Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Труд»

Спорт вообще-то дело мирное и радостное, сближающее народы, а не разъединяющее их; но у нас ведь сейчас специфическая конъюнктура. Начальство очень хочет, чтобы его любили, причем взахлеб. А любовь получается, к сожалению, только от противного, потому что в принципе-то особо любить не за что: начальство как начальство, не лучше других… Вся телереклама «Единой России», искренне считающей декабрьские выборы референдумом о доверии начальству, строится на противопоставлении нашего прекрасного времени и ужасных девяностых. А все новостные программы строятся на противопоставлении нашей прекрасной жизни и ужасной заграничной. Мы в кольце врагов, а в этих условиях спорт — уже далеко не мирное занятие. Невротизация спортсменов, неумеренные восторги по поводу удачников, дружное «фи» в адрес неудачников, перенос политических реалий и оценок на обычные футбольные баталии… Вот рядовые матчи и вырастают в эпические события; вот президент и начинает общение с народом поздравлением в адрес нашей сборной; и быть неболельщиком вроде меня становится уже вроде как и непатриотично.

Я очень боюсь за Андорру. Государство маленькое, может и не выдержать накала ненависти, который на него обрушится. Для кризисных, неуверенных в себе, сырьевых империй весьма характерна эта черта — самоутверждаться за счет маленьких и уважать себя за счет второстепенного. А футбол вещь второстепенная на фоне реальной обороны, производства, соцзащиты и морального состояния страны.

Я бы ввел термин «андоррский синдром». Это такая болезнь национального духа — когда страна переносит на спорт максимум моральной и геополитической нагрузки, наделяет его искусственными, калечащими смыслами, потому что ни по каким серьезным критериям ни с кем соревноваться не может. Коррупция зашкаливает, вожди отличаются самовлюбленностью, выдающихся достижений в науке и культуре нет… Это я, как вы понимаете, не про нас — как можно! Это я про Андорру, где по случаю этого матча наблюдается нешуточный ажиотаж, а некоторые даже отваживаются сравнивать себя с Россией.

№ 714, 22 ноября 2007 года

Прощай, сапог

Начальник тыла российской армии Владимир Исаков озвучил главную сенсацию 2007 года. Российская армия торжественно избавляется от сапог и портянок, — это момент переломный, свидетельствующий о необратимых переменах в стране. Может, единственная радостная новость этой осени.

«Семьсот тридцать дней в сапогах» — стандартное обозначение армейской службы в российской разговорной речи. То, что не семьсот тридцать, уже грандиозный прорыв, но то, что не в сапогах, — революция. Сапог — вечная кличка сухопутного военного, символ несвободы, принуждения, армейского идиотизма, тоталитаризма и множества прочих «измов», в быту обозначавшихся емким словом «дубизм». Кирза — такой же символ тупости и нищеты, характерных для службы в отдаленном гарнизоне; «кирзовая каша» — армейское название перловки, по фактуре в самом деле напоминающей зернистое вещество, из которого изготовлялись солдатские сапоги.

Наконец, российская армия отказалась от портянок, которые продержались на вооружении добрых сто лет. Подчеркиваю: на вооружении! В войсках их заслуженно называли химическим оружием. Главным аргументом против носка было то, что в носке нога якобы гниет, а в портянке дышит. Это бред, конечно, потому что в портянке нога часто стирается, в особенности у молодых, которым в результате в первые месяцы приходилось вынужденно пополнять отряд «тапочников», а то и мучаться флегмонами, а носки и так носились в армии повсеместно, служа привилегией дедов и дембелей, и ничто ни у кого не гнило. Портянка, может, и теплее обычного хэбэшного носка, но никто не мешает носить теплые носки. И стирать их, заметим, кстати, проще. Главным преимуществом трехлетней службы на флоте, во всех прочих отношениях изнурительной, служил именно носок.

Сапог, конечно, вещь хорошая. Главное его достоинство — быстро надевается. В армии ведь главное — скорость. «Р-р-р-ота, па-а-адъем!» — сорок пять секунд, строй стоит. Ботинок еще шнуровать… Но зашнуровать как следует в крайнем случае можно и после построения.

О чем говорят все эти прекрасные перемены? Ну, во-первых, о том, что конфронтация между Россией и Украиной существенно ослабнет. Ведь это на Украине отменили портянки и сапог месяц назад — стало быть, не все там так уж отвратительно, и можно ожидать заметного потепления в отношениях. Во-вторых, резко сменится армейская мифология, устареет значительная часть поговорок, а портяночная вонь перестанет быть символом казармы.

В-третьих — и в-главных! — вся российская жизнь (и соответственно мифология) остается прежней по сути, но стремится к современному оформлению. У нас будет та же армия, но без портянок, та же монархия, но со знанием иностранных языков, тот же тоталитаризм, но в новом, сравнительно цивилизованном дизайне. Потому что, как вы понимаете, для нормальной армейской реформы отказ от портянок явно недостаточен. Но если нельзя переродиться, лучше по крайней мере переобуться. И на том наше крепкое солдатское спасибо.

№ 719, 29 ноября 2007 года

Новогоднее бегство

В этом году туристические компании резко взвинтили цену на зарубежное празднование Нового года: оно и понятно, Россия переживает пик консюмеризма, самозабвенного и беззаботного потребления.

Неважно, что нынешнее наше благосостояние весьма избирательно (оно по-настоящему ощущается только теми, кто живет в крупных городах либо в нефтедобывающих регионах), неважно, что восемьдесят процентов населения по-прежнему тратят почти все заработанное на еду. Важно, что у нас сформировалась отдельная Россия — менеджерская, нефтяная, чиновничья, отчасти оборонная или силовая, и что эта Россия хочет тратить деньги. У нее, конечно, их не столько, чтобы вкладывать в серьезные производства, но хватает, чтобы красиво прокутить по случаю праздника. Любопытно, что почти все кредитоспособные россияне собираются на Новый год куда-нибудь свалить.

Это грустно. Прежде всего потому, что вообще-то Новый год — домашний праздник, особенно в русской традиции. Встречать его полагается с семьей, а потом праздновать с детьми, раз уж у нас с ними так трогательно совпали каникулы. Девять дней отдыха — хороший предлог для самоуглубления, для реализации заветного хобби, для чтения ребенку вслух или запуска с ним летающей модели, но россияне предпочитают вывозить ребенка за рубеж и выезжать туда лично, желательно туда, где потеплее. Это, конечно, не только следствие климата — климат у нас в самом деле не ахти, но дома-то тепло, да и зима, слава Богу, не суровая, и зимних забав вроде санок с лыжами никто не отменял. Тем не менее россиянам не хочется зимних забав — им хочется океана и пальм, а главное — что самое-то печальное! — им хочется туда, где средний обыватель живет беднее и униженнее. Им хочется почувствовать себя крутыми на фоне местного населения — вот почему такой популярностью в этом году пользуются африканские туры.

Оставаться дома наш человек тоже не хочет. Он понимает, что настоящего праздничного настроения дома не будет: здесь ведь надо развлекать себя самим, а наш человек после дикой интеллектуальной деградации нулевых этому совершенно разучился.

«А что же вы?..» — спросит меня иной читатель, желая подловить на непоследовательности. А я еду к друзьям в Артек, отвечу я: сразу после Нового года отправляюсь туда с семьей к дружественным вожатым. Но если отвечать совсем честно, я затруднюсь сказать, нет ли здесь того же самого гнусноватого мотива. Ведь свободная Украина живет пока гораздо хуже нас, и в Крыму московский журналист умеренного достатка может чувствовать себя почти, как в Африке… Тьфу, Господи, какая гадость в голову лезет!

А главное, что же нас всех гонит из дому, где так стабильно, сытно и празднично? Неужели нам так страшно на неделю перестать работать и попросту задуматься, заглянув в себя?

Страшно. И со временем, думаю, будет все страшнее. Потому и забиваем любую паузу петардами, пьянством и разъездами.

№ 724, 6 декабря 2007 года

Святочная колонка

…В ночь перед Рождеством бывший олигарх, а ныне промышленник и предприниматель, Сидоров беспокойно ерзал на роскошной кровати и с тоской раздумывал о том, как бы ему доказать свою хорошесть. Он старался и так, и сяк, но все оставался как-то подозрителен. Он чувствовал, что прекрасные люди, чья власть распространилась теперь повсюду, все-таки не до конца любят его.

Наконец он встал, оделся, почистил зубы, выгреб из сейфов всю имевшуюся в доме наличность и пошел на улицу делать добрые дела, потому что в святую ночь обязательно надо благотворительствовать. Это он помнил.