Николай Ватанов - Метелица

— Стой! На тормоза!! —испуганно, словно увидел прикорнувшего на путях черта, возопил Иван Кузьмич.

Вечером, отходя ко сну, Иван Кузьмич тревожно спросил жену:

— Зачем приехала?

Милица Спиридоновна, маленькая, высохшая старушка, сразу поняла, о ком идет речь:

— Забрать свои вещи и договориться с мужем о разводе, — горестно отвечала она.

— Бросает Алешу?!

— Бросает. Я ей говорю: как тебе, Алла, не жалко такого хорошего человека обидеть?

— Хорошего? Может быть! — отвечает. — Но этого «хорошего» в Москву перевести почти невозможно, да и без надобности он мне там, Не детей же воспроизводить с ним!

— Без надобности! Законный то муж!

— Завтра утром за ней самолет здесь снизится, полетит на курорт.

— А в самолете кто?

— Ничего не сказала.

— Чакалка! — пробормотал Иван Кузьмич, зарываясь головой в подушку. — Уродилась стопроцентная чакалка!

Дальше события покатились быстро. Ивана Кузьмича снова вызвал парторг Рубэн, ткнул пальцем в разложенную на столе газету «Правда», и строго сказал:

— Наша партия подымает мастера на недостигаемую высоту. Теперь ты становишься полновластным хозяином производства! Где заявление?!

Лицо у «хозяина производства» вытянулось; приняло нездоровый, ущербленный вид, свойственный жуликам. Блудливо бегая глазками и запинаясь, Иван Кузьмич попросил отсрочки на неделю, чтобы съездить в Минеральные Воды по важному делу.

— Какое там еще важное дело?! Ну, поезжай, — неохотно согласился Рубэн. — Будем тебя ждать для оформления.

Ночью Иван Кузьмич отбыл рабочим поездом, погрузив в багажный вагон и свою мотовеллу. Важное же дело, на которое он сослался, заключалось в следующем:

Был у Ивана Кузьмича младший брат Тихон. Этот Тихон, или Тиша, прославился как парень пустой и фантазер. Старший брат, принимавший участие в его воспитании, долго с ним возился, иной раз поколачивал, и наконец махнул, как на безнадежного, рукой, Братья разъехались, и ряд лет о Тише не было никаких известий. В последнее же время из Минеральных, где Тиша поселился, стали поступать тревожные и странные слухи, что, де, Тихон остепенился, ударился в мистицизм и даже рукоположен местной церковью во диаконы.

Иван Кузьмич, давно отошедший от всякой церковности, неодобрительно рассуждал по этому поводу:

— Разумные люди от поповства бегут, заметают, а наш шлепогуб поперся… Загремит в скорости наверно куда-нибудь!

В связи со свалившейся на него бедой, Иван Кузьмич быстро пересмотрел свой взгляд на дело с диаконством. Новая позиция брата стала ему рисоваться не столь порочной, более того, — единственной возможностью выпутаться самому.

— Если Семен Иванович своим заграничным сыном спасается, то мне при единоутробном, проживающем в Минеральных, брате диаконе и унывать грешно, — бодрился он — Надо съездить, договориться; может Тихон того… взаправду возревновал!

В Минеральные Воды Иван Кузьмич прибыл на рассвете. Оседлал своего коня и, весело постреливая на зарю, погнал через спящее еще село на окраину. У нужного домика выходила как раз из калитки девочка-подросток с красным пионерским галстуком на шее и ранцем книг на спине.

— Тихон Кузьмич живут у нас, — на вопрос мастера бойко отвечала она. — Только сейчас они выехали на недельку в Кисловодск со всем ансамблем.

— На требы, что ли? — спросил мастер.

— Ну да, по требованию. Они в Кисловодске завсегда останавливаются в клубе «Пищевик», что при скотобойне, вы их там застанете… Извините, я побежала, у нас за опоздание строго, — вдруг заспешила она.

— Раньше говорили причт, а теперь, вишь, у нее ансамбль, — улыбнулся в бороду мастер; его улыбка, впрочем, более относилась к юркой пионерке, чем к ее словам.

В Кисловодске Ивана Кузьмича снова ждала неудача: Тихон уехал в Железноводск, оставив глухой и злой уборщице записку, что к вечеру будет непременно обратно.

Иван Кузьмич бесцельно побродил по пустому зданию клуба, подивился грязи, бедности и зловещему смраду, исходившему из всех углов культзаведения, потом отыскал за сценой клетушку брата и повалился спать на неприбранную с утра койку. Проснулся лишь к вечеру, почувствовал голод и решил поехать в город что-либо себе промыслить.

Это оказалось не таким простым делом. Закрытые санатории и дома отдыха, встречающиеся по дороге, не были очевидно, нужным пристанищем; харчевень же для простого народа нигде на местности не значилось. Пробираясь все дальше, Иван Кузьмич очутился на самом «пяточке» всесоюзной кузницы здоровья. Здесь шумела и переливалась всеми курортными цветами праздная и нарядная толпа. Лавочники бойко торговали мороженым, пирожными, фруктами и нарзаном. Задорный запах жареного заставил мастера остановиться у лестницы, ведущей в ресторан курзала. Какие-то «стиляги», с модными коками на головах, его окликнули:

— Эй, бородач, чего здесь «нюфаешь»? Аль заблудился, сердешный? — насмешливо спросил один из них.

— Не трогай его, Фред, — отозвался другой. — Это нашенский, из колхоза «Мозолистая пятка имени взятия Бастилии».

Неслышно сзади на Ивана Кузьмича наехал открытый лимузин. Почувствовав спиной его горячее дыхание, старик испуганно отодвинулся. Прямо на него выпорхнула Аллочка, одетая и ретушированная под ночного, блистательного мотылька. За мотыльком, сильно качнув машину, грузно вылез пожилой жук.

При виде отца, Алла в первое мгновение зло вспыхнула, затем, сообразив должно быть, скандальный случай обратить себе на пользу, радостно изумилась:

— Папочка! Мой дорогой, ты что здесь делаешь?!. Лев Михайлович, познакомьтесь, это мой папа, заводской мастер.

Могучий Лев, субъект с муссолиниевским подбородком, не выразил никакого оживления:

— Здесь отдыхаете, товарищ? — спросил он, мельком взглянув на обшарпанного «папу».

В это время с лестницы сбежал в белом смокинге метрдотель, всем своим светлым обликом выражая готовность служить именитым гостям до конца.

Воспользовавшись минутой пока мужчины разговаривали, Аллочка, не снимая с лица приветливой улыбки, сказала тихо, но отчетливо:

— А теперь брысь, исчезайте немедленно!

Иван Кузьмич не двигался, оторопело наблюдая дочь.

— Не понимаете, что ли?! — непринужденно и весело продолжала Алла. — Пригласить вас в таком паскудном виде в ресторан невозможно. Следовательно топайте отсюда в южном направлении!

Долго Иван Кузьмич не мог прийти в себя после встречи с дочерью. Уже сидя в безопасности в столовке Дорпрофсожа и хлебая сизый, с масляными пятнами, перловый суп, испуганно и вместе с тем с каким-то почтительным чувством, думал о страшном мотыльке:

— Это не женская особа, это — дракон!

Клуб «Пищевик» сиял огнями, когда Иван Кузьмич снова туда вернулся. У главного входа висел красочный плакат, извещавший народ что сегодня силами кружка безбожников будет дана бесплатная постановка: «Отец Тихерий и прочие преподобные», сочинение тов. Яши Стукача.

Прочитав эту афишу, Иван Кузьмич преисполнился самых дурных предчувствий, но и решимости досконально все выяснить. С трудом стал он пробираться сквозь толпу молодежи, на подобие жидкой лавы, растекшейся по всему двору. Юные театралы громко, как в лесу, перекликались; деятельно флиртовали и неудержимо грызли семена подсолнуха.

Иван Кузьмич вошел в здание, пересек начинающийся заполняться зрительный зал, и знакомой тропой достиг кабины брата. Тихон сидел у зеркала, спиной к двери, и гримировался под Гришку Распутина.

Старший брат не стал тратить слов на приветствия, а сразу напал на бедного Тишу свирепым коршуном:

— Негодяй! Так ты вот как!!

Тихон, худой, болезненного вида молодой человек, с рыжеватой, клинушком, бородкой, прислонился к стене и подведенными, «сатанинскими» глазами недоуменно сверлил грозного судью, свалившегося, казалось, с неба.

— Люди мне пересказывали, что ты в диаконы рукоположен, а на деле ты, гадина, к бесовскому ярилищу сопричислился, — гремел старик.

— По… позвольте, братец, — запахивая подрясник, нервно проговорил Тиша. — Вначале я действительно поступил в дьяконы, но вскоре так случилось, что председатель союза безбожников, товарищ Стукач, на нас насел и приневолил переключиться на ходу. У вас, святые подвижники, только две возможности: «птичку съесть или в ДОПР-у сесть», выразился он в стихах.

— Так ты предпочел… птичку!

— По слабости человеческой, — потупясь отвечал Тихон. — Все мы: регент, псаломщик, церковный хор к нему ангажировались. Один старец батюшка воспротивился, скоропостижно скончался.

— Я на тебя, Тишка, надеялся! Анафема!! — с чувством, но уже слегка остыв, проговорил мастер.

— Воистину анафема! — смиренно подтвердил Тихон.

В дверь заглянула смазливая девица с большим, «всенародным», декольте, контрастно обрамленным шнурованным корсажем: