Борис Егоров - Маски
— Федор Александрович Эмин, — уверенно начал Виктор. — Национальность, происхождение, время и место рождения точно не известны. За семь лет литературной деятельности выпустил более двадцати пяти книг, в том числе семь романов, из которых не меньше четырех были его оригинальными произведениями, а также три тома «Истории России»…
— А названия романов помните? — спросила Аня, приятно удивленная бойкостью, с которой начал Виктор.
— «Любовный вертоград, или Непреоборимое постоянство Камбера и Арисены», «Непостоянная фортуна, или Похождения Мирамонда», один из популярнейших русских романов того века, «Приключения Фемистокла», «Письма Ернеста и Дорвары», — выпалил Виктор.
Для Ани, знавшей Виктора как студента не очень прилежного, столь точная осведомленность ее собеседника была явно неожиданной. Дальше она ставила вопросы все более узкие и частные. Это была скорее уже викторина, чем повторение пройденного. Но Виктор в ней не потерял ни одного очка. Еще бы! Он все запомнил, переписывая конспекты для Ани. А кроме того, дабы возвыситься в ее глазах, он дни и ночи сидел за книгами.
Когда Виктор и Аня проходили парком, ему очень хотелось свернуть в какую-нибудь безлюдную аллею, но Аня по неведомым причинам не желала сворачивать с центральной. А здесь царило оживление. И все скамейки были заняты бабушками, пришедшими прогуливать своих внучат.
Выйдя из парка, Аня поспешно сказала:
— Пока. До свидания. Я тороплюсь. Меня ждут. Не провожайте.
…Сессию Виктор сдал успешно. В его зачетной книжке красовались такие радужные отметки, с какими образ Виктора в представлении сокурсников абсолютно никак не вязался. Друзья горячо поздравляли его, но Виктор был мрачен: во время последнего свидания, когда он попытался излить свои чувства, Аня сказала ему, что между ними кроме отношений чисто товарищеских иных быть не может.
Виктор очень переживал. Видя это, подруги Ани корили ее: мол, незачем кружить голову молодому человеку, если он тебе в общем не нравится. А одна даже заявила:
— И вообще, Анька, тебе нужно по-другому держать себя. Ты готова кокетничать хоть с телеграфным столбом…
— А я не замечаю, что кокетничаю, — ответила Аня. — Просто я такая, как есть… А потом у вас удивительно странные представления об отношениях между мужчинами и женщинами. Вы тут же все перекладываете на любовь. А почему мы, например, с Виктором не можем быть просто друзьями?
Теперь после лекций Виктор снова шел налево, к метро. А направо зачастил Жора Порецкий. Жора — парень на факультете известный. Круглый отличник, стипендиат. Внешне он, правда, выглядит не очень: слишком худощавый, даже немного хилый, частенько болеет. Но вид у него всегда веселый. Жора просто остроумный человек. За два часа один делает весь раздел сатиры и юмора в стенной газете. У него на любой случай жизни что-то припасено, если не в голове, то в блокноте, где вперемежку с номерами телефонов друзей записаны всякие шутки и каламбуры. Когда хочется посмеяться, ребята всегда толкутся около Порецкого.
Кроме остроумия, Жора обладает еще одним, более редким, качеством — он умеет быть внимательным, предупредительным. И вряд ли кто сравнится с ним в искусстве ухаживать за девушками. А это искусство девушки ой как ценят! И не только девушки. Недавно в автобусе я вдруг случайно оказался свидетелем такого разговора. Одна женщина говорит другой:
— Если бы мой муж был всегда догадлив, если бы, идя рядом со мной, не заставлял меня нести сумку, знал бы, что для жены купить нужно, — честное слово, я согласилась бы на то, чтобы он вдвое меньше зарабатывал…
Жоре такие упреки не угрожали, хотя и он, конечно, имел свои недостатки, — но уже в другой области. От одного из них Аня вылечила его моментально.
Порецкий очень крикливо одевался и прическу носил какую-то немыслимую. Нельзя сказать, чтобы он был стилягой, но что-то вроде того у него имелось.
Однажды Аня сказала ему:
— Слушай, что ты волосы носишь такие длинные? Ну прямо дьякон. А костюм на тебе такой пестрый, что у всех встречных зрачки от удивления расширяются…
Утром Порецкий явился на лекции аккуратно подстриженным, в простом, скромном костюме. И усики сбрил, хотя в отношении их специальных замечаний Аней сделано не было.
Жора не являлся таким глубоким лириком, как Виктор. Но он тоже души не чаял в этой живой голубоглазой девушке. И мог часами простаивать у Аниного дома, ожидая, когда она выйдет.
