Виктор Шендерович - Евроремонт (сборник)

Почесаловцы хотели было спросить: зачем им канал до океана? – но вовремя вспомнили про Сен-Жюста и ничего спрашивать не стали. А утопить всех товарищей во френчах не представилось возможным вот почему: те первым делом провели по земле черту, объявили ее генеральной линией и сообщили почесаловцам, что шаг вправо, шаг влево – считается побег.

Канал почесаловцы строили тридцать лет и три года. А когда почти уж прорыли его, оказалось: проектировал канал уклонист, и направление, скотина, дал неверное, и все это время копали не на север, а на восток, к совсем другому океану.

– А вы о чем думали? – сурово спросило у почесаловцев начальство.

– А вот мы и думали: чего это солнце на севере встает? – ответили почесаловцы.

Так что бросили канал копать и начали его закапывать, причем для пущей государственности закопали туда и строителей. Закопали, послали телеграмму товарищу Сталину и сели на берегу лужи орден ждать. Но вместо ордена пришло им из Москвы сообщение, что они вместе со всем советским народом наконец-то осиротели и можно немного расслабиться.

Вскоре в Почесалов приехал из района новый руководитель и сказал: теперь, когда мы этого усатого бандита похоронили, буквально никто не мешает нам эту поганую лужу закопать. А то, сказал, ее уже из космоса видно. Давайте, говорит, навалимся на эту гадость всем миром! Услышав знакомые нотки, почесаловцы тревожно на говорящего посмотрели, но ни маузера, ни кожанки не увидели: шляпа да пиджак на косоворотку. Незнакомых слов человек не произносил и собою был прост до крайней степени, будто и не начальник он им, а так, дядя по кузькиной матери.

Детишек с собою на трибуну взял: видите, сказал, этих мальцов? Если не потонут в вашей вонючей луже, то будут жить при коммунизме.

– Не может быть! – не поверили почесаловцы.

– Сукой буду! – ответил начальник. В “Чайку” сел, шофер на газ нажал – волной квартал смыло.

А почесаловцы так обрадовались нарисованной перспективе, что тут же выпили и пошли писать транспарант “Здравствуй, коммунизм!” – чем и пробавлялись до осени. Осенью лужу заштормило, а аккурат к ноябрьским пришла из Москвы телеграмма: доложить об осушении ко дню Конституции.

Встревоженные такой злопамятностью, почесаловцы навели справки, и по справкам оказалось: новый руководитель хоть с виду прост, а в гневе страшен, и уже не одну трибуну башмаком расколошматил. Струхнули тогда почесаловцы да и обсадили лужу по периметру, от греха подальше, кукурузой, чтоб с какой стороны ни зайди – все царица полей! А чтобы из космоса ее было не видать, послали трех совхозных умельцев на Байконур. Те вынули из ракеты какую-то штуковину – из космоса вообще ни хрена видно не стало!

А умельцы, вернувшись с Байконура, месяцев еще пять пропивали какой-то рычажок. Иногда, особенно крепко взяв на грудь, они выходили покурить к луже и, поплевывая в нее, мрачно примечали:

– При Сталине-то – поменьше была.

Только очень скоро обнаружилось: этот новый руководитель был не руководитель, а фантазер, перегибщик и волюнтарист! Из-за него-то как раз ничего и не получалось! А уж как коллективное руководство началось – тут и дураку стало ясно, что луже конец. Да и куда ж ей стало деться – целый насос в Почесалов привезли, у немцев-реваншистов на нефтепровод и трех диссидентов выменянный! Валютная штучка!

Привезли тот насос на берег лужи, оркестр туш сыграл, начальник красную ленточку перерезал, пионеры горшочек с кактусом ему подарили, начальник шляпу снял, брови расправил, рукой махнул: давай, мол! – да и высморкался. А высморкался, смотрит: насоса нет.

И все, кто там стоял, то же самое видят. Нет насоса. Оркестр есть, транспарант есть, пионеров вообще девать некуда, а валютная штучка – как во сне привиделась. Искали ее потом по всей области с собаками, посадили под это дело двух баптистов, трех юристов и четырех сионистов; прокурор орден Ленина получил. А лужа так и пролежала, воняя, посреди города до самой перестройки. И так почесаловцам надоела – просто невозможно сказать!

Поэтому нет ничего удивительного в том, что с первыми лучами гласности почесаловское общество пробудилось, встрепенулось и понесло местное начальство по таким кочкам, что отбило у того всякую охоту к сидению. Начальство стало ездить, встречаться с народом и искать возле лужи консенсусы. А народ, как почувствовал, что наверху слабину дали, так словно с цепи сорвался – вынь ему да положь к завтрему, чего со времен Ивана Калиты недодано!

Сначала, на пробу, в газетах, а потом раздухарились, начали начальство в лужу живьем окунать и по местному телевидению это показывать. А уж райком почесаловский, собственными языками вылизанный, измазали всем, что только под руку попало. А под руку в Почесалове отродясь ничего приличного не попадало, город с незапамятных времен по колено в дерьме лежал.

Памятник утопленнику за дело рабочих и крестьян снесли, а на цоколь начали забираться все кому не лень и речи говорить. А на третий день один такое сказал, столько счастья всем посулил, что его сразу выбрали городским головой. У некоторой части почесаловцев название должности вызвало обиду: выходило, что они тоже какая-нибудь часть тела. Но их уговорили.

А уж как выбрали голову, сразу свободы произошло – ешь не хочу! Народ в Почесалове отродясь толком не работал, а тут и на службу приходить перестали: по целым дням ходят вокруг лужи с плакатом “Хочим жить лучше!” да коммунистов, если под руку попадутся, топят. А рядом кришнаиты танцуют, кооператоры желающих на водных лыжах по луже катают, книжки по тайваньскому сексу продают. Да что секс! Социал-демократическое движение в Почесалове образовалось, господами друг дружку называть начали. “Господа, – говорят, бывало, после хорошенького брифинга, – кто облевал сортир? Нельзя же, господа! Есть же лужа.”

Кстати, насчет лужи новым руководством было сказано прямо: луже в обновленном Почесалове места нет! И открыли наконец общественности глаза: оказывается, это совсем не белые во всем виноваты, а красные! Это они в девятнадцатом в лужу нассали.

И появилось на берегах лужи совместное предприятие по осушению, почесаловско-нидерландское, “Авгий лимитед”, и уже через два месяца это дало результаты. Генеральный директор с почесаловской стороны выступил по телеку и сказал: предприятие заработало свои первые десять миллионов и приступает к реализации проекта.

“Сколько?” – не поверил ушам ведущий. “Десять миллионов”, – скромно повторил генеральный директор и при выходе из студии был схвачен в сумерках полномочными представителями почесаловского народа – и сей же час утоплен.

В общем, он еще легко отделался, потому что всех остальных посадили, а которых не успели посадить, те из Почесалова уехали и до конца жизни мучились без родины, которую без мата вспоминать не могли.

А почесаловцы, утопив мерзавца, заработавшего десять миллионов, обмыли это дело и зажили в полном равенстве. А поскольку работать было им западло, а совсем без дела сидеть тоскливо, то увлеклись они борьбой исполнительной и законодательной властей. Два года напролет по ночам в ящик смотрели, но на второй год уже в противогазах, потому что запах от лужи сделался совсем невыносимым.

А потом в магазинах кончилась еда. Этому почесаловцы удивились так сильно, что перестали ходить на митинги и смотреть в ящик, а к зиме впали в спячку.

Пока они спали, им пришла из других городов продовольственная помощь, и ее съели при разгрузке рабочие железнодорожной станции.

Почесаловцы спали.

Это может показаться странным – ведь не медведи же, прости господи! Но это, во-первых, как посмотреть, а во-вторых: за столько веков борьбы со стихийным бедствием этим, с лужей, столько было истрачено сил, столько похерено народной смекалки, которой славны меж других народов почесаловцы, что даже удивительно, как же это они раньше не заснули!

Чернели окна, белел под луной снег.

Иногда только от воя окрестных волков просыпался какой-нибудь особо чуткий гражданин, выходил на берег зловонной незамерзающей, подступившей уже к самым домам лужи и, мочась в нее, бормотал, поеживаясь:

– А при коммунистах-то – поменьше была.

1992

Вторая часть “Лужи”

Двадцать лет спустя, лысеющий пимен, я шел, уже не помню зачем, из Барнаула в Сыктывкар и вдруг вздрогнул, обнаружив себя в знакомом пейзаже.

Да, это был Почесалов. Со всей несомненностью указывали на это тысячи милых сердцу мелочей; главным же образом – родной горком КПСС с неизменной колоннадой и ласково сиявшей на солнце табличкой с двуглавым петушком и надписью “Администрация”.

Петеля задумчиво драил какой-то азиат; другие азиаты колупались рядышком в клумбе, и я понял, что я попал.

“Ты ли это, славный Почесалов?” – спросил я, пытаясь унять волнение сердца. “Ну, я”, – ответило мне эхо. “Как ты жил эти годы, город-герой?” – спросил я. “Какая на хер разница”, – ответило эхо.