Александр Федотов - Записки матроса с «Адмирала Фокина» (сборник)

– Да я, в общем, не курю.

– А тебя за чё к нам сюда упекли? – поинтересовался Леха.

– Неповиновение приказу. Макароны годкам нёс. Замполит прихватил, а я от него смылся…

– Понятное дело.

– А тебя за что?

– Самоволка. Годки за водкой послали. Я на подлодке служу. Здесь недалеко. Ну, они среди ночи меня подняли и говорят: иди – водку рожай. Сунули две банки компота чтоб сменял. Я из завода выбрался, темнота хоть глаз коли. Через стену перелез, до города добрался. А там на патруль напоролся. А патруль – морпехи – «сапоги», суки быстро бегают, злые, как волки… Леха недобро покосился на солдат по другую сторону стола. – Догнали. Меня сюда запихали, а компот спёрли гады.

– Сядь! – вдруг прикрикнул он на тоскливого вида солдата, который поднялся с трубы и начал ходить взад-вперед вдоль стены камеры. – Не мельтеши! Думаешь, если ходишь, то не сидишь!

Солдат покорно присел на другой конец трубы.

– За вертолётами – стройся! Быстро! – конвойный со скрежетом сдвинул в сторону решётчатую дверь, прерывая Лёхино повествование.

За какими такими вертолётами строится, спрашивать было некогда.

– Давай за мной! – на ходу бросил Лёха и кинулся в коридор.

Я рванул за ним. Солдаты-сокамерники зашуганно пропустили нас вперёд и выбежали только вслед за нами. Из коридора конвой выгнал нас в каменный колодец внутреннего двора кичи. Заснеженный плац со всех сторон окружали буро красные кирпичные стены, увенчанные спиралью колючей проволоки. По углам – сторожевые вышки. На вышках в свете ярких прожекторов в тяжелых зимних тулупах, ёжась от холода, топтались вооружённые «калашами» часовые. «Как в кино!» – мелькнуло у меня в голове.

Влекомый толпой, я побежал к кладовке. В тускло освещенном помещении к стене были прислонены странные конструкции из неструганных досок. Грубо сбитые вместе, по две доски, эти сооружения напоминали мостки, которые обычно кладут через лужу. Почему «вертолеты»? – подумал я. Но разбираться, что к чему, было некогда. Следуя примеру своих товарищей, я выбирал свой «вертолет» пошире и «понезанозистей».

– Положишь между труб в камере, вместо нар, – пояснил Лёха.

Так объяснилось назначение «камерных» труб. А почему «вертолёт»?

– По вертолётам! – отрывисто рявкнул закутанный в тулуп Полупидор.

Толпа заключенных стала торопливо закидывать на плечи доски, обхватив их сверху руками, как держат коромысло. Доски торчали в разные стороны, как крылья.

– Сегодня, орлы, бежим зигзугом! – приказал Полупидор.

– Зигзагом, – в полголоса поправил кто-то в толпе.

– Что?! Как я сказал, сынки, так и побежите!

И вся толпа, спотыкаясь, налетая друг на друга и ударяясь «крыльями», стала носиться «зигзугами» по периметру двора.

– Не слышу рева моторов! – подбадривал Полупидор.

Со всех сторон раздались бодрые звуки: – «Жжж-жжж». Моё хилое «жжж» безнадежно потонуло в общем жужжании.

По всему было видно, что эту процедуру с «вертолётами» Полупидор придумал сам, и что он очень гордится своим изобретением. Полупидор стоял посреди двора, ощущая себя не иначе как командиром авиационного звена, а то и целой эскадрильи. Минут через двадцать, он начал, однако, терять интерес к происходящему. Тем, кто кричал «жжж-жжж» громче всех, он давал команду на посадку и благодушно запускал их обратно в камеру. После нескольких неудачных попыток и моё «жжж-жжж» было оценено по достоинству, и я был с мороза отпущен в тёплую камеру.

На ночлег, по подсказке Лёхи и как полагалось моряку по статусу, я расположился на почётном месте – около тёплой и лишь слегка обоссаной стены. Я стал стягивать с себя «голландку». Острая боль заставила меня скривиться. Чёртов ожог! – я получил его неделю назад на корабле, когда припаялся плечом к медной паровой трубке. За неделю в этом сыром чилимском климате ожог не то что не зажил, а наоборот загноился. За день рана пропитывала гноем рукав «голландки», рукав подсыхал на ветру и сращивался с ожогом, образовывалась сладковато пахнущая бугристая корочка, и каждый вечер, ложась спать, я, поневоле скрипя зубами, отдирал от тела «голландку» вместе с корочкой и мясом. Хорошо ещё, что здесь, на киче, перепачкать сочившейся из плеча кровью простыню или пододеяльник беспокоиться не приходилось. За отсутствием таковых.

Но всё это были мелочи. Главное, здесь можно было спать. Семь часов в сутки! Без перерыва! На корабле, если ты ещё карась, об этом даже и не мечтается. Я растянулся под тёплой шинелью на пахнущих смолой не струганных досках и ощутил истинное блаженство. Не прошло и минуты, как я погрузился в сладкое забытьё. Оно лишь немного омрачилось тем, что в середине ночи, после нескольких неудачных попыток достучаться до конвойных, лёжа на боку на досках и чувствуя себя противно и виновато, я втихаря и порциями стравил под себя, на пол, переполненный мочевой пузырь.

Сигарета

Люди делятся на две половины: те, кто сидит в тюрьме, и те, кто должен сидеть в тюрьме.

(Марсель Ашар)

Ровно в шесть часов утра, с лязгом отодвинулась в сторону решетчатая дверь камеры и крик конвойного вывел меня из сладкого забытья:

– Подъём! Строиться с «вертолётами!»

Мы поспешили на плац для сдачи «вертолётов». Вся процедура на этот раз происходила куда более буднично, без «жжж-жжж» и прочей романтики. Мы просто свалили «вертолёты» в штабеля в специальной комнате.

Оказалось, что Полупидор решил апробировать новый метод перевоспитания.

– Бойцы, на дембель хотите? – с кривой ухмылкой спросил он, обведя взглядом понуро молчащий строй и скомандовал:

– Разбирай дембельские дипломаты!

Перст Полупидора указал в сторону штабеля бетонных плиток для мощения дорожек. Каждому полагалась две штуки. По одному бетонному «дипломату» в каждую руку.

– А теперь, сынки, побежали! По кругу! Резвее! Резвее! – захлопал в ладоши Полупидор.

Мы, пригибаясь под тяжестью ноши, стали нарезать круги по заснеженному плацу.

– А ты, читай, давай! – приказал Полупидор арестованному за пьянку молодому лейтенанту (офицеров содержали отдельно от рядовых заключенных). – Газету «Правда» от заглавной буквы «П» до тиража и типографии. Громко. Вслух. Чтобы все слышали. Пока до конца не прочитаешь, бег не останавливать! Поехали! Поехали! – и Полупидор ещё азартней захлопал в ладоши.

Лейтенант бегло, как мог, проглатывая слова, читал про очередной съезд Коммунистической партии, про закрома Родины, о вселении трудящихся в новые квартиры, а мы всё кружили и кружили по плацу, сжимая «дипломаты» отваливающимися от усталости руками.

– …главный редактор В. Г. Афанасьев, тираж десять и шесть десятых мэлэнэ экземпляров.» – скороговоркой закончил наконец читать лейтенант.

– Дипломаты в исходное! – скомандовал Полупидор. – Разобрать лопаты! Очистить плац от снега!

Запыхавшиеся, мы с облегчением бросились избавляться от «дипломатов» и стали разбирать деревянные лопаты.

– Бери больше, кидай дальше, а пока летит, отдыхай!

Работа была не сказать, что уж очень умственная, но она и не особенно напрягала, да и можно согреться на морозе. Только вот ныл начавший уже обрастать свежей корочкой ожог. Минут через двадцать мы очистили плац от ночного снега, а Полупидор, который по совести должен был на здоровом утреннем морозце следить за нашей работой, всё ещё грелся в тёплой дежурке. Наступил редкий момент, когда мы остались на плацу одни, без присмотра. Часовых чурок, ёжившихся на вышках, мы за людей не считали; впрочем, как мы поняли позднее, и они нас тоже. Но сейчас надо было ловить момент, и Лёха, мой сосед по камере, вместе с ещё одним морячком-карасём не преминули этим воспользоваться. Выудив из глубины потайных складок штанов неизвестно каким трудом и способом добытые папиросы, они шустро юркнули за угол, чтобы их не заметило мичманское око. Для этого им понадобилось переступить через ограничительную черту, проведенную по всему периметру плаца и проглядывающую сквозь остатки снега. Лёха закрылся от ветра, чиркнул спичкой, оба прикурили и с наслаждением затянулись сладким дымом запретного «Беломора».

– На, Санёк, тягни, – Лёха по-братски протянул мне раскуренную папироску.

Спичку найдут – сутки, сигарету – неделя… – промелькнуло у меня в голове Лёхино наставление. Я, не раздумывая, переступил черту и присоединившись к дружкам, тоже затянулся горьковатым дымом. И, еле-еле сдерживая подступивший к горлу кашель, протянул: «Кайф!»

– Назад! За черта! Стрилать буду! – как гром среди ясного неба, раздалось с ближайшей сторожевой вышки. Опешив от неожиданности, мы задрали головы.

– Ладно, братан, не бузи, дай покурить, – не веря в серьёзность ситуации, воззвал я к совести часового.

Раздался щелчок затвора. Чурбан на вышке старательно целил в меня из автомата.

– Стрилать буду!

Ситуация была нереальная, как в фильме про побег из немецкого концлагеря. Только сейчас это происходило наяву со мной и с моими друзьями. Мы оцепенели. Первым оценил всю серьезность намерений часового Лёха. Толчком в бок он вывел нас из оцепенения, мы с досадой побросали в снег недокуренные папиросы и рванули обратно за черту.