Николай Ватанов - Метелица

Итак, затем следовала зав. секретной частью Клавдия Дмитриевна, в темном элегантном платье. Она несла ордена. Зная, что Петр Иванович при жизни никаких особых отличий не удостоился, я с некоторым любопытством глянул на бархатную подушечку. То, что я успел заметить, очень походило на тощие жетоны вроде «Готов к труду и обороне» или «За лучшего пойнтера». Но не будем слишком строги. Потом шли самые интересные учрежденские дамы и девицы и несли венки, полученные от организаций, за ними колыхались знамена, выступал духовой оркестр, двигались провожающие и прочее и прочее. Всего не упомнишь. Позади в медлительном темпе продвигался десяток легковых машин. (В последующие дни в контору ходили шоферы из соседних учреждений и ругались что им, мол, не доплатили по условию).

Выход процессии уже с места задержался, ждали прибытия секретаря крайкома товарища Филоненко. Наш парторг Сергеев сильно волновался он надеялся запечатлеть на фотографии вынос гроба со своей и Филонинской физиономиями на переднем плане. Пришлось, однако, удовлетвориться скучной семейной группой.

Наконец, все было готово, Сергеев махнул рукой, оркестр заиграл Похоронный марш и мы тронулись. Но вскоре произошла вторая задержка. Надо сказать, что по досадному недомыслию процессия была выстроена по улице лицом по направлению к кладбищу, расположенному в непосредственной близости к нашей конторе. И вот не пройдя и пятьсот шагов, голова колонны уткнулась в кладбищенские ворота, которые дежуривший при них сторож немедленно гостеприимно распахнул. Шофер грузовика с гробом уже наполовину было въехал в ворота, когда прибежал разъяренный Сергеев. Произошла перебранка приглушенными голосами, шофер отстаивал интересы покойника, парторг — организации: «стоило мол, огород городить». В результате победила партия, и тяжелая машина стала пятиться и разворачиваться в противоположную от кладбища сторону.

Потом мы долго брели скучными, боковыми улицами, растеряв все краски, пыл и порядок, даже оркестр замолчал. Приободрились лишь, выйдя на главную городскую магистраль — на Ленинскую. Уже на закате солнца, описав круг километров в пять, мы вторично подошли к воротам кладбища.

Глубокой ночью мы возвращались домой с прощального вечера, или попросту с поминок. Шли по мостовой цепями, поддерживая .друг друга под руки. Парторг Сергеев на ходу подводил итоги удачного дня, призывал к единению и убеждал нас почаще так собираться. Володя Мицкевич, провожавший красивую невестку почему то в противоположную от ее дома сторону, все время порывался пуститься в пляс.

Действовали те самые «газированные воды», которые потом так поразили ревизора.

Прошел год. Однажды вечером я и мой приятель технорук Донской работали одни в конторе. От деловых вопросов мы перешли к политике и между прочим я спросил:

— Скажите, Виталий Викторович, как вы полагаете, встречаются ли среди коммунистов порядочные люди?

Виталий Викторович, никогда не рубивший с плеча, с минуту размышлял.

— Учитывая всю широту русской натуры, думаю, что такие случаи возможны, хотя и очень редко, — наконец сказал он. — Зачем далеко ходить за примером, возьмем покойного Хмаря. Великий был грешник, но светлого ума человек, должен был понимать, чувствовать весь ужас происходящего. И кто знает, что творилось в его душе. Возможно, что вся его жизнь была трагедией, ведь даже его похороны, если помните, вылились в кощунственный фарс. Сегодня точно годовщина его таинственной смерти — недаром вспомнили.

Виталий Викторович поднялся.

— Прости ему, Господи, его прегрешения и дай ему, мятежному, вечный покой, — с чувством проговорил он слова молитвы.

Чужим оружием

Приобрести в Советском Союзе домишко могут лишь немногие счастливцы. У подавляющего числа семей для этого нет средств. Но и у тех, которые правдами и неправдами скопили необходимый капиталец, возникает ряд сомнений и страхов. Боятся «обрасти», «оторваться», «скатиться» и т.п. Словом советскому гражданину при покупке недвижимости нужно помимо денег некоторое веское моральное обоснование.

Профессор Зайцев, после поездки в Москву по вызову к сиятельному больному, почувствовал, что такое обоснование у него теперь появилось. Появились и деньги, а подмосковская вилла вельможи и его образ жизни обострили в профессоре собственнические инстинкты. Коммунальная квартира, в которой он жил, показалась ему теперь адом, да беспристрастно говоря, она таким и была. Случайно подвернулась и подходящая усадьба. Имущество было выморочное и продавалось финорганами за бесценок.

