Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая
Патер Ладина продолжал бормотать, как сквозь сон:
— Все зависит от кореньев, от того, каких кореньев и в каком количестве положить. Но чтобы не переперчить, не… — Он говорил все тише и тише — …не переперчить, не перегвоздичить, не перелимонить, перекоренить, перемуска…
Он не договорил и захрапел с присвистом.
Капрал с остолбенелым видом уставился на него.
Конвойные смеялись втихомолку.
— Проснется нескоро, — проронил Швейк. — Здорово нализался!
Капрал испуганно замахал на него рукой, чтобы замолчал.
— Чего там, — продолжал Швейк, — пьян вдрызг и все тут. А еще в чине капитана! У них, у фельдкуратов, в каком бы чине ни был, у всех, должно быть, уж так самим богом положено: по каждому поводу напиваются до положения риз. Я служил у фельдкурата Каца, так тот был способен свой собственный нос пропить. Тот еще не такие штуки проделывал. С тем мы пропили дарохранительницу, и пропили бы, наверно, и самого господа бога, если бы нам под него сколько-нибудь одолжили.
Швейк подошел к патеру Лацине, повернул его к стене и с видом знатока произнес:
— Будет дрыхнуть до самого Брука… и вернулся на свое место, провожаемый отчаянным взглядом несчастного капрала, который пробормотал:
— Надо бы пойти заявить.
— Это придется вам отставить, — сказал вольноопределяющийся. — Вы — начальник конвоя и не имеете права оставлять нас. Кроме того, по уставу вы не имеете права отсылать никого из сопровождающей стражи с донесением, раз у вас нету другого, который бы того заместил. Как видите, положение безвыходное. Выстрелить в воздух, чтобы кто-нибудь прибежал, тоже пе годится — тут ничего не случилось. Но, с другой стороны, существует предписание, что в арестантском вагоне не должно быть никого, кроме арестантов и конвоя; сюда вход посторонним строго воспрещается. А если бы вы захотели замести следы своего проступка и незаметным образом попытались бы сбросить обер-фельдкурата на всем ходу с поезда, то это тоже у вас не выгорит, так как здесь есть свидетели, которые видели, что вы впустили его в вагон, в котором ему быть не полагается. Да-с, господин капрал, это пахнет не чем иным, как разжалованием.
Капрал нерешительно запротестовал: что он-де не пускал в вагон обер-фельдкурата, а обер-фельдкурат сам к ним присоединился и как никак — начальство.
— Здесь одно только начальство — вы, — твердо сказал вольноопределяющийся, а Швейк прибавил:
— Если бы к нам хотел примазаться хоть сам государь император, вы бы не смели этого допускать. Все равно, как если бы к стоящему на часах рекруту подошел офицер из инспекции и попросил бы его сбегать ему за папиросами, а тот бы еще стал расспрашивать, какого сорта папиросы принести. За такие штуки сажают в крепость.
Капрал робко заметил, что Швейк сам первый сказал обер-фельдкурату, что тот может ехать вместе с ними.
— Я это себе могу разрешить, господин капрал, — ответил Швейк, — потому что я идиот, но от вас этого никак нельзя было ожидать.
— Давно ли вы на действительной службе? — спросил как бы между прочим капрала вольноопределяющийся.
— Третий год. Теперь меня должны произвести в старшие унтер-офицеры.
— На этом деле можете поставить крестик, — цинично сказал вольноопределяющийся. — Как я уже сказал, тут пахнет разжалованием.
— В конце концов все равно, — отозвался Швейк — быть ли убитым в качестве унтер-офицера или в качестве простого рядового. Правда разжалованных, говорят, суют в самые первые ряды.
Обер-фельдкурат зашевелился.
— Дрыхнет, — объявил Швейк, удостоверившись, что с обер-фельдкуратом все в порядке. — Ему, должно быть, жратва приснилась. Одного боюсь, как бы он чего-нибудь нам тут не наделал. Мой фельдкурат Кац, так тот, когда, бывало, налакается, ничего не чувствует во сне. Однажды, — представьте…
И Швейк начал рассказывать случаи из своей практики у фельдкурата Отто Каца с такими увлекательными подробностями, что никто но заметил, как поезд тронулся.
Рассказ Швейка был прерван ревом, доносившимся из задних вагонов. 12-я рота, состоявшая сплошь из крумловских и кашперских немцев, галдела песни:
Wann isch kum, wann isch kum,Wann isch wieda, wieda kum[52]
Из другого вагона кто-то отчаянно вопил романс, обращая свои вопли к удаляющимся Будейовицам.
Und du, mein SchatzBleibst hier.Holario, holario, holo [53].
Вопиющего оттащили от открытой дверки телячьего вагона его товарищи.
— Удивительно, что сюда еще не пришли с проверкой, — сказал капралу вольноопределяющийся. — Согласно предписанию вы должны были доложить о нас коменданту поезда еще на вокзале, а не возжаться со всяким пьяным обер-фельдкуратом.
Несчастный капрал упорно молчал и глядел на убегающие телеграфные столбы.
— Стоит мне только подумать, что никому о нас не было доложено, — продолжал ехидный вольноопределяющийся, — и что на первой же станции к нам, как пить дать, влезет комендант поезда, как во мне подымается вся кровь, кровь солдата! Словно мы какие-нибудь…
— Цыгане, — подхватил Швейк, — или бродяги. Получается впечатление, точно мы боимся божьего света, точно мы избегаем заявить о своем существовании из боязни, что нас арестуют.
— Помимо того, — сказал вольноопределяющийся, — на основании распоряжения от 21 ноября 1879 года при перевозке арестантов по железной дороге должны быть соблюдены следующие правила: во-первых, арестантский вагон должен быть снабжен решотками — это яснее ясного, и в данном случае первое правило соблюдено: мы находимся за безукоризненно прочными решотками. Это значит в порядке. Во-вторых, в дополнение к распоряжению от 21 ноября 1879 года в каждом арестантском вагоне должно быть отхожее место. Если же такового не имеется, то вагон должен быть снабжен судном с крышкой для выполнения большой и малой потребности арестантов и сопровождающего конвоя. В данном случае об арестантском вагоне с отхожим местом и говорить не приходится: мы находимся просто в отгороженном купе, изолированном от всего света. Точно так же нет здесь и оного судна…
— Делайте в окно, — в полном отчаянии сказал капрал.
— Вы забываете, — указал Швейк, — что арестантам подходить к окну не полагается.
— В-третьих. — продолжал вольноопределяющийся, — в вагоне должен быть сосуд с питьевой водой. Об этом вы тоже не позаботились. Кстати, на какой станции будет раздаваться обед? Не знаете? Ну так и знал, что вы и об этом не информированы!
— Теперь вам ясно, господин капрал, — заметил Швейк, — что возить арестантов, — это вам не фунт изюма. О нас нужно заботиться. Мы не простые солдаты, которым приходится заботиться самим о себе. Нам все подай под самый нос, на то существуют распоряжения и параграфы, которые должны исполняться, иначе, какой был бы порядок? «Арестованный человек, все равно как ребенок в пеленках, — как говаривал один мой знакомый громила, — за ним необходимо присматривать, чтобы не простудился, чтобы не волновался, был доволен своей судьбой и чтобы никто бедняжку не обидел…» Впрочем. — сказал Швейк, дружелюбно глядя на капрала, — когда будет одиннадцать часов, будьте любезны мне это сказать.
Капрал вопросительно посмотрел на Швейка.
— Вы, видимо, хотите меня спросить, зачем вам нужно меня предупредить, когда будет одиннадцать часов? Дело в том. господин капрал, что с одиннадцати часов мое место в телячьем вагоне, — торжественно объявил Швейк: полковник подверг меня дисциплинарному взысканию на три дня. В одиннадцать часов я приступил к отбытию наказания и сегодня в одиннадцать часов должен быть освобожден. После одиннадцати часов мне здесь делать нечего. Ни один солдат не может оставаться под арестом дольше, чем ему полагается, потому что на военной службе дисциплина и порядок прежде всего, господин капрал.
После этого удара несчастный капрал долго не мог притти в себя. Наконец он осторожно возразил, что не получил никаких письменных распоряжений.
— Милейший господин капрал, — сказал вольноопределяющийся, — письменные распоряжения сами к начальнику конвоя не прибегут. Если гора не идет к Магомету, то начальник конвоя должен итги за распоряжениями сам. Вы в настоящий момент попали в необычную ситуацию: вы не имеете решительно никакого права задерживать кого-либо, кому полагается выйти на волю. С другой стороны, никто не имеет права покинуть, согласно предписаниям, арестантский вагон. По правде сказать, не знаю, как вы выберетесь из этого гнусного положения. Дело ваше чем дальше, тем хуже. Сейчас полчаса одиннадцатого.
Вольноопределяющийся спрятал часы в карман.
— Очень любопытно, что вы будете делать через полчасика, господин капрал.
— Через полчаса мое место в теплушке, — мечтательно повторил Швейк.
