Ричард Гордон - Доктор на просторе

Я обвел взглядом засаленную скатерть стола, обшарпанные стены, затем представил, что уже в следующую пятницу мне предстоит расплачиваться за очередной месяц прозябания в этих стенах…

— Что ж…

— Вот и молодчина! Я пришлю тебе карту с адресом. Ты можешь приступить к работе уже с понедельника? Фамилия моего старика Фаркухарсон. Очень славный малый, а во мне просто души не чает.

Я до сих пор с ужасом вспоминал дни, что проработал в Ноттингемпшире у доктора Хоккета, поэтому, признаться, перспектива на целый месяц окунуться в сельскую жизнь меня не слишком прельщала. Вдобавок как истому лондонцу, привыкшему к уютному гулу городских автобусов, мне было страшновато представить себя в обществе коров, свиней, лошадей, овец, коз и иных животных, которых коренные обитатели Лейстер-сквер и в глаза-то не видели. Однако в понедельник утром, выехав на «Доходяге Хильде» за пределы города, я ощущал, как с каждой милей моя уверенность растет. Вдобавок мирный и живописный пейзаж за окном настраивал на философский лад. Сама деревушка расположилась в стороне от больших дорог, а первыми её обитателями, с которыми я столкнулся, были коровы. Бестолковые рогатые твари окружили Хильду и принялись вылизывать её длинными шершавыми языками. Я даже заподозрил, что при окраске машины использовали какое-то потайное зелье, привораживающее парнокопытных. Моя новая обитель насчитывала несколько домишек, пару лавчонок, церковь, дом викария и паб под вывеской «Четыре подковы». Посередине деревушки зеленел треугольной формы лужок, на котором пасся одинокий мерин; окинув меня недоверчивым взглядом, он вдруг негромко заржал — обиженно, как мне показалось. Прямо за лужком возвышался дом доктора, густо увитый плющом; медная табличка перед входом сияла на солнце, как новехонький однопенсовик, а палисадник был густо усажен самыми разнообразными цветами, над которыми счастливо жужжали пчелы и шмели. Точь-в-точь, как бизнесмены, обедающие в «Савой-Гриль» за счет своей компании, почему-то подумалось мне.

Доктор Фаркухарсон объезжал пациентов, а горничная провела меня в пустую приемную. Вся обстановка этой крохотной комнатенки, размещенной в задней части дома, состояла из замызганного умывальника, допотопного стерилизатора, который разогревался с помощью здоровенной спиртовки, и кушетки, застланной белой клеенкой; прилечь на неё голым телом тянуло примерно так же, как на прилавок торговца в рыбном ряду. В одном углу возвышался шкаф, беспорядочно уставленный устаревшими медицинскими справочниками и атласами, а в противоположном шкафу пылилась внушительная кипа выпусков «Ланцета» и «Британского медицинского журнала». Я уныло покачал головой и ещё раз осмотрелся. Ни гемоглобинометра, ни аппаратика для измерения скорости осаждения эритроцитов, ни сфигмоманометра, ни микроскопа, ни офтальмоскопа, ни центрифуги, ни ауроскопа, ни протеинометра, ни пипеток, ни молоточка, ни скальпеля… Вообще ничего. Нет, если эта «приемная» для чего-то и годилась, то никак не для приема больных.

Доктор Фаркухарсон оказался высоченным и тощим шотландцем с гривой седых волос, а на носу у него красовались очки в тонкой золотой оправе. Одет дядя Гримсдайка был в заплатанные твидовые брюки, черный с начесом пиджак, полосатую рубашку и галстук в горошек.

— Добрый день, Гордон, — сухо бросил он, словно мы расстались всего пару часов назад. — Сумели, стало быть, вырваться на выручку старому солдату? Как там мой непутевый племянничек поживает?

— У него все в порядке, сэр.

— И как только Всевышний допустил, чтобы этот прохиндей стал врачом, ума не приложу. Мозга в его черепе не наберется и на полфунта, а остальное пространство забито кашей из разгильдяйства, лени и головотяпства. — Доктор Фаркухарсон сокрушенно покачал головой. — Давайте чайку выпьем.

Горничная, которую доктор Фаркухарсон представил как «миссис Блокседж, которая ухаживает за мной уже восемнадцать лет, с тех самых пор, как моя бедная женушка скончалась от туберкулеза», подала нам чай в саду под развесистой шелковицей. Меня угостили также малиной со сливками, бутербродами с помидорами и кресс-салатом, тостами с маслом, медом и земляничным джемом, свежими булочками и тремя сортами домашнего печенья.

— Одно из преимуществ практики в подобном Богом забытом уголке состоит лично для меня в том, — разглагольствовал доктор Фаркухарсон, уписывая малину со сливками, — что пациенты не забывают старика и до сих пор приносят что-нибудь вкусненькое. Эти славные люди никак не могут привыкнуть, что врачи у нас теперь служат государству. Как вам малина?

— Восхитительная, сэр. Пальчики оближешь.

— Это точно. А все благодаря застарелой язве нашей славной миссис Крокетт, дай ей Бог здоровья.

Покончив с чаем, Фаркухарсон набил трубку душистым табачком, закурил и, сладко затянувшись, продолжил:

— Работа здесь не бей лежачего. Двоим, конечно, развернуться негде, особенно в это время года. Однако я рад, что теперь мне будет с кем парой слов перекинуться… Я ведь обожаю лясы поточить. Большую часть жизни мне довелось проторчать в Западной Африке. Здесь же обосновался после того, как, изучив надписи на местных могильниках, подсчитал, что смертность в этой деревушке самая низкая во всей Великобритании. Природа тут, сами видите — замечательная, да и народец славный подобрался. Увы, ещё пара лет, и наше доброе правительство меня отсюда вышибет: слишком стар я и гожусь, похоже, только на то, чтобы на заднице ерзать да пенсию получать. И чем я тогда заниматься стану — ума не приложу. Мозг, конечно, закоснел — чуть ли не половину слов в новых выпусках «Ланцета» понять не могу. — Доктор Фаркухарсон вдруг шлепнул меня по коленке. — Вы уж меня просветите, ладно? Вы ведь наверняка собаку съели во всех этих новомодных лекарствах, которые они сейчас плодят со скоростью света. Помогите старому служаке. — Он вынул из кармана здоровенные часы в золотом корпусе. — Что ж, мне нужно проведать парочку больных. Устраивайтесь пока — после ужина увидимся.

Ужин состоял из холодного лосося (спасибо холециститу судьи!), мягкого сыра (остеохондроз жены почтмейстера), свежего масла (геморрой папаши констебля) и стаканчика портвейна по случаю моего приезда (грыжа викария). Доктор Фаркухарсон забавлял меня байками про Западную Африку, сравнивая чернокожих пациентов с нашими, и я быстро удостоверился, что его познания в современной медицине сохранились на уровне пиявок и кровопускания. Пожалуй, решил я, пара-тройка лекций ему и в самом деле не повредят.

Не прошло и недели, как я осознал, что медицинская практика в этом районе Англии разительно отличается от всего остального, мною виденного. Прежде всего, большинство пациентов страдали здесь от болезней, абсолютно неведомых современной медицинской науке. В Св. Суизине нас приучили обследовать пациента, будучи твердо уверенными, что любые симптомы можно будет с легкостью отыскать на страницах «Справочника по диагностике» Френча — роскошного фолианта в сафьяновом переплете; здесь же, в непривычном пасторальном окружении, мне приходилось сталкиваться с такими головоломками, как «жаворонки в брюхе шкворчат», «по ночам хорьки по хребту так и шныряют, так и шныряют» или — «болит-то, доктор — ну вроде как жеребец тебя копытом по черепушке хрястнет». Даже в тех редких случаях, когда пациенту удавалось припомнить диагноз, некогда установленный доктором Фаркухарсоном, толку мне от этого было с гулькин нос. Как, скажем, прикажете истолковать слова женщины, жалующейся, что её мужа «ишак разбил»? А у бедняги оказывался всего-навсего банальный ишиас.

Ну и вдобавок посещение врача почти всегда оборачивалось не столько оказанием помощи страдальцу, как развлечением для его домочадцев. На крик «Фу-ты, это ведь доктор!» отовсюду высыпала ребятня — поглазеть на приезжее диво. Мне приходилось осматривать больного, будучи окруженным разновозрастной толпой. Представляете, каково расспрашивать в таких условиях про стул и прочие интимные подробности? Когда мне удавалось выставить всю визгливую и хохочущую ораву вон, детишки развлекались тем, что поочередно заглядывали в комнату, а мои попытки прослушать тоны сердца то и дело прерывались зловещим шепотом:

— Он бедной мамочке всю грудь какой-то черной дрыной истыкал!

В домах, где детей не было и пациенты вели более спокойный образ жизни, со мной подолгу общались по душам, не только посвящая в семейные истории, но и делясь планами на будущее. Заходя к очередному такому пациенту, возлежавшему на кровати в спальне, я быстро здоровался и спрашивал, в чем дело. В ответ больной скрещивал на груди руки, вздыхал, возводил к потолку глаза и говорил:

— Видите ли, доктор, во время Первой мировой войны мне как-то довелось сидеть в одном окопе и…

Или:

— Ах, доктор, я стала плохо чувствовать себя с тех самых пор, как мой муж подался в десантники…