Настоящие расходы и трудности начались у Зайцева лишь по приобретении. Дом не ремонтировался с царских времен, и был густо заселен и загрязнился до невозможности. Выселение жильцов длилось пол года и влетело в копейку. Для ремонта же и очистки от клопов, тараканов, мокриц и прочих инфузорий потребовался год, а расход — в пять раз превосходивший стоймость имущества. Наконец, все это было преодолено, и профессор с дочерью (он был вдовец) въехали в свое новое жилище.

Купленная усадьба была угловая, выходившая на бульвар Герцена и в Червонный переулок. Во времена доисторические переулок назывался Червяковским, по имени госпожи Червяковой, владевшей там пригородным имением и напавшей на счастливую мысль, для пополнения своих доходов, открыть притон. Дело пошло хорошо и вскоре вызвало подражания. Рядом открылись и другие заведения. Город разростался, застраивался и переулок. Великий Октябрь переименовал переулок в Червонный и все разметал. Заведения закрылись, порок же расползался по всему городу. Если бы профессор Зайцев знал историю переулка, то возможно и не купил бы усадьбы. Но он был в городе человек новый.

В Червонном переулке было много больших подворий. Подворья включали в себе обыкновенно полугора- этажный, мурого кирпича дом фронтальный с улицы, и огромный, обнесенный забором, двор. Центральное место во дворе занимали всегда переполненные помойка и общественные места. Вокруг этой клоаки, словно вокруг клумбы с цветами, теснились самого фантастичного вида халупы. Они состояли или из приспособленных, путем «мобилизации внутренних ресурсов»,. бывших конюшен, сараев, подвалов и погребов, или же из новых строений, воздвигнутых из разного хлама и скрепленных глиной с навозом. Из каждого такого жилища торчала в небо закопченная труба (водосточная, сорванная ночью с соседнего дома) и тускло светилась, висящая на телеграфных проводах, обсиженная мухами, «лампочка Ильича».

Население подворий составляли потомки предпринимателей бывшей Червяковки. Было, однако, много и пришлого элемента, чудом уцелевшего от всяких революционных катастроф и пробившегося к большому городу. Весь этот люд деятельно копошился, день и ночь комбинировал, руководствуясь каким то своим, исписанным моральным кодексом, и очень охотно размножался. Детей разного возраста бегало во дворах множество. Мужская часть из них проходила обыкновенно три жизненных этапа: голопузов-крикунов, пацанов-подхулиганов, и собственно хулиганов-подростков. Дальше молодежи, при их отличном происхождении, пути были открыты: часть приобщалась к партии и выходила в люди; основная же масса предпочитала, так сказать, около — социалистическую деятельность. Как те, так и другие были молодые люди далеко не скучные, полные инициативы и энергии. «Термидорианцы», как в злую минуту прозвал их Зайцев, т.е. люди, порожденные Октябрем и долженствующие, по мнению профессора, рано или поздно, порешить своего великого родителя.

Переезд профессора Зайцева в новый дом естественно возбудил живейший интерес обитателей подворий. Но старшие привыкли и скоро отвлеклись, с молодежью же у профессора открылась война на долгие годы.

Враг был мал, примерно два вершка от горшка, но могуществен. Профессора они скоро загнали в безнадежную оборону. Ему пришлось перешить и повысить забор, сверху набить гвозди и навесить колючую проволоку, парадные двери обить железам, снять все звонки, пригласить дворником страховидного Якова, и наконец, приобрести весьма серьезного дворового пса по имени Эзоп. Все эти мероприятия, однако, нисколько не устранили дальнейших выступлений противника.

В особенности обострился террор, когда вошли в возраст и стали главарями подростки Федя Палый и Жора Цокот. Федя был щуплый, белесый мальченка лет двенадцати, Жора же — несколько постарше, паренек чернявый и стройный. Изобретательность их не имела предела и Зайцев, доведенный до отчаяния, решился однажды искать защиты у их родителей.

Дворник Яков, знакомый со всем населением переулка, к этой затее отнесся весьма скептически:

— Ну чего вы, Леонид Петрович, к ним пойдете? — сказал он. — Папаша Федьки Палого босота пухлая. Цокотиха же, — Яков запнулся, подыскивая приличное обозначение, — сука первостепенная. Только время потратите.