступил великий миг, которого все так ждали, и его святой, достославный голос прозвучит в этом городе впервые после трехсотлетнего перерыва. Лишь незначительная часть этой огромной толпы слышала его вчера в Соборной роще, и совсем немногие смогли разобрать, о чем он говорил с Коронным вором возле статуи, однако об этих выступлениях святого ходили самые удивительные слухи.
Наконец огромная толпа притихла. Люди стояли возле лестницы Горюй и слушали. Люди толпились на троне висельников. Горный склон, спускающийся к источнику, был сплошным волнующимся морем людским. Стена, окружавшая сад гроссмейстера, казалась черной от людей. Богомольцами была забита вся Аллея первосвященников до самого моста, а на крышах и дымовых трубах устроились паломники помоложе и смотрели во все глаза. На пирамидальном тополе портного Курстена чернели целые грозди слушателей; неожиданно с глухим треском сломался самый большой сук, и с десяток юных приверженцев святого Йоргена рухнули в каменоломню.
Наконец воцарилась тишина, и все головы повернулись к святому Йоргену, стоявшему на склоне холма в чудотворном плаще. Богомольцы видели, как он сделал несколько шагов, худощавый, небольшого роста, — и все-таки святой, настоящий, прославленный в веках святой! И он стоял совсем рядом с ними!
И прежде чем они успели что-нибудь сообразить, старый Тобиас из Нокебю — прославленный вождь паломников, тот самый, перед крыльцом которого лежит огромная куча навоза, — вдруг затянул дребезжащим голосом:
Добрый Йорген к нам пришел…
Момент был подходящий. Словно грохочущая лавина, псалом захлестнул всю эту гигантскую толпу. Религиозный экстаз охватил тысячи тысяч паломников и словно пламенем спаял их в одно огромное монолитное существо, в единую массу, бездумно и тупо ликующую и славословящую святого Йоргена, распростершуюся у его ног, готовую слепо внимать его словам и повиноваться его воле. По всеобщему мнению, то была великая минута, минута, ради которой стоит жить, нечто незабываемое, и каждый из присутствующих, вернувшись домой, сохранил на всю жизнь воспоминания об этой минуте, как о величайшем событии в своей жизни.
А на вершине холма стоял Коронный вор и, закрыв глаза, принимал поклонение толпы. Уже после первого куплета он сделал знак, что хочет говорить. Но невозможно было погасить энтузиазм, вдруг охвативший богомольцев. Зазвучал второй куплет:
