Александр Федотов - Записки матроса с «Адмирала Фокина» (сборник)

Этого события, этой минуты матросы ждут три долгих года службы, и запоминается оно на всю жизнь. Большой Зам, прошедший курс военной педагогики и психологии в Киевском военно-политическом училище, понимал этот тонкий психологический момент, возможно, лучше других на корабле. И поэтому, на этот раз он решил использовать его в целях своей личной вендетты…

По уставу, после оглашения приказа об увольнении в запас, матроса разрешалось держать на корабле до трёх месяцев. И Большой Зам, само собой разумеется, пользовался этой возможностью по максимуму. Своих самых заклятых врагов он мариновал на корабле до упора, все разрешенные по уставу месяцы. Попавшие к нему в немилость томились на корабле, провожая одного за другим на сход всех своих друзей-однопризывников… Одного паренька из осеннего призыва Большой Зам отпустил 31 декабря в 23:55, за пять минут до Нового года. Матрос сошел по трапу, постоял на стенке, почесал затылок и снова поднялся на борт: «Куда я, братцы, сейчас, среди ночи, пойду? Я лучше здесь с вами Новый год встречу, а там уж наутро и домой, на Тамбовщину»

Служить по четвертому году лишние три месяца само по себе жестокое наказание, но на этот раз Большому Заму и этого показалось недостаточно. Мстительный Паша Сорокопут приготовил своим последним дембелям-залетчикам ещё одно тонко рассчитанное психологическое унижение. Он решил лишить ребят «Славянки».

– Хрен им, а не «Славянка», – процедил сквозь зубы Большой Зам, забирая за день до назначенного схода из рубки дежурного офицера заветную пластинку.

По счастливой случайности, проходивший мимо дежурный по юту матрос застал Большого Зама за этим занятием и немедленно сообщил годкам. Дембеля тут же собрались на совет. Церемония увольнения в запас была назначена на завтрашнее утро после подъема флага. Сходить на берег без «Славянки» было никак не по понятиям. На этот раз Большой Зам посягнул на святое! Надо было срочно искать выход из положения…

Утром следующего дня весь экипаж ракетного крейсера «Адмирал Фокин» построился на юте для подъёма флага и торжественных проводов увольняющихся в запас. Последние пятеро матросов из весеннего призыва трёхлетней давности, отглаженные, сверкающие значками, с черными дембельскими дипломатами в руках, замерли у флагштока. Бывшие грозные годки стояли парадные, торжественные и взволнованные, как первоклассники на своей первой школьной линейке… Началась торжественная церемония проводов.

– Спасибо, Севрюгин, – сказал Командир, пожимая руку первому из них.

У бравого пролетчика Севрюги глаза вдруг стали на «мокром месте». Он стоял, белобрысый, веснушчатый, переполненный чувствами и эмоциями, и видно было, как комок подкатил у него к горлу, когда он, по-детски улыбаясь, жал руку Командиру. Севрюгин отдал честь флагу, задержав руку у бескозырки чуть дольше обычного. Он в несвойственной ему манере, по-строевому, четко повернулся и направился к трапу…

Экипаж затаил дыхание…, но вместо привычной торжественной, берущей за сердце мелодии, из корабельного репродуктора неслось только гробовое молчание. Матросы, в своём большинстве пребывавшие в неведении о мстительной задумке Большого Зама, недоуменно крутили головами, оглядываясь на онемевший репродуктор… Тишина стояла такая, что было слышно, как плещутся о борт корабля волны бухты Золотого Рога.

Большой Зам растянул свои лоснящиеся щеки в ехидной улыбке. Он даже и не думал скрывать своего злорадства. Всё его существо наслаждалось кульминацией унижения. «Чтобы другим неповадно было!» – так и читалось на его лице, когда он обводил торжествующим взглядом экипаж. В полной тишине слышался только стук шагов Севрюгина по деревянному трапу. Было видно, как он чуть замедлил шаги, видимо ещё отчаянно на что-то надеясь… И вдруг с мачты соседнего легкого крейсера «Дмитрий Пожарский», как гром среди ясного неба, грянули аккорды «Славянки»!

«Ту – ту – тууу – тут – ту – туу – тут – ту – ру – ту!!!!!!..» – заиграли медные трубы корабельного оркестра!

Большой Зам вздрогнул, как укушенный. А Севрюгин просиял широкой счастливой улыбкой и на мгновение застыл на трапе. Несколько секунд он смотрел полным благодарности счастливым взглядом на мачту «Дмитрия Пожарского», а потом ещё раз лихо козырнув флагу, сбежал по трапу на стенку…

«Там, тарам, там тарам, там тарам, там!..» – грохотали мачты «Пожарского». Дембеля у флагштока воспаряли духом. Их спины распрямились. Как оказалось, они вчера встретились с ребятами с «Пожарского», объяснили им ситуацию и те обещали что-то придумать. И вот они придумали! Немного сбивчивая, чуть нестройная, но такая милая сердцу мелодия русского патриотического марша в исполнении слепленного на скорую руку сборного оркестра из четырёх музыкантов флотской самодеятельности была в этот момент для сходивших с корабля моряков дороже всего на свете!

– Прекратить!!! – визгливо заорал Большой Зам, подпрыгивая на месте.

Он судорожно тряс в воздухе кулаками и пугал музыкантов с «Пожарского» вращением своих маленьких выпученных глаз. Его самодовольную и ещё секунду назад такую торжествующую физиономию перекосило от ярости… А матросы с «Пожарского», раздувая щёки, только ещё громче задули в свои начищенные до блеска тубы и тромбоны. Их глаза смеялись… А угрозы какого-то странного, сердито прыгающего человека с соседнего корабля им были глубоко безразличны. У них есть свои командиры, и те им никаких указаний по поводу прекращения «внеплановой репетиции корабельного оркестра» не давали.

Музыка играла всё громче и громче. Перекричать её Большой Зам уже не мог. Матросы с «Адмирала Фокина» притоптывали в такт мелодии и, восторженно перешептываясь, крутили головами. Чем громче играла «Славянка», тем больше бился в бессильной ярости Большой Зам и тем четче печатали шаги дембеля, сходя по трапу и в последний раз отдавая честь военно-морскому флагу. Эта «Славянка» играла для них, и они за свои три года службы эту честь заслужили.

Через два года после этого случая, 13 Мая 1989 года, после трёх лет службы и я тоже навсегда покидал палубу этого корабля, где прошли три года и моей жизни.

«Та-та-та, та-та-та, та-тара-та!» – играла по громкой связи «Славянка». И у меня тоже вдруг закололо под ложечкой. Я навсегда покидал корабль и Военно-Морской флот. Я сходил по трапу в новый неведомый этап своей жизни… Скоро я буду идти по Ленинграду и не узнавать свой родной город. Всё изменилось. Кооперативные ларьки, хиппи, нищие. Ничего этого три года назад не было и в помине. Пока я служил, Горбачев объявил Перестройку. Шел последний год восьмидесятых. Мы были последние матросы СССР. Заканчивалось время этой страны. Я возвращался к гражданской жизни, как пережиток прошлого. На глаза у меня навернулись слезы. Я в последний раз оглянулся на развевающийся на юте ракетного крейсера «Адмирал Фокин» военно-морской флаг. На этом корабле осталась частичка и моей жизни. И в моём сердце навсегда осталась частичка этого корабля.

В 1993 году, в лихие девяностые, через четыре года после того как я уволился в запас, и всего через шесть лет после окончания капитального ремонта, продолжавшегося семь долгих лет и стоящего огромных средств государству и нечеловеческих усилий экипажу, ракетный крейсер «Адмирал Фокин» был разоружен, исключен из состава Военно-Морского Флота, расформирован и, как и десятки других боевых советских кораблей, продан на металлолом в Китай за 543 тысячи американских долларов…