Михаил Бару - Один человек

За таким занимательным разговором подъехали мы к остановке под названием «Одиннадцатый дивизион ГИБДД». Тут кондукторша, худых слов, кроме одного коротенького и второго чуть подлиннее, не говоря, автобус остановила, наказала водителю ждать, а сама пошла в дивизион за постовым. Сидим, молча ждём. И рыбак сидит — злой и красный как рак, но из автобуса не выходит. Пришёл постовой молоденький. Без крика, вежливо обращается: «Мужик, раз не платишь — выходи по-хорошему, а то заманал уже всех». Тут мужик взял… да и вышел молча.

И мы дальше поехали, хотя многие и были разочарованы таким, можно сказать, невыразительным финалом. Отъехали мы, однако, совсем немного, как вдруг встрепенулся алкаш, дремавший, казалось, всю дорогу, на одном из задних сидений. Он приподнялся, сколько мог, и, с немалым трудом разлепив запёкшиеся губы, громко и отчётливо сказал, обращаясь к пассажирам (нет сомнения в том, что обращался он к гораздо более широкой аудитории, просто вынужденно был ограничен автобусным салоном): «Бляди!» После чего, выдержав огромную, прямо-таки мхатовскую паузу, во время которой в изумлении притихло всё, включая, кажется, даже двигатель автобуса, опять повторил свое обращение к народу и пояснил: «Не дают русскому человеку на автобусе спокойно проехать!» И дискуссия немедленно обрела второе, с сильнейшим перегаром, дыхание… Выступающими был серьёзно затронут целый ряд животрепещущих тем, включая межнациональные отношения, культуру поведения вообще и в отдельно взятом автобусе, нынешний отопительный сезон и не проходящее алкогольное опьянение значительной части населения. Когда мы подъехали к конечной остановке, виновник торжества встал, первым протолкался к выходу и сказал на прощанье: «А всё равно у меня сегодня хорошее настроение. И вам (он грозно потряс в воздухе заскорузлым скрюченным пальцем) ни хуя его не испортить!» И действительно — ни… не смогли испортить. Театр закрылся (вернее открылся), и зрители потянулись к выходу.

Слушая мой рассказ о поездке в автобусе, мама смеялась-смеялась, а потом перестала и спросила: «За этим ты вернулся из Сан-Диего, идиот?» И мы пошли пить чай с плюшками.

Записки понаехавшего,

или

Похвальное слово Москве

Теперь такое время, что без эпиграфа никак нельзя. Не только сочинению, но и человеку. Хорошо, когда в эпиграфе нефть или акции какой-нибудь компании. Даже футбольная команда хороша в качестве эпиграфа, если она, конечно, не наша. Но у меня ни акций, ни нефти. И футбольную команду я тоже не озаботился прикупить по случаю. Как тут выкручиваться? И я решил взять что плохо лежит то, что принадлежит Салтыкову-Щедрину. А принадлежит ему такая фраза, что вся футбольная команда, хоть бы она и была английской, отдыхает на скамейке запасных и нервно курит, курит, курит…

Вот она: «Водка у нас, осмелюсь вам доложить, отличная: сразу, что называется, ожжёт, а потом и пойдёт ползком по суставчикам… каждый изноет-с!» Не фраза, а брильянт. Кохинор и Великий Могол вместе взятые. Вы, конечно, спросите — а при чём здесь столица нашей родины? А вы замените во фразе Михаила Евграфовича слово «водка» на слово «Москва». То-то и оно. Все суставчики у меня изныли от этой столицы. Уже и не осталось неизнывших. А она всё ползёт и ползёт. К горлу, стало быть, подбирается. Но вы не думайте — «Записки понаехавшего» не репортаж с петлей со столицей на шее. Она не дождётся.

Час утренних пик в московском метро — это час не только пик, но и мечей, кинжалов и даже вилок с иголками. Ещё и на станцию не вошёл, а уже застрял в пробке. Впереди, в дверях, столкнулись и сцепились две тётки с огромными клетчатыми сумками на колёсиках. Кто из них кого обогнал, кто кого подрезал — неизвестно. И уж совсем непонятно, кто из них «шестисотый», а кто — «запорожец», потому как сирены у обеих такой громкости, что предсмертный вопль «Титаника», напоровшегося на айсберг, по сравнению с ними — писк новорождённого котёнка. Внезапно откуда-то сбоку раздаётся женский крик: «Всем дам потрогать! Всем!» Мужчины мгновенно поворачиваются на голос кто чем может. Увы… Это всего лишь торговка скатертями с тефлоновой пропиткой предлагает всем потрогать свой товар. Хоть бы обернулась им. Так нет же — разложила на прилавке…

Эскалатор медленно проплывает мимо косо наклеенной на стену афиши группы «Швы». Они, оказывается, решили осчастливить нас новым альбомом под названием «Моль сожрала мои мозги». Судя по виду трёх пареньков на афише, так оно и есть. У всего коллектива. Ступенькой выше кожаная куртка говорит красному пальто: «…Ну, ты Таньку знаешь — у неё не один эс, а эсэс-бухгалтерия. Момент удобный выждала и как начислит всем белую зарплату! Их директор неделю ходил чернее нала…» Ступенькой ниже старик читает толстенную книгу «Сопромат». Взглянул через плечо на все эти стрелочки, оси, формулы… не приведи господь на старости лет такое читать. Мимо меня, там, где «проходите слева», проносится вниз, сломя высоченные каблуки, девушка с огромным букетом красных роз. От кого К кому она бежит с цветами в такую рань? К родителям, всю ночь не сомкнувшим глаз и обзвонившим все постели морги? А может, кто-то внезапно вернулся из командировки…

В вагоне молодёжь, с ног до головы увешанная наушниками и плеерами, уткнулась в свои мобильные телефоны. Что-то очень важное им там пишут. То, чего не напишут ни в какой книге. Даже в книге «Сопромат». Ярко желтеют московские комсомольцы и комсомолки в руках пассажиров постарше. И только те, у кого нет ни телефонов, ни газет, ни даже книги «Сопромат», немедленно захлопывают глаза и начинают досматривать последний сон. До первой пересадки на кольцевой ещё добрых минут двадцать. Из доброго, пожалуй, и всё…

Москва, как оказалось, пустынный город — ни тебе леса настоящего, ни реки, ни птиц, кроме ворон с воробьями. Только людей много. Из них-то всё в Москве и состоит. И вместо деревьев люди, много людей. Ходят точно Бирнамский лес. А люди-капли сливаются в ручьи и реки. Ещё и люди-птицы сбиваются в стаи. Летают и чирикают мелодиями из мобильных телефонов. Или текут, журча ими же. А вот неба здесь нет. И воздуха нет. Потому что из людей можно что хочешь сделать, а неба нельзя. Поэтому вместо неба тут крыши домов. А в богатых домах и крыш нет — сплошь пентхаусы. И листья опавшие здесь не шуршат — вместо них шуршат бумажки, которые роняют люди-деревья или шины людей-автомобилей. Даже мусор в Москве делается из специального сорта людей. Их так и называют — люди-мусора. У них и форма есть, потому что в столице всё должно быть красиво и однообразно. А ещё здесь нет ни закатов, ни восходов. Это понятно — раз нет неба и воздуха, то и восходам с закатами неоткуда взяться. Но москвичи и тут нашли выход. В нужные часы жители занавешивают все окна, даже полуподвальные, картинками с солнечными бликами и розовеющими облаками. И наступает закат. Или восход. Москвичи вообще найдут выход откуда угодно. Даже из самой Москвы. Не то провинциалы. Как попадут в Москву, хоть бы и ненадолго, так и пропадают в ней. Не могут найти выхода. Сколько их, безвыходных, слоняется по московским улицам — никто и не считал. Некоторые потом, спустя многие деньги, превращаются в москвичей. А некоторые так и не превращаются. Откуда же всем скопить многие деньги? Их и моль истребляет, и ржа, и украсть их могут, не говоря о пропить. Ну да мы не будем о пропить. Это отдельный разговор, который сначала наливают, а уж потом только разговаривают.

Вчера на Новом Арбате дул сильный ветер и было холодно. Из тёплого было только оранжевое надувное солнце, которое несли впереди парада в честь дня Святого Патрика. За солнцем шли синеногие барабанщицы, у которых от холода палочка на палочку не попадала, штук семь ирландских волкодавов и один ирландский же терьер. Волкодавы мёрзли и жались к ногам своих хозяев. Случись им нужда задавить кролика — и тот бы отделался лёгким ирландским испугом. За ними ехал грузовик с бутафорской пивной, грузовик с адептами Святого Толкиена, которые размахивали мечами и издавали боевые кричалки и даже сморкалки, грузовик с волынщиком, грузовик… не помню с кем, а уже за этим грузовиком шли разные оркестры. Милицейский оркестр исполнял «Катюшу», военный оркестр наяривал «Нам разум дал стальные руки-крюкмкрылья», а ещё один оркестр — «Прощание ирландки славянки», окончательно превращая, как сказал классик, «похороны в ирландские поминки». Было весело.

А будь я московским мэром или даже президентом, я бы каждый год в их ирландский праздник отсылал бы в Дублин подарки. Мы за «Вечерний звон» перед Ирландией в неоплатном долгу. А вовсе не за «Гиннес», за который мы, что ни выходной, то и расплачиваемся, расплачиваемся…