Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 16. Анатолий Трушкин - Анатолий Алексеевич Трушкин
Открывайте скорее книгу! Вы слышите? Это говорят они… Потрясающе интересные типы!
Арк. Арканов
Автобиография
Сколько себя помню, — всегда была во мне склонность к сочинительству, которую почему-то в детстве преследовали нещадно. Со всех сторон только и слышно было: «Когда ты прекратишь врать?!» Я им всем прощаю.
Родился я 28 октября 1941 года.
Первые впечатления об этом мире назвать радостными не могу: война, перебои с материнским молоком, культ личности. Но дальше жить стало лучше, жить стало веселее.
В полтора года я опрокинул на себя бидон с только что вскипяченным жирным коровьим молоком. Шкура с меня сползла, деревенские эскулапы помазали обнаженное мясо йодом. Я им всем прощаю. Сердобольная бабушка Агафья Андреевна успокаивала маму: «Ничего, Верка, гробик я уже заказала, завтра привезут».
В четыре года мне подарили санки. Это — второе радостное событие после того, как мне подарили жизнь.
Санки я сломал вместе с ногой на второй день. Теперь я понимаю, что всё это было Провидением. Стать сатириком, не убедившись на собственной шкуре и собственных костях в том, что жизнь устроена нескладно, несправедливо, нельзя.
Еще из раннего детства почему-то запомнился теленок, с которым я делил ночлег. Когда он родился, его из коровника перенесли в тепло, в избу на кухню, где до этого спал я один. Этот меньшой брат без конца мочился и тыкался в меня своей мордой. И опять я усматриваю в этом след Провидения, наладился контакт с животным миром.
Семи лет меня отдали в школу — попытка первого контакта с просвещенным человечеством.
Человечество на уроках русского языка на просьбу учителя придумать предложения со словами «землетрясение» и «моря и океаны», писало: «В голове у зайца произошло землетрясение». «В нашей деревне много морей и океанов».
Пообщавшись с дерзким на язык и на мысль деревенским просвещенным человечеством, я десяти лет подался в Москву, где столичная интеллигенция моего возраста приняла живое участие во мне и начала приобщать к искусствам, в первую очередь к искусству курения и искусству употребления непотребных слов. Я им всем прощаю.
А всем учителям школы № 75 Киевского района низко кланяюсь.
После школы я поступил в Московский авиационный технологический институт, сразу после окончания которого я понял, что я не инженер.
Позднее, обладая завидной смекалкой, я последовательно понял, что я не актер, не режиссер, не редактор, не драматург.
И всё же институт дал мне очень много, он дал мне жену.
Я остепенился, повзрослел и наконец понял, что пора браться за ум.
Второй раз я понял, что пора браться за ум, когда родилась дочь.
В третий раз — когда поступил в Литературный институт им. Горького. Илья Эренбург сказал про Литинститут, что он «готовит профессиональных читателей». Все, кто окончил этот славный вуз, Илье Оренбургу прощают.
Окончательно я взялся за ум, когда меня пригласили работать редактором в Главной редакции литературно-драматических программ Центрального телевидения.
К этому времени меня поперли со всех работ, и, конечно, приглашение на телевидение было продиктовано Провидением.
Я должен был находить одноактные пьесы современных драматургов. Мне лень было искать, и я писал их сам под разными фамилиями.
Замечу мимоходом, что лет до сорока я продолжал во сне летать, то есть рос физически и духовно.
Полеты из снов перешли в явь, я вылетел с Центрального телевидения, приобщился к эстраде и стал летать на гастроли. Пришла популярность. Популярность — это когда ГАИ останавливает: «Штраф пятьдесят рублей. О-о! Трушкин!.. Сто рублей!» Меня стали узнавать на улицах. Помню, идем с женой по Даниловскому рынку, вдруг пропитой голос: «Кто к нам пожаловал! Наконец-то! Я тебя сразу узнал. Ты в том году стакан у меня взял и не вернул».
Популярность росла, стали узнавать в других странах. С шестилетней внучкой Танечкой были под Парижем в Диснейленде. На её глазах у меня попросили автограф наши туристы. Она удивилась: «Дедуля, тебя и здесь знают!» Я скромно промолчал. Осенью на даче подходит соседка семи лет: «Танечка говорит, что вас весь мир знает. Это правда?»
Танечка увидела, что дед недоволен её хвастовством, и крикнула из песочницы:.
— Я не говорила, что весь мир. Я сказала: его знает вся Англия!
Скорее всего, ей передалась моя скромность. А всем, кто считает, что впереди у меня еще и вселенская слава, я прощаю. Что сказать в заключение? Многое мне не дано, но кое-что я умею. Скажем, я неплохо пью водку. Прийти в писательство со знанием людей и жизни еще ничего не значит. Если среди военных, кто не пьет — тот предатель Родины, то среди писателей, кто не пьет — законченный графоман.
Я благодарю всех, кто встретился мне в жизни. Они научили меня любить Родину, людей, труд, творчество, добро, красоту; научили ценить слово, водку, кусок хлеба и так далее.
Я люблю вас, мои дорогие читатели! Больше вас я люблю только моих милых читательниц. Вручаю себя вашему беспристрастному суду и, конечно же, милостивому ко мне во все времена Провидению.
Раздел I
Наш паровоз, вперед лети!
В разделе в основном собраны монологи и рассказы, написанные автором в годы, когда он верил, что впереди с фонарем идет партия, а за ней след в след — правительство, исполкомы, домоуправления и народ, что всепобеждающий марксизм-ленинизм в соединении с беспробудным пьянством создали-таки человека нового типа, что материалистическое учение о преимуществах духовного богатства — единственно верное.
Письмо
Письмо Прасковьи Алексеевны Тютеревой, жительницы села Большие Прудищи, жене президента США Рональда Рейгана по батюшке, спрашивала на почте, там тоже никто не знает.
Вы уж извините, не знаю, как вас по батюшке, спрашивала на почте, там тоже никто не знает.
А пишу я вам неспроста, а потому что Василий мой стал сам не свой, а с месяц назад пришел домой сильно выпивши, что за ним не водится. Пришел он сильно выпивши и говорит: «Прасковья, худые дела. Рональд-президент с ястребами затевают устроить мировую войну. С того я и сорвался».
Меня, не поверишь, как кипятком обдало. Чего уж нам такого