— Аня, вы сегодня обещали пойти со мною на танцы…
— Обещала? — наивно удивлялась Аня. — Ах, да, да! Но это же шутя. Я вовсе не хотела. Поедемте лучше на стадион. Там сегодня наши в волейбол играют.
И они отправлялись на стадион. Там Аня сразу выходила на волейбольную площадку. А Жора со скучающим видом сидел на скамеечке или бегал за ушедшим в аут мячом.
Играющие не пропускали случая, чтобы не поиздеваться над Порецким:
— Что-то, Аня, ваш кавалер сумрачный какой сидит? Это оттого, что он не занимается спортом. Пусть выходит к сетке, у нас одного как раз не хватает.
И Жоре, чтобы пресечь эти насмешки, не оставалось ничего другого, как, бросив на скамейку свой пиджак и сняв галстук, включиться в игру.
Один закадычный друг Порецкого спросил его между прочим:
— Ну как, Жора, везет тебе в любви?
— Да, — туманно ответил Порецкий. — Всё руки отшлепал… А впрочем, тренер сказал мне, что через месяц-два поставит в основной состав…
Этот разговор, происходивший в общежитии, не без тайной радости услышал Костя Жохов, еще один из Аниных поклонников. В душе он всегда ревновал Зябликову к Порецкому и считал его своим главным соперником. А когда в сердце вспыхивает искра ревности, то поводов, чтобы она разгорелась еще ярче, всегда хоть отбавляй. Почему Аня чаще всего садится на лекции рядом с Жориком? По какой причине остается с ним оформлять стенгазету, хотя она и не член редколлегии? С какой стати Аня вдруг купила специально для Порецкого «Записные книжки» Ильфа?
И еще одно мучило Жохова — сознание собственного несовершенства.
В мае студенты нашего факультета решили провести воскресенье в путешествии на пароходе. Организацию массовки поручили Ане Зябликовой и Косте Жохову. Костя с энтузиазмом принял это поручение. Вместе с Аней они отправились на речной вокзал.
Не было прохожего, который не обратил бы восхищенного взгляда на Костину спутницу. А Жохов шел довольный, счастливый: Аня разрешила взять ее под руку. Косте безумно хотелось говорить, но он не знал, с чего лучше начать. Все, что приходило в голову, казалось неподходящим для такого торжественного момента. Наконец с его языка как-то сама собой сорвалась первая фраза:
— Чудная сегодня погода, вообще!..
— Очень хорошая, — согласилась Аня.
— Я, понимаете, люблю в свободное время всегда быть на реке. На воде вырос, так сказать.
— А это правда, Костя, что вас недавно наградили медалью «За спасение утопающих»?
— Вообще да. Девять человек из воды вытащил… Каждое лето, значит, устраиваюсь на спасательную станцию. Это, так сказать, и отдых и работа. А кроме того, у меня, вообще, первый разряд по плаванию… Вот.
Аня вдруг сдвинула бровки и попыталась принять строгий, серьезный вид. Именно попыталась, потому что серьезным ее лицо просто не могло быть. На нем постоянно играла улыбка. Даже во сне Аня Зябликова, наверное, улыбалась.
— Костя, как вы не следите за своей речью! У вас что ни слово, то «вообще», «так сказать», «значит», «вот», «понимаешь». И еще я слышала от вас… Как это вы говорите, когда твердо обещаете что-нибудь сделать? Ага! Вспомнила: «заметано», «железно»!
Костя побагровел от стыда. Чтобы выйти из неловкого положения, он попытался оправдаться, но вышло еще хуже:
— Я, вообще, и сам не люблю этих навязчивых слов…
Потом он всю дорогу твердо держал предательский язык за зубами. Да и о чем можно было говорить? И хорошая погода, и массовка, и пароход, и разные студенческие дела — все исчезло из его головы. Осталось только одно: мысль о том, как ему снова завоевать Анино расположение. А оно казалось безнадежно потерянным. «Что бы такое сделать? Чем бы отличиться? — С горя вздохнул даже: — Эх, если бы сейчас кто-нибудь тонул!.. Я бы немедленно спас…» Но тонуть никто не хотел. Тонул сам Костя…
В тот же день Жохов при свидетелях заключил со своим другом Олесем Зозулей договор: если он, Костя, не избавится от проклятых навязчивых слов, то за каждое прорвавшееся Зозуля берет с него три копейки.
Больной и не подозревал, как тяжело будет лечить недуг. И не только морально: к вечеру карманы Зозули уже раздувались от мелочи.
Несколько раз Костя бегал к ближайшей продавщице газированной воды разменивать рубли на трехкопеечные монеты. Продавщица смотрела на него широкими от удивления глазами. «К чему вдруг этому молодому человеку столько трехкопеечных монет? Если бы двухкопеечные, понятно — для телефона. А тут…»